Иди за рекой - Рид Шелли

– Ви, мы должны его найти, – сказала она.

Я отвела глаза. В глубине души мне хотелось забрать все сказанное назад, зарыть свою историю обратно в твердую землю, где она пролежала окаменелостью все эти годы.

Но пришло время взглянуть в глаза прошлому и признать, что, пока я не разыщу сына, я никогда не обрету своего дома, и, как стало мне известно из рассказа Инги Тейт, он – тоже. Я вспомнила тот день, когда вывела из стойла Авеля и направилась с ним в горы, понимая, что запускаю в движение такие силы и их последствия, которых уже никогда не остановить. Сейчас, слушая вопросы Зельды и принимая решение, что делать дальше, я чувствовала себя примерно так же. Просто нужно было набраться решимости.

Я подошла к обеденному столу, на котором оставила рукопись Инги Тейт. Вернулась к Зельде и протянула ей бледно-голубые листки. Ее и без того большие глаза стали еще шире.

– Я нашла это, с запиской, – сказала я. – Несколько дней назад, после того как ты приезжала завтракать. В тот день я поехала на поляну. Это лежало на моем круге из камней.

С разинутым от изумления ртом она взяла у меня стопку бумаги.

– Это от… – начала она.

– От нее, – подтвердила я.

– О боже, – выдохнула Зельда, лихорадочно просматривая страницы. – То есть ты с ней уже говорила?

– Нет, – созналась я.

– Почему?!

Этот вопрос я снова и снова задавала себе вот уже три беспокойных дня и три бессонные ночи. Но ни в ночных прогулках по саду, ни в попытках посоветоваться с растущей луной ответа не находилось. Каждое решение, принятое мною с того самого дня, когда я впервые почувствовала, как шевельнулся у меня в животе мой малыш, требовало безграничной смелости. Я так много поставила на карту и так много преодолела, но рассказ Инги Тейт дал мне понять, что даже добытое потом и кровью мужество имеет предел.

– Он теперь взрослый, – наконец отважилась я. – Не могу себе представить, чтобы он признал женщину, явившуюся из ниоткуда и утверждающую, что она – его мать. У меня нет на это права.

– У тебя есть на это все права! – возразила Зельда.

– Не могу же я перевернуть с ног на голову всю его жизнь. Это было бы нечестно.

Я несла полнейшую чушь, но мне необходимо было произнести это вслух, позволить нелепым словам донестись сначала до моей ошеломленной подруги, а уж потом бумерангом вернуться ко мне.

– Нечестно – позволить ему прожить жизнь, так и не узнав, почему его сбыли с рук, – сказала она, не в силах сдержать раздражение.

– Его не сбывали с рук, Зельда! Это тебе не ворованная корова, – огрызнулась я в ответ.

Мой отпор ее нисколько не смутил, и она в отчаянии всплеснула руками. Я проверяла на ней свою решимость – на ней, способной принять мою полную искренность и ответить мне такой же полной искренностью, – и она это прекрасно понимала.

– А как же ты, Ви? Как насчет того, что нужно тебе? Ведь это касается не только его, но и тебя!

Я покачала головой.

– Неправда. Женщины всё снесут. В этом наше предназначение.

– Это чушь! – рявкнула она в ответ грубее, чем я ожидала. – Женщина – это не просто сосуд для горя и вынашивания детей!

– Ты это к чему, Зельда?

– К тому, что ты имеешь право на собственного сына.

– Не больше, чем ты имеешь право на своих.

– О да, я имею право на своих деток. Уж это точно. На каждого из своих малышей, – сердито выкрикивала она. – Господи боже, когда теряешь человека, ни о каких правах речь уже не идет.

Я просто не знала, как убедить себя в том, что я заслуживаю больше, чем имею. Ведь я не знала в этой жизни ничего, кроме смирения.

– Ты боишься, – с укором произнесла Зельда, и я почувствовала, что попалась в ловушку, которую сама же себе устроила.

– Конечно, я боюсь, – ответила я, едва сдерживая слезы, от которых горели глаза. – И не знаю, как можно не бояться.

– Если ты говоришь это искренне, значит, твой сегодняшний рассказ я слушала внимательнее, чем ты, – сказала она.

Зельда ушла, предварительно заверив меня в том, что поможет мне приступить к делу, как только я буду готова. Мне необходимо было лечь. Я взяла рассказ Инги с собой в спальню, планируя его перечитать. Но вместо этого отложила его в сторону и опустила голову на подушку. Окна рядом с кроватью были широко открыты, но воздух в комнате стоял горячий и неподвижный. Жара, предстоящие решения и следующие шаги давили на меня невыносимо тяжелым грузом. Я закрыла глаза и скрылась от всего, провалившись в сон.

Когда несколько часов спустя я проснулась, благословенный ветерок шевелил занавески и обвевал меня прохладой. Он дул с востока, через горные вершины и предгорья и нес с собою ароматы леса, сосен, полыни, почвы под деревьями, а еще – едва уловимый намек на дождь. Я сделала глубокий вдох и встала. Рассказ Инги Тейт лежал на комоде. Я по‐прежнему не знала, как на него отреагировать. Я знала твердо лишь одно: меня зовет к себе лес.

Я поехала на новом грузовике к горе Лэмборн. На широкой вершине дорога стала ровнее и повела мимо дюжины разбросанных тут и там домиков, ферм и пастбищ, потом нырнула вниз и дальше побежала через крутой холм. На вершине, где дорогу укрывают тенью голубые ели и дугласовы пихты, я остановила машину и шагнула в тишину. Потянулась, вздохнула-выдохнула медленно и глубоко, и только тут мысли стали понемногу распутываться.

Я пошла знакомой оленьей тропой через дубовую рощу и желтые заросли хризотамнуса к одной из любимых своих лужаек, по‐летнему пышной и яркой. Среди отделанных кружевом стеблей чемерицы и высокой травы кружили бабочки-белянки. В солнечные сердцевины диких астр тыкались пчелы и яркие парусники. Из-под ног у меня вприпрыжку разлетались кузнечики. Я села на берегу узкой горной реки, тянувшейся, точно вена, через весь луг, и любовалась маленькими граммофонными раструбами фиолетовых горечавок, дружно теснящихся во влаге. Я зачерпнула ладонями прохладную воду и плеснула себе на лицо, потом еще и еще. Мне хотелось почувствовать эту местность кожей, хотелось проснуться и прислушаться. Когда я встала и двинулась дальше, идти стало легче, будто бы груз, который я несла на себе, остался там, на месте привала.

Я шла вдоль горной реки до того места, где она мшистым водопадом обрушивалась в лес. Под музыку падающей воды я спустилась с холма, перескакивая с одного влажного камня на другой, ступая ловко и уверенно, точно лань. Я задумалась, когда это, интересно, со мной случилось – когда я научилась ходить по горам так, как ходят лесные существа, а не так, как пробираются неуклюжие люди; когда поверхность под ногами перестала быть для меня слишком каменистой, слишком скользкой и слишком крутой, а стала вместо всего этого просто землей – такой, какая она есть?

В прохладной темноте, отбрасываемой соснами, я села. Разведя руки в стороны, набрала две пригоршни: черной грязи, сосновых иголок, камешков, палочек и листьев, среди которых попался один крошечный панцирь улитки и одно белое пушистое перышко. Оглядываясь по сторонам, я видела вокруг себя рождение, развитие и смерть, которые громоздились друг на друге, распоротые чрева поваленных деревьев, вскармливающих новые побеги, всю эту жизнь, пробивающуюся сквозь каждый изгиб и сквозь каждую щелочку – повсюду, где есть вероятность вырваться на свет. Это была очень древняя мудрость, настолько глубокая и сложная, что полностью я ее постичь не могла, но именно ее‐то мне и не хватало, чтобы осознать: вот в этих самых пластах времени все и становится наконец собой.

Да, Зельда была права, когда говорила, что обстоятельства вырвали меня, как и мой сад, из привычной почвы, и я выстояла, приспособилась и, несмотря ни на что, двигалась дальше. Но случалось мне и спотыкаться, и падать, и терять решимость, и съеживаться от страха – так часто, что и не сосчитаешь. Сила, теперь я это знала, совсем как эта мусорная лесная почва – слагается из маленьких побед и бесчисленных промахов, в солнечные часы, за которыми вдруг следуют грозы, все разрушающие и крушащие. И все мы одинаковы, хотя бы потому, что так мучительно и прекрасно громоздим в себе то одно, то другое, падаем, выбираемся из‐под обломков, снова встаем и надеемся на лучшее.