Хождение во власть - Анатолий Александрович Собчак

набережной Невы 7 ноября играл мелодию из песни о затопленном в русско-японскую войну крейсере. Есть в ней такие слова: „Последний парад наступает…“

Если мы хотим быть правовым государством, ноябрьский парад-90 в самом деле должен стать последним. Ибо символ государственной мощи — не ракеты и не парадный марш, потрясающий древнюю брусчатку площадей. Да и военные хитрости с выведением боевой техники в собственных городах под покровом ночи и охраной специальных подразделений, как кажется мне, человеку гражданскому, не прибавляют ни славы, ни чести глубоко уважаемой мною армии.

* * *

Встречи с Президентом — это, как правило, деловые, краткие свидания, посвященные чему-либо конкретному. В последние месяцы 1990 года обычно это разговор о ленинградских проблемах (увы, наша система все еще такова, что многое можно решить только через первое лицо государства).

Горбачев — человек, который умеет выслушать. Он слушает внимательно и всем своим видом располагает собеседника к обстоятельности изложения.

Не знаю, как другие, но я всегда старался короче и точнее изложить Президенту свой вопрос. И каждый раз начинало казаться, что твой собеседник никуда не спешит. Его реплики втягивают тебя в беседу, ты уже начинаешь забывать о времени и занятости этого человека и, вновь попав под гипнотическое его обаяние, начинаешь говорить то, о чем и не хотел.

И вместе с тем ты никогда не знаешь, о чем думает этот человек, так внимательно тебя выслушивающий.

Для меня Горбачев — загадка.

Он может согласиться с твоими доводами, и ты пребываешь в уверенности, что убедил его. Не торопись. Второе никак не следует из первого: решение, которое он примет, может основываться не на твоих, а на каких-то иных, неведомых тебе доводах. Так что элемент непредсказуемости всегда остается. Точно так же, как и элемент загадочности.

Этот человек никогда не раскрывается собеседнику, и не было случая, чтобы кто-либо из моих коллег по Верховному Совету мог сказать: я знаю подлинное лицо Горбачева. Это относится и к тем его выступлениям в Верховном Совете, в которых эмоции явно преобладали над расчетом.

Дважды испытал я на себе всплеск горбачевских эмоций. Если вспомнить, что и первый и второй были по поводу властных полномочий главы государства, можно заключить, что проблема власти доставляет Горбачеву более всего хлопот. Как это ни парадоксально, это еще не говорит о его властолюбии и политических амбициях: в неправовом государстве именно проблема власти определяет судьбу и главы государства, и подчас всей страны. Так что если вам показалось, что вы разгадали Горбачева, — перекреститесь.

За десятилетия своего восхождения по кругам коммунистической иерархии он изучил структуру аппарата. Тотальная обезличенность этой организации еще ждет своего Данте, и генсек многое мог бы рассказать о том, как чувствует себя человек, обреченный на каждодневное отречение от своей воли в пользу воли начальства, человек, вынужденный идти на ежедневное унижение ради карьеры. В ранней юности Горбачев, как известно, за семь верст ходил на репетиции любительского драмтеатра. Думаю, что и этот юный опыт пригодился ему и как функционеру, и как человеку.

Горбачев начал свою борьбу с Системой, выдвинув в начале перестройки идею правового государства, и попал в самое сердце Системы. Попал после того, как сам был вознесен на вершину партийной иерархии. Из идеи правового государства следовали и идея перестройки, и декларированный Горбачевым приоритет общечеловеческих ценностей над классовыми, и гласность, и плюрализм. А еще — многопартийность политической жизни, парламентаризм и многоукладность экономики. Наконец частная собственность как основа личностной самостоятельности и социальной защищенности граждан.

Ортодоксы-марксисты в своих утопических построениях проклинают частную собственность и буржуазное право. Горбачев — могильщик утопии. И сколько бы он ни клялся в верности коммунистической химере, он должен был начать с провозглашения правовой идеи, чтобы закончить идеей частной собственности.

Значит ли это, что Горбачев — „генсек-предатель“, как считает партия Нины Андреевой?

Думаю, что лишь догматик и сумасшедший может веровать в идеалы, за которые человечество заплатило столь страшную цену. Коммунизм, став реальностью, оказался античеловеческим режимом, коммунистическое государство — самым страшным вариантом однопартийной диктатуры, коммунистический труд — рабским и непроизводительным трудом. И так не только в СССР — по всему миру.

Может быть, Горбачев — демократ, с младых ногтей решивший бороться с утопией, эдакий Штирлиц в стане партократии? Так, по крайней мере, считала первое время какая-то часть нашей либеральной интеллигенции.

Думаю, что никакой „лазутчик“, никакой разведчик не выдержал бы испытаний, доставшихся на долю этого человека.

Третий вариант: Горбачев — властолюбец и диктатор, пытающийся одну тоталитарную систему заменить другой. Так полагают многие радикал-демократы.

Но диктатору не надо затевать глубоких преобразований в обществе, не надо будить общество от коммунистической летаргии. Диктаторы, приходя к власти, не начинают с демократических реформ, то есть с попытки правового ограничения собственных всевластных полномочий.

Горбачев, как мне представляется, — прежде всего государственный муж. И политика, и идеология для него лишь средство. Равно как и власть.

Государственные люди такого масштаба всегда одиночки. Они приходят, когда в обществе вызревает социальный заказ на появление сильного реформатора. И исходят, как правило, из глубинной общественной необходимости кардинальных преобразований, а не из собственной приверженности к неким политическим идеям. Впрочем, как человеку и как многолетнему коммунистическому функционеру, Михаилу Горбачеву может быть мила и коммунистическая перспектива, и историческая фигура Ленина. Но идеологические и гносеологические пристрастия Горбачева — его сугубо личное дело. И уж точно не они определяют череду его государственных поступков. И хотя и „левые“ и „правые“ пытаются мерить этого человека своей меркой, это совершенно бесполезно: он не „правый“ и не „левый“, не демократ и не деспот. Он — Горбачев.

В детстве мы играли в „царя горы“. Царем становился тот, кто удерживался на вершине снежной горки. Но в этой игре не бывает победителей: никто не может удержаться наверху дольше положенного срока. Зазеваешься — и тебя уже столкнули, и ты катишься вниз, весь в снежной пыли. (И только самый сильный и умный, понимая, что время его вышло, схватит салазки или лист фанеры и съедет с горки сам!)

Объективно историческое время Горбачева не должно кончиться раньше времени его реформ. Но если запас чисто человеческой, личностной прочности окажется меньше, чем это необходимо, если цепь государственных ошибок и политических просчетов предопределит