Роковой шторм - Дженнифер Блейк

— Если меня примут? То есть если я попаду в гарем к дею?

— Тебе неприлично об этом спрашивать. Когда твою судьбу решат, ты все узнаешь. Иди с Абдуллой-эфенди и повинуйся ему, исполняя лишь волю твоего господина и Аллаха. Поступай, как я говорю, и все будет хорошо.

Голос араба звучал сурово, но Джулия уловила в нем ноту сочувствия и интереса. На алжирском корабле она общалась только с ним. Это он дал ей лекарство, которое вернуло ее к жизни. Хотя Джулия понимала, что им двигал отнюдь не интерес к ее судьбе, ей казалось, равнодушие его напускное. За это и за его помощь она была ему благодарна и постаралась выразить свои чувства единственно возможным образом.

— Я сделаю, как ты говоришь, о целитель раненых душ. Да пребудешь ты с миром.

Джулия следовала за евнухом Абдуллой по бесчисленным переходам, пока наконец они не остановились перед высокой дверью, которую огромный человек открыл большим, украшенным золотым орнаментом ключом, висевшим на связке у него на поясе. Они вошли, и Абдулла закрыл дверь.

Джулия сразу почувствовала аромат благовоний. Он висел в воздухе, напоминая смесь всех запахов мира: розы, цветов апельсинового дерева, лилий, мускуса, пачули, бергамота, ладана, жасмина. Они стояли в коридоре, освещенном тяжелыми висячими бронзовыми светильниками, в конце которого виднелась арка выхода в сад. Оттуда доносилось журчание фонтана и сонное воркование потревоженных голубей.

Повернувшись к Джулии, Абдулла указал ей на дверь справа. Откинув занавеси, она последовала за евнухом и оказалась в огромной ванной комнате. Две нумидийские рабыни приблизились к ним. и низко поклонились Абдулле. Он отдал им пространный приказ на турецком, затем грузно зашагал прочь.

Хихикая и обмениваясь восклицаниями по поводу ее желтеющих синяков, рабыни раздели Джулию, затем сняли с себя шаровары и короткие туники. Улыбаясь, они погрузили ее в маленький бассейн посреди комнаты, наполненный горячей водой. Немного посовещавшись, они выбрали мягкое мыло с ароматом дамасской розы, наполнили ладони этим пенообразным веществом и вступили в бассейн вслед за Джулией.

Ей не понравилось, как девушки на нее смотрят — словно предвкушая что-то интересное, но пришлось подчиниться. Вода была восхитительно мягкой и теплой. Ее кожа — грязная, покрасневшая от грубой шерстяной робы, которую она в последнее время носила, начала бешено зудеть. Пусть делают что хотят, решила Джулия. В конце концов, так хорошо опять стать чистой.

Они снова и снова намыливали ее волосы. Их тонкие, проворные пальцы скребли, массировали, терли, очищая ее тело с такой тщательностью, словно она была чем-то осквернена. Удовлетворившись наконец, они завернули ее в огромное банное полотенце и препроводили в следующую комнату с еще одним бассейном. Там они смыли с нее последние остатки мыла и провели далее в зал, уставленный длинными мраморными столами. Здесь рабыни насухо вытерли и расчесали волосы Джулии, завили их в мелкие локоны, умастили драгоценным розовым маслом ее тело, сопровождая это действие легким массажем, затем, взяв пемзу, удалили загрубевшую кожу с ее подошв, локтей и колен. Пока она наслаждалась миндалем и медом, запивая их гранатовым соком, ее ногтям на руках и ногах придали форму, затем отполировали до блеска. Ее сухие, потрескавшиеся губы были смягчены маслом, брови и ресницы приглажены.

Затем девушки принесли накидку из прозрачного розового самаркандского шелка и надели на нее. Покрывало более темного оттенка опустили ей на лицо. Джулия посмотрела на себя, осознав, что ее тело ясно видно сквозь шелк. Хотя это одеяние было несомненно приятнее, чем корабельная роба, она не могла поверить, что это — обычная одежда женщин турецкой империи. Ведь даже нумидийские девушки выглядели более пристойно. Однако нельзя было отрицать разумность их выбора: розовый шелк хорошо сочетался с ее естественными цветами, через его воздушные складки кожа Джулии мерцала, словно живой мрамор, розовые соски казались рубиновыми, а синяков почти не, было видно. Разумеется, будущее больше не-было для нее загадочным, но теперь у нее родилось подозрение, что это произойдет публично. Она не ожидала такого скорого развития событий, несмотря на слова врача Измаила: «Если тебя выберут…» Араб объяснил ей, что, возможно, ее будет осматривать представитель шаха, чтобы выяснить, подходит ли она для гарема. Это считалось большой честью, но вряд ли можно рассчитывать на нее. Гарем давно уже не пополнялся: дей был пожилым правителем и в последнее время все чаще обращался к радостям ума. Однако упорно носились слухи об указе, обязывающем всех работорговцев изыскивать для дворца необычайно красивых женщин. Если ее не выберут, она попадет к работорговцу, который предоставит возможность ее осмотра более широкому кругу клиентов. В Алжире насчитывалось свыше пяти тысяч домов, принадлежащих мужчинам, ищущим новизны и разнообразия в постели», пять тысяч тюрем, готовых поглотить ее. Ирония заключалась в том, что, хотя все пять тысяч могли свободно глазеть на ее тело, ни один не мог видеть ее лица без покрывала, кроме работорговцев и человека, который ее купит. Сколько раз ей придется демонстрировать себя, пока ее наконец купят? Сколько непристойностей придется выслушать и испытать?

Девушки-рабыни уложили складки ее одеяния так тщательно, словно с нее должны были писать портрет, затем склонились в глубоком поклоне, который, естественно, адресовался не Джулии, а ширме, стоявшей у стены как раз перед ней. Острый слух молодой женщины уловил приглушенный шепот; кто-то наблюдал за ней оттуда. Смириться с этой мыслью было нетрудно, но ей вдруг захотелось убежать и спрятаться. Только сжав зубы, усилие воли она с трудом подавила этот импульс. Джулия поняла, что за ширмой находились два человека, так как слышала вопросы и ответы. Они обсуждают ее, словно телку или кобылу, выставленную на продажу, невольно с отвращением подумала она. Джулия почти не сомневалась, что один из них — арабский врач, другой голос принадлежал незнакомцу, привыкшему повелевать.

— Повернись.

Она повиновалась, как во сне, без всякой грации и желания понравиться.

— Ты что-нибудь умеешь?

Джулия задумалась.

— Что именно, эфенди? — спросила она наконец. — Я могу многое.

— Умеешь ли ты петь или играть на цимбалах?

— У меня обычный голос, и я никогда не играла на цимбалах, но умею играть на фортепиано.

— А твои остальные умения, какие из них пригодны, чтобы развлечь мужчину, уставшего от забот? — спросил голос.

— Я умею ездить верхом и стрелять…

— Бесполезно, даже если это не пустая похвальба, за которую ты заслуживаешь наказания.