Иди за рекой - Рид Шелли

Когда он внезапно развернулся и побежал обратно к валуну, я испугалась, что сейчас он откажется ехать со мной.

– Хочу добавить туда еще камень, – так он сказал.

Я хотела сказать: нет, не надо, оставь все как было. Но я в тот день уже достаточно смалодушничала. Было бы двойной жестокостью отказать Лукасу и его биологической матери в их единственной возможности пообщаться. С моего разрешения он обшарил поляну вдоль и поперек в поисках идеального камня.

То, что он в итоге выбрал, было совсем не похоже на остальные камни в кольце. Его камень был большой и круглый. Лукас схватил его, будто мяч для бейсбола, и побежал обратно к валуну, встал на цыпочки и аккуратно уложил камень в центр кольца. С того места, где я стояла у машины, в вечернем полумраке, смешанном с воспоминаниями, камень Лукаса показался мне очень похожим на персик, который я когда‐то положила на то же самое место.

Девочки

Первой была Джейн. Второй – Джулиан. Страсть Макса к девочкам началась очень рано. Кара, Джоан, Келли, Маргерит, две Ким, очень похожих друг на друга. Красный галстук-бабочка на его первых танцах в средней школе, потом, не успела я и глазом моргнуть, – полуголые женщины на стенах комнаты Макса-старшеклассника и журналы “Плейбой”, спрятанные под матрасом. Высоченный, с квадратным подбородком и зелеными глазами, Макс всегда пользовался популярностью у девочек.

В моем сыне было очень много от Пола. С подружками он был само очарование и весельчак – до тех пор, пока ему это не надоедало. А потом его интерес захлопывался, будто железная дверь, и бедная девушка оказывалась за бортом, и больно было смотреть, как она пытается ему угодить. Я не раз видела, как Лукас спешил на помощь – предлагал газировку, шашки, сходить в кино, что угодно, лишь бы бросить спасательный круг отвергнутой девушке, пока Макс сидел и думал о своей судьбе. Но Лукаса все игнорировали, а Макса – обожали.

Лиза была высокой рыжеволосой красавицей с большими круглыми глазами и парой грудей им под стать. Как‐то весенним днем в предпоследнем классе они с Максом влетели в дом, с хохотом и шумом. Я не могла понять, они пьяные, накурились или просто счастливы. Макс пальнул в меня ее именем, сослался на уроки и потащил девушку по коридору к себе в комнату. Дверь захлопнулась. Загремели “Бердс”.

Я стояла и обдумывала свои дальнейшие действия, и тут вошел Лукас. Ссутуленный и мрачный, он уныло меня поприветствовал, бросил школьную сумку и повесил пиджак на крючок. Тут он услышал музыку, и глаза его расширились. Стиснув зубы, он спросил, один ли Макс.

– Нет, – вздохнула я. – С девочкой по имени Лиза.

– Вот гад, – прорычал Лукас и помчался по коридору.

Выломанная дверь. Кричащая девушка. Опрокинутый книжный шкаф. Удары, хриплые возгласы, визг иглы по пластинке. Малыши, которых я когда‐то держала на руках, выросли в чудовищ, а я будто уменьшилась в размере. Я тянула, била и визжала в бесплодной попытке их развести. Лиза прижала к груди подушку и выбежала из комнаты. Черный лифчик, черные размазанные глаза, а за спиной – избитые и истерзанные братья.

Мальчики наконец разошлись: они выбились из сил и тяжело дышали. Лукас лежал в слезах. Макс, споткнувшись, вскочил на ноги и выбежал прочь из дома. Я сидела, прислонившись к стене, и изумленно оценивала нанесенный ущерб.

– Прости, мама. – Лукас протянул мне руку, и я ее взяла.

Позже, когда мы с ним по кусочкам собирали комнату обратно, пока Макс и Пол оба были кто знает где, я узнала, что Лиза – точно так же, как и Джоан, как и Келли, и как одна из Ким, – была девушкой Лукаса.

– Мне надо отсюда выбраться, – сказал он.

Я знала, что он поедет к реке. И там будет делать то, что всегда, к счастью или к сожалению, так или иначе ухитрялся сделать – а именно: будет прощать своего брата вместо того, чтоб его потерять.

В ту ночь я лежала без сна в нашем пустом доме, пока не услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Вскоре рядом с моей кроватью темной тенью возникла фигура Лукаса.

– Можно, мы опять поедем в лес? В то место, где лежит круг из камней? – спросил он.

Я вспомнила, как он весело бегал между деревьями и как укладывал на валун камень в форме персика, даже не догадываясь, для кого это. На сей раз я поклялась себе, что расскажу ему правду.

– Там, наверное, еще все в снегу, – ответила я. – Но да, обязательно поедем, при первой же возможности.

Говоря это, я искренне верила в свои слова. Но я так его туда и не свозила, и он меня об этом больше не просил.

Дни рождения

Бэтмен, Буллвинкль, Зеленая Стрела, Флинтстоуны. Долгие годы 31 августа означало тематические бумажные тарелки и торт из “Поваренной книги хорошей хозяйки” для моих сыновей и соседских мальчишек. Потом дни рождения стали означать тревогу. Мои подростки одни где‐то в ночи, все те же мальчики, но теперь любыми глупыми правдами и неправдами стремящиеся стать мужчинами. Дни рождения стали означать необходимость выглядывать из‐за занавесок далеко за полночь и смотреть, как Лукас ведет Макса по дорожке к дому, а Макс едва переставляет ноги.

А 1 декабря 1969 года дни рождения стали судьбой. Дни рождения стали означать, убьешь ты сам или будешь убит, убежишь или падешь, будет твоя семья разбита или уцелеет.

Лотерея призыва впервые за несколько месяцев объединила нас всех четверых. Мальчикам летом исполнилось по двадцать. Они вместе с несколькими друзьями снимали квартиру на другом конце города и про дом вспоминали редко. Вялая попытка Макса поступить в университет обернулась работой в фирме, торгующей автомобильной резиной, и позором для Пола. А Лукас еще в старших классах начал учиться на электрика. Ни у того, ни у другого не было ни плоскостопия, ни дальтонизма, ни шумов в сердце, ни аллергий. Если их день рождения выпадет в лотерее, они отправятся во Вьетнам.

Все взгляды были прикованы к телевизору. Пол стоически сидел в своем кресле. Макс лежал на диване и поглощал картофельные чипсы, будто по телевизору транслируют футбольный матч. Лукас сидел на полу, как приклеенный. Я ходила из угла в угол.

На экране политики в толстых черных очках и тонких черных галстуках стояли перед американским флагом и торжественно пожимали друг другу руки. Голубые пластмассовые капсулы со скрученными бумажками, на которых были написаны даты, лежали в сверкающей стеклянной емкости. Образцовые молодые люди в отутюженных белых рубашках – фальшивый символ согласия молодежи со стариковской войной – выбирали и открывали капсулы. 14 сентября, 24 апреля, 30 декабря, 14 февраля. Каждую дату зачитывали вслух и приклеивали на доску с номерами – и каждая была для меня как удар в живот. Каждая обрекала на смерть не моих мальчиков, но чьих‐нибудь еще. А список все не кончался. 18 октября, 6 сентября, 26 октября, 7 сентября.

22 ноября, 6 декабря, 31 августа. 31 августа. 31 августа. Кровь застучала в ушах. Других номеров я уже не слышала. 31 августа. Дата, когда я впервые стала матерью. Дата ежегодных праздников на заднем дворе в компании маленьких смешных дикарей. Дата, которую я молила свернуться бумажным слизнем в последней капсуле на самом дне этой ужасной стеклянной банки.

Макс с радостным криком подпрыгнул. Пол нахмурился и ничего не сказал. Лукас оглянулся с паникой во взгляде, отыскал мои глаза, и я беспомощно на него посмотрела. Мы оба знали, что он не из тех мальчишек, кто рожден для войны.

Позже в тот вечер я сидела одна на диване, пила красное вино и заранее оплакивала своих сыновей. Вьетнам был смертным приговором: даже если он не лишит их жизни, то уж невинности – точно. Я знала, что Макс, хоть и петушился напоказ, был напуган не меньше Лукаса. Я налила себе еще бокал и выпила в знак скорби за каждого ребенка, которого уже убило, искалечило и переломало, за каждую сожженную вьетнамскую деревню. В знак траура по матерям.