Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская - Борис Мансуров

Поливанов также забыл о том, что в мае 1958 года Пастернак написал Ренате Швейцер:

Во втором послевоенном времени я познакомился с молодой женщиной — Ольгой Ивинской. <…> Она и есть Лара моего произведения, которое я именно в это время начал писать (с перерывами для «Марии Стюарт», «Фауста»). Она олицетворение жизнерадостности и самопожертвования. <…> Она посвящена в мою духовную жизнь и во все мои писательские дела.

Читателю уже известно, что 31 октября 1958 года, в период нобелевской травли, Масленикова записывает в дневнике слова Пастернака об Ольге: «Это мое счастье».

Прикованный с начала мая 1960 года смертельной болезнью к постели, Пастернак пишет Ольге, которую не допускают к нему органы: «Все, все главное, все, что составляет значение жизни — только в твоих руках».

Ничего этого в передаче на радио «Россия» у журналистки Хмелевой не прозвучало. Скромно промолчал об этом и приглашенный знаток жизни Пастернака Поливанов. Митя, прослушав эту передачу, сказал:

— Как символично звучат слова из последнего стихотворения, написанного Пастернаком в пасхальные дни апреля 1960 года:

В компании личин и куколКомедии я не ломал,И в тон начальству не сюсюкалВ толпе льстецов и прихлебал.

• Борис Пастернак, 1959 г. Тенистый уголок переделкинской дачи.

• Переделкино, Большая дача. Весна, 2008 г.

• Борис Пастернак с Ольгой и Ириной в 1958 г. Фотография из книги И. Емельяновой.

• «Жизнь моя… Я крепко люблю тебя», — писал Борис Пастернак Ольге 4 апреля 1947 г. Фотография 1947 г.

Глава пятая

Как сбылось пророчество Бориса Пастернака

«Важно знать всю правду», — повторяла Ольга Ивинская. Наш обстоятельный разговор о Евгении Борисовиче, сыне Пастернака от его первой жены Евгении Лурье, состоялся в начале 1994 года. На необходимость раскрытия этой темы особо указывал мне Митя. Потому сюда включены многие его замечания и мысли. Для целостности и полноты картины я прибегаю и к другим источникам — в том числе и к тем, что уже были представлены в предшествующих главах.

В начале 1994 года я прочел в книге воспоминаний Зинаиды Николаевны описанный ею случай, произошедший в 1953 году. Заканчивался май и учебный год у Лени, и она собиралась переезжать на дачу в Переделкино, где после болезни и пребывания в Болшевском санатории постоянно жил Пастернак. Но Зинаиде позвонил Николай Асеев и доложил о «возмутительном» поведении Пастернака. Зинаида Николаевна пишет:

Только я собралась ехать в Переделкино, как раздался звонок — звонил Асеев. Он с возмущением сказал, что Ивинскую освободили. Боря встречался с ней, и она таскает его на дальние прогулки, что после инфаркта вредно. Асеев считает, что я должна принять меры. <…> Ехать к Боре мне не хотелось, и я позвонила Бориному сыну от первой жены Жене. К счастью, он оказался дома. <…> Женя согласился тотчас же поехать в Переделкино, сделать все процедуры, переночевать и наутро привезти отца на рентген. Я просила его передать отцу, что больше не могу бывать на даче. Часов в 12 ночи раздался телефонный звонок. К моему удивлению, это звонил Женя уже из Москвы. Оказалось, отец его выгнал[312].

Пастернак вернулся из Болшевского санатория в марте 1953 года после двухмесячного лечения от обширного инфаркта и стал постоянно жить в Переделкине. Ольга Ивинская вышла из концлагеря в мае 1953 года, после смерти кремлевского хозяина. Справка об освобождении Ивинской выдана была 4 мая 1953 года. Первая встреча Пастернака с Ольгой состоялась в мае на Чистых прудах у той самой скамейки, где они были вместе 6 октября 1949-го перед арестом — арестовали Ольгу поздним вечером того же дня дома, на Потаповском.

Об их встрече на Чистых прудах подробно рассказано в комментарии к «Фаусту». Борис Леонидович настоял, чтобы Ольга жила рядом с ним, около Большой дачи, пока он найдет ей постоянную переводческую работу. Переводами Ивинская успешно занималась и раньше. Пастернак снял для Ольги комнату в Измалкове, и с конца мая 1953 года она жила в избе хозяйки Полины. Пастернак приходил ежедневно и проводил с ней много времени в прогулках и беседах, что стало известно всей писательской среде в Переделкине, а затем и в Москве. Зинаида Николаевна после донесения Асеева и конфуза Евгения Борисовича не решалась ехать в Переделкино.

Я спросил у Ольги Всеволодовны, почему в обширных «Материалах к биографии», выпущенных Евгением Борисовичем в 1989 году, ни слова не сказано об этом случае его приезда к отцу в Переделкино? Более того, он пишет, что Ивинская вернулась из лагеря осенью 1953 года. Зачем ему нужна эта неправда? Ольга Всеволодовна тяжело вздохнула и ответила:

Я уже в 1990 году поняла всю важность и пророческую глубину предупреждения Бори — не иметь дел с Евгением. А тот случай появления Евгения в Переделкине в июне 1953 года, чтобы нас разлучить, Борю возмутил и запомнился навсегда. Боря говорил мне:

— Олюшка, предупреждаю тебя, не имей никаких дел с Евгением. Малодушие и ненависть к тебе у Евгения в крови. И он будет постоянно пытаться дискредитировать тебя как свидетеля его низких поступков.

Я всегда старалась как-то оправдать неблаговидные поступки Евгения и Лени перед отцом, говоря Боре, что их заставила это сделать жестокая власть. Зинаида постоянно устраивала Борису Леонидовичу скандалы, требуя от него не ссориться с властью[313]. Конечно, Борю это раздражало, но то, что в дни нобелевской травли сыновья пошли на унижения и предательство, его возмущало беспредельно:

— Как же они, приспособленцы, станут жить? Какой порядочный человек станет их уважать? Они же позорят имя моего отца, даже если им наплевать на меня! Нет, Олюша, ты их не защищай. Ведь ты знаешь, что честь берегут смолоду, и не все дети в России становятся Павликами Морозовыми. Какой пример Евгений подает своему сыну?

После долгой паузы, приняв лекарство, Ивинская решительно заявила:

Вам, Борис Мансурович, я расскажу все подробно. Важно знать всю правду. Это нужно сделать, пока у меня есть силы. А если не касаться этой темы, как просит Вадим, пока идет суд, чтобы не раздражать Евгения, то моей жизни на эту тяжбу с ЦГАЛИ не хватит.

Андрюша Вознесенский рассказал мне, что еще в 1988 году начали готовить юбилейный сборник воспоминаний к 100-летию Пастернака. В него планировали включить воспоминания Зои Маслениковой, моей дочери Ирины и даже, как говорил Андрюша, фрагменты из моей книги «В плену времени». Она вышла в десятках стран мира, кроме СССР. Но в 1989 году оставалась у руля КГБ старая советская номенклатура, да и советские писатели боялись моей книги, где рассказано об их участии в травле Пастернака в нобелевские дни.

Эти люди после моей реабилитации не хотели, чтобы в России знали правду о Пастернаке. В начале 1989 года Мосгорсуд известил ЦГАЛИ, что принадлежащие мне бумаги должны быть возвращены. Директорша Волкова была этим сильно озадачена. Как полагает Вадим, видимо, не все автографы Пастернака сохранились. Вскоре Митя был на встрече с итальянцем, который показал ему купленные в советских архивах закрытые документы, касающиеся Бориса Леонидовича и меня. Это подтвердило опасение Вадима, что процесс тайной продажи архивов в кутерьме перестройки шел весьма активно. Видимо, тогда из ЦГАЛИ поступил твердый совет Евгению: не включать в сборник о Пастернаке ни моих, ни Ириных материалов.

В 1988 году Масленикова опубликовала в «Неве» записи своих бесед с Пастернаком, где написала, как в нобелевские дни родня и окружение Большой дачи предали Бориса Леонидовича. Зоя написала, что Пастернак завещал все рукописи и письма мне. Она привела текст стихотворения «Нобелевская премия», где Боря говорит обо мне: «Нет руки со мною правой, / Друга сердца нет со мной».

Тогда Зою стало травить окружение Большой дачи, дезавуируя ее воспоминания о встречах с Борисом Леонидовичем. Поступила команда сверху не пускать в юбилейный сборник воспоминаний Маслениковой, а нас КГБ всегда считал антисоветчицами.

При подготовке сборника Евгений, перед этим отправленный советскими властями в Стокгольм за Нобелевской премией Бориса Леонидовича, конечно, стал действовать по их плану. Он вышел из числа составителей сборника и включил в составители свою жену (Елену Владимировну Пастернак — Б. М.). Вторым составителем значилась Маэль Фейнберг, служившая в «Совписе». Так Евгений сделал вид, что он не причастен к исключению из сборника материалов Зои и моих воспоминаний. Пророчество Пастернака о малодушии Евгения стало сбываться.

«Какая трусость и низость», — сказал Вадим, узнав об этом. Только «Литературная газета» проявила характер и принципиальность, опубликовав в 1990 году интервью со мной о Борисе Леонидовиче.