Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская - Борис Мансуров

— Посмотри, как он примитивен, а ведь ему уже 30 лет. И опять это слащавое обращение — «папочка», будто в душу влезть хочет. Все больше убеждаюсь: если в жизни станет трудно — не рассчитывай на него. Смалодушничает, отступится, и главное — никогда не поймет самой сути.

Я пыталась успокоить его, сказав, что не все сыновья поэтов разбираются в поэзии. Ведь природа, пошутила я, часто отдыхает на детях.

— Но здесь она отдыхает слишком откровенно, — мрачно произнес Борис Леонидович. — Ты только посмотри, что за вирши он сочиняет! А я еще должен писать на это какие-то учтивые слова.

Он передал мне для отправки письмо к Евгению, где, на мой взгляд, были какие-то серые слова-отписки.

— Прошу тебя, — обратилась я к Боре, — сегодня мой день рождения, не посылай это письмо, не огорчай сына.

— Опять ты его защищаешь? <…> Ну хорошо, оставь пока письмо у себя. Думаю, еще будет причина, тогда и пошлем его, — решил Боря.

Но при жизни Пастернака такой причины больше не возникло. После дней нобелевской травли, когда Евгений проявил себя совсем неприглядно, предав отца, Борис Леонидович резко ограничил общение с ним и, как помню, никогда ему больше писем не посылал.

В книге «Существованья ткань сквозная» на странице 506 приведено письмо Евгения Борисовича от 2 июня 1954 года, где есть такой пассаж:

Папочка, мне понравились твои стихи в «Знамени». Только одно — «Разлука» — меня не тронуло. Причина — чуждое мне сравнение (вернее, сопоставление) пустыни и моря и развернутое растолковывание их сходства с тоской, проведенное по формальным признакам.

Вадим по поводу этого письма говорил:

— И с таким узколобым пониманием поэзии взяться писать биографию поэта? Право, надо иметь совесть и хотя бы один грамм поэтического восприятия, а у Евгения Борисовича оно полностью отсутствует. Может быть, это Божья печать, о которой говорил Бродский[316].

На странице 507 книги «Существованья ткань сквозная» приведено письмо Пастернака к Евгению от 27 июня 1954 года, которое находится в РГАЛИ в архиве Ивинской. Ольга Всеволодовна вспоминала:

— Помню то напряжение, с которым Боря ждал вести об имени, которое даст Евгений сыну, родившемуся осенью 1957 года. Узнав, что его назвали Петей, Боря облегченно сказал: «Слава богу, что Евгений меня понял». Затем Пастернак написал сестрам в Англию о рождении внука Пети в семье Евгения.

Как я уже писал выше, Вадим с Ириной передали на аукцион «Кристи» в 1996 году письма Пастернака к Ольге Ивинской, которые в 1978-м были опубликованы в ее книге и вызывали скептические отзывы советского бомонда. Официальные знатоки Пастернака утверждали, что этих писем никто никогда не видел и что Ивинская их выдумала, чтобы выпятить свою близость к гениальному поэту.

Во многом символическую статью «Так грустно почему-то…» в связи с этим аукционом в Лондоне опубликовал журнал «Огонек» в № 49 за 1996 год. На аукционе были представлены автографы писем Пастернака к Ольге: 1957 года из больницы, 1959 года из Тбилисской ссылки и дней предсмертной болезни поэта в мае 1960-го. Знаменателен редакционный комментарий «Огонька» к статье:

Аукцион «Кристи» любезно предоставил нам каталог и фотоснимки рукописей Пастернака, которые станут предметом продажи, включая 22 письма 1957–1960 годов к Ольге Ивинской (текст писем был опубликован в книге Ивинской «В плену времени». — Париж: Файяр, 1978). Судьба Ивинской страшна и потрясающа: ни советская власть, ни истеблишмент сталинской культурной элиты, ни семья поэта, ни наследники, ни светские дамы 60-х годов, как и сейчас, делавшие погоду в общественном мнении, не смогли простить Ивинской страстной любви к ней поэта в последние годы его жизни. Не только безнадежный суд с ЦГАЛИ, но и бесконечная изматывающая борьба за свое честное имя сопровождали Ольгу Ивинскую до последних дней ее жизни. С самого начала и до самого конца она оставалась отверженной. Ей злобно приписывали алчность, воровство, моральную нечистоплотность, антисоветчину. Бурная драматическая любовь Ивинской и Пастернака, ее аресты, его бегство (ссылка) в Тбилиси, приступы тяжелой болезни, свидания украдкой. <…> Удивительно, что эта история до сих пор сама не стала сюжетом для литературных и киношедевров — все это имеет непосредственное отношение к «Доктору Живаго».

И при Сталине, и при Хрущеве, и после смерти (в судьбе своего романа и своего архива) великий поэт шел вразрез с общественным мнением. Право на частную жизнь и личную независимость — лейтмотив его главного романа, его жизни, его судьбы.

Поэтому продажа писем Пастернака к Ивинской и некоторых автографов поэта в Лондоне — не чисто аукционное, а глубоко символическое, имеющее трагическую предысторию событие нашей духовной жизни. Мы не смогли остаться в стороне от этого события. Чтобы увеличить эффект присутствия, мы взяли тексты писем прямо с пастернаковского почерка, из каталога. <…> «Он ускользает и от нас с вами — в ту реальность, где нет ничего общего, государственного, национального, российского, а есть только отдельная судьба и частная жизнь»[317].

Право, сколь ясно и верно сказано о степени низости советского общества по отношению к жизни и любви гениального поэта Бориса Пастернака и его музы — Ольги. Из рассказа Ивинской о нобелевских днях и роли Евгения Борисовича:

27 октября 1958 года мы не пустили Бориса Леонидовича в Союз писателей на судилище. Он написал письмо, которое Кома и Митя срочно отвезли к заседанию. Потому у меня даже копии того письма не осталось[318].

Затем Митя поехал сопровождать Пастернака на дачу в Переделкино, так как уже посыпались угрозы в адрес предателя советского народа. Группа комсомольцев из Литинститута собиралась бить стекла на даче Пастернака. Ивановы рекомендовали Боре уехать с дачи и жить в Москве. Ирина с друзьями организовала группу поддержки, которая сопровождала Бориса Леонидовича в его редких поездках в Москву и при возвращении в Переделкино. Евгений в «Материалах к биографии», как и в своей статье в «Новом мире»[319], придумал, что 27 октября Борис Леонидович от нас поехал к ним и что-то весело рассказывал. С 25 октября мы уже не отпускали Борю одного, и 27 октября с ним в Переделкино с Потаповского поехал Митя. Боря говорил мне в тот день:

— Евгений спрятался с перепугу, даже 24-го не явился на именины к Зине. Видимо, для него важна партийная дисциплина. Так и мне спокойней, не видеть его дрожащим от страха.

Евгений появился неожиданно вместе с Леней на Большой даче утром на следующий день после судилища в Союзе писателей, чтобы потребовать от отца отказаться от Нобелевской премии. Бравурные слова Евгения в его сочинениях о полном благополучии его и Лени в дни всесоюзной истерии и травли их отца за Нобелевскую премию, конечно, полная чепуха в угоду властям, пославшим его в 1989-м за Нобелевской премией. Да и вам самому как бывшему студенту известно, какую пропаганду по шельмованию Пастернака вели в октябре 1958-го партийные и комсомольские организации. Но о том, как участвовал в этой работе член партии преподаватель Евгений, в его сочинениях нет ни слова.

Надо сказать, что порядочные студенты бесстрашно помогали нам. Было организовано дежурство студентов Ириной команды возле дачи Пастернака для защиты от разбойных нападений[320].

Ивинская написала в своей книге, как Пастернак, наблюдая за поведением студентов Литинститута в нобелевские дни, говорил: «Только честный человек может быть талантливым писателем». Это полностью подтвердилось судьбой и творчеством Вознесенского, Ахмадулиной, Евтушенко, Зульфикарова, которые не предали Пастернака в дни нобелевской травли и имена которых ныне известны всему миру.

27 октября 1958 года расширенный президиум Союза писателей под присмотром завотделом ЦК КПСС Поликарпова единогласно постановил:

Пастернак стал орудием буржуазной пропаганды, оболгал все революционные движения, <…> отщепенец. <…> Учитывая его предательство по отношению к советскому народу <…> оплаченные Нобелевской премией в интересах разжигания холодной войны <…>. Лишить Пастернака звания советского писателя, исключить из состава членов СП СССР.

Утром 28 октября 1958 года в «Литературной газете», № 129, выходит редакционная статья «О действиях Пастернака, несовместимых со званием советского писателя». Ивинская взволнованно рассказывала:

О решении «судебного заседания» Союза писателей мне сообщили друзья вечером 27 октября 1958 года. Опасаясь, что разгневанные писатели потребуют от органов изъять и уничтожить Борины «антисоветские» рукописи и письма, я сутра 28 октября собрала часть автографов стихов, писем и книги.

С этим багажом мыс Митей срочно поехали в Измалково, чтобы спрятать бумаги у знакомых. Только мы добрались до Измалкова, как в избу пришел Борис Леонидович. Оказалось, он уже ждал нас в совершенно растерянном и подавленном состоянии. Боря сразу при Мите стал говорить: