Кукук - Алексей Евсеев

Каждый раз, оказываясь в Ганновере, я встречаю в толпе знакомые лица по Вуншдорфу. Царко (он ищет новую квартиру, не понимает зачем снял тогда трёхкомнатную, ведь он совсем один), Шарлотта (привет-привет), соседка по комнате Катрин Антье бежит на вуншдорфский поезд, десяток безымянных лиц. В последний раз встретил Хайке в трамвае. Она не сразу вспомнила моё имя, но удержала в памяти, что я русский. Сказала, что прочитала недавно две книги моего соотечественника.

— Wladimir Sorokin. «LJOD. Das Eis». Und das andere «BRO».[144]

— О! Надо же, какие книги ты читаешь!

— Да, мне понравилось.

— Это трилогия. Тебе следует найти ещё роман «23.000». Не знаю, правда, переведён ли он. А ты, кстати, знаешь, что «Путь бро» Сорокин написал в Ганновере?

— Правда?!

— Да, у него был немецкий гранд здесь. Я читал в его интервью, что он жил рядом с домом Готтфрида Вильхельма Ляйбница.

— У тебя симпатичные дети.

— Спасибо. Везу вот их в кино.

— Мне пора выходить. Всего тебе доброго!

— Тебе тоже. Пока!

С Маркусом мы пару раз переписывались по электронной почте. Он опять в больнице.

В зоопарке у вольера с гориллами стояла Эдельтраут с блаженной улыбкой.

Уборщицу Галину встречаю на пути в библиотеку. Она посещает курсы в надежде стать продавщицей.

Не встречал ни разу лишь врачей да медбратьев.

Год назад Тане позвонила моя мама. Она поздравила внуков с днями рождения. Сказала Татьяне, что Леонид Евгеньевич (мой отчим) умер. Умер ещё в июне. Т. е. в тот месяц, в середине которого я распрощался с клиникой. Я ничего не почувствовал, ни капли жалости к нему. С мамой у меня до сих пор нет контакта.

Я не стану здесь ничего рассказывать о Катрин. Это уже совсем другая история. С ней мы расстались вскоре после того, как я вышел из больницы. Мы коротко встретились пару месяцев спустя, в один из моих приездов из Брюсселя, и окончательно разошлись. У нас ничего не получилось. Слишком много в ней оставалось её Феликса, а во мне — моей Татьяны. Я также понял, что не смогу выносить столь частую смену добродушия и агрессии в женщине. Это каждый раз было ядом в наших отношениях с Татьяной.

Из Вуншдорфа я уехал в Берлин. Жил там, у Акрама в квартире его друга, что-то около месяца. Первые дни пытался найти социальную помощь для регистрации в столице и поиска жилья. Меня отовсюду отфутболивали, и я быстро понял, что очередная безвыходная ситуация меня доконает. Мотивации чего-либо добиваться нет. Почувствовал себя очень плохо. Позвонил в больницу, поговорил с врачом, думал, он предложит мне вернуться в отделение. Ранее главврач не хотел меня отпускать из клиники, говорил, что к выходу я не готов, особенно, если не знаю, где можно будет в дальнейшем зацепиться. Но на этот раз он сказал, что я могу приходить к нему лишь раз в неделю для бесед. Он предложил приехать на следующей неделе, чтобы обсудить это. Так я вернулся. Берлин оказался моей глупой идеей.

На встрече с главврачом я услышал лишь повтор ранее сказанного, слово в слово, ничего нового. Один раз в неделю по часу он в моём распоряжении. Он также повторился о целях терапии. Собственно, я и выписался из клиники, когда мне сообщили об этих целях. Мне тогда было сказано, что мы должны добиться следующего: чтобы мои беды перестали причинять мне столько боли, как нынче, им следует перейти в разряд меланхолии, тогда бы я испытывал чувство печали, но не горькое… Я тут же вспомнил слова мамы: «Хватит лелеять в себе плохое настроение!», а также вопрос фрау Брюнинг: «И вы лелеете свою депрессию?» Стать мазохистом, лелеющим свою депрессию, мне не хотелось. Я заявил о своём уходе. На этот раз мне предложили хорошенько подумать, но я уже знал, что не воспользуюсь предложенным, и это мой последний визит к врачам.

Главврач:

— У меня есть личный вопрос к вам.

— Задавайте.

— Я хотел бы купить ваш рисунок. Тот, что с рыбками.

— Он остался в мастерской. Я не забирал своих работ. Мне они ни к чему.

— Хорошо, я поговорю с фрау Диттмар. Сколько вы хотели бы за него?

— Мне не нужны деньги, можете забрать его в подарок.

— Спасибо, но мне хотелось бы вам заплатить. Вам сейчас нужны деньги. Я справлюсь насчёт рисунка и свяжусь с вами.

Больше мы не виделись. Он не позвонил.

Рисунок, о котором здесь шла речь, был моим шоу для медиков. Начав отправлять предписанные мне таблетки миртацапина не в желудок, а в дальний угол шкафа, я в скором времени стал обладателем солидной коллекции. Говорить о негласном отказе от медикаментов мне отчего-то было стыдно, и через месяц я попытался свести их на нет официальным образом, попросил врачей отменить мне медикаментозное лечение. Они сказали, что это невозможно, я нуждаюсь в таблетках, иначе начнутся прежние проблемы, но дозу уменьшили с 45 до 30 мг. Через пару недель я повторил свою просьбу, таблетку уменьшили вдвое. Её мне предписывали глотать также и после того, как я покину пределы клиники. Я представил себе эту массу химии, и меня осенила идея. Дождавшись очередного сеанса кунст-терапии, я принялся за свой проект. Я сосчитал количество таблеток в своей коллекции, прибавив к ним те, что мне ещё выдадут до визита к врачу, и взялся за краски. На листе DIN A1 вверху был сделан заголовок:

MIRTAZAPIN

45 mg, 30 mg, 15 mg

Всё пространство я заполнил идентичными по форме рыбками. Различался лишь их размер. 44 из них были крупными и олицетворяли таблетки в 45 мг, 14 — среднего размера — таблетки в 30 мг, и 7 мальков — по 15 мг. 65 рыбёшек. То, что доктор прописал, или в моём случае кукушка накуковала. Фрау Диттмар отметила моё нежелание в тот день заниматься терапией и явное ёрничание над её занятиями. Я пообещал нарисовать что-нибудь со скрытым психологическим подтекстом в следующий раз и забрал свой аквариум в отделение.

В очередную пятницу на приём к врачам я захватил своё полотно, а также пластиковый стаканчик с коллекцией миртацапина. Стаканчик был спрятан в нагрудный карман, рисунок свёрнут в рулон.

На сцене: главврач, лечащий психиатр, психотерапевт, сестра.

Захожу. Стандартные вопросы. Как дела. Какие планы на выходные.

— Я должен вам в кое-чём признаться. Не знаю, как всё это толком объяснить… Короче, вот сперва моя кунст-терапия.

Разворачиваю на столе свой шедевр.

Все склоняются над рисунком, читают заголовок.

— Mirtazapin. Schön. Was hat das zu bedeuten?..[145]

— Ну, это значит, что у меня есть тайна, в которой мне хотелось бы признаться.

Я достаю из кармана стаканчик, доверху заполненный таблетками.

— Вот это мой аквариум. Рыбки… глотать которые мне расхотелось.

Долгая немая сцена. Врачи переглядываются. Двое из них начинают заносить информацию в протокол.

Главврач:

— Почему вы сделали это?

— Даже не знаю почему, но я их не выбрасывал. А тут вот пришла мысль, что их может найти в моём шкафу кто-то из пациентов и… Здесь в отделении половина пациентов с мыслями о суициде.

Жизнерадостный Маркус выдал мне недавно:

— Если бы у меня сейчас в руке был пистолет, я бы не задумываясь выстрелил бы себе в голову…

Главврач:

— Почему вы отказались от таблеток?

— У меня начались серьёзные побочные эффекты, о части из них я уже говорил в 3-м отделении, где, собственно, я и начал свою коллекцию, но врач ничего на это не ответила… Другая проблема, о которой я умолчал, — из той серии, о которых я не всякий раз могу рассказывать: я стал мочиться против воли… Довольно неприятный опыт.

— Вы находите все предложенные вам терапии бессмысленными. (От KBT я уже отказался, перестал её посещать) Медикаменты вы игнорируете. Зачем вы здесь? Смысл пребывания вас в нашем заведении сведён к нулю. Мне придётся вас выписать и определить в приют.

— …

— Оставьте нас, пожалуйста, нам с коллегами нужно переговорить.

Я свернул свой рисунок в рулон и вышел.

В результате всё осталось неизменным, но мне запретили покидать отделение в течение четырёх дней. Я не ходил ни на работу, ни на терапии. На пятый день запрет сняли.

Моим последним рисунком на кунст-терапии была дорога, уходящая вдаль, по краям разноцветные деревья, на дороге чуть поодаль улыбающийся медведь. Bärlin… В реальности Берлин мне не улыбнулся.

Фрау Диттмар выложила на стол два десятка моих работ, чтобы проследить их эволюцию. Она видела, что ко всей этой мазне и лепке я не отношусь серьёзно, во мне слишком много самоиронии, но, тем не менее, из моих экспериментов с разными материалами многое, что смогла узнать обо мне. К сожалению, ничего нового для себя из её анализа я не выделил.

Открыв конверт с выпиской, я впервые прочитал свой диагноз:

«Schwere depressive Episode mit Suizidalität. Kombinierte Persönlichkeitsstörungen mit narzisstischen und schizoiden Anteilen».[146]

Мне регулярно говорят о заниженной самооценке, а тут вот приписывают нарциссизм — любование своей личностью. Я кажусь врачам высокомерным и нежелающим общаться с окружением, я кажусь им изгоем на фоне прочих пациентов, которые только и делают, что сидят на терассе и болтают друг с другом, с раннего утра и до позднего вечера, когда их оттуда выгоняют сёстры. В результате у меня шизоидное расстройство личности. Либо я путаюсь во всех этих терминах, либо врачи так и не поняли, что я за птица. Зачем я провёл в клинике пять месяцев? Каждый день моего пребывания в ней обходился медицинской кассе более чем в 300 евро, т. е. около 10.000 евро ежемесячно. И где результат? В моей выписке стоит следующее: