Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз

«Свет меркнет в моих глазах при виде этого!» — подумал он.

— Такому человеку, как ты, не нужны слова утешения! — сказала она.

Проведать больную приходило столько народу, что в доме стало тесно, и Касем вышел на крышу. Из окон слышались женские голоса, внизу проклятья смешивались с криками торговцев. Раздался детский плач, сначала Касем подумал, что это Ихсан, но увидел на соседней крыше малыша, лежащего в пыли. Медленно опускалась темнота. Стая голубей возвращалась на ночевку. На горизонте сверкнула единственная звездочка. Он думал о том странном взгляде, который появился у Камар, о том, что у нее невольно стал дергаться уголок рта, губы посинели, и о том, как ему это пережить. Прождав несколько часов, он вернулся. В зале он застал Сакину с ребенком на руках.

— Входи тихо! Не разбуди ее! — сказала она шепотом.

Он прилег на диван, стоявший рядом с кроватью. Светильник на подоконнике давал слабый свет. Из квартала слышались только звуки ребаба. Потом Таза запел:

«Я решил дать шанс тебе, — спокойно продолжал дед, — и больше никому из тех, кто остался снаружи, шанс перебраться сюда, обзавестись семьей и начать здесь новую жизнь.

Хумам один за другим слушал радостные удары своего сердца, ожидая последних нот, которыми должна была завершиться эта счастливая песня, — так обрадованный хорошей новостью жаждет узнать продолжение. Но дед молчал. Немного помявшись, Хумам промолвил:

— Спасибо за вашу милость!

— Ты этого заслуживаешь.

Юноша, переводя взгляд с деда на ковер, тихо спросил:

— А моя семья?

— Я же ясно дал понять! — с укором ответил аль-Габаляуи.

— Но они заслуживают вашего прощения и сочувствия, — взмолился Хумам».

Камар сделала резкое движение, и Касем подскочил к ней. Вместо пелены в ее глазах он увидел незнакомый блеск. Он спросил: «Что с тобой?», и в полный голос она ответила:

— Ихсан! Где Ихсан?

Он поспешил из комнаты и вернулся вместе с Сакиной, которая несла на руках спящую девочку. Камар показала на Ихсан, и Сакина поднесла ей девочку так, чтобы она смогла поцеловать ее в щеку. Касем сел на край кровати. Переведя на него взгляд, Камар прошептала:

— Как велико то, что во мне!

Он наклонился к ней:

— Что ты имеешь в виду?

— Я много мучила тебя, но как велико то, что во мне!

Он прикусил губу.

— Камар! Мне так плохо от того, что я не силах облегчить твои страдания!

— Я переживаю, как ты будешь без меня? — сказала она с сожалением.

— Не надо обо мне.

— Касем, уходи! Иди к твоим товарищам! Если останешься, они убьют тебя.

— Мы уйдем вместе.

— Теперь у нас разные дороги, — сказала она, делая над собой усилие.

— Не хочешь пожалеть меня, как ты всегда делала?

— Это в прошлом…

Превозмогая себя, она махнула рукой. Он нагнулся к ней ближе, настолько, что почувствовал ее дыхание. Корчась от боли, она вытянула шею, словно прося помощи. Ее грудная клетка резко дернулась, она тяжело захрипела.

— Посади ее! Она хочет сесть! — вскрикнула Сакина.

Он обнял ее обеими руками, чтобы приподнять, но она застонала, словно прощаясь, и голова ее упала на грудь. Сакина с ребенком выбежала из комнаты. Снаружи раздался ее крик, разорвавший тишину.

82

С утра дом Касема и дорога к нему заполнились людьми, которые пришли выразить соболезнования. На улице родственные связи всегда ценились выше других добродетелей, поэтому среди сочувствующих появился и Саварис, а за ним потянулись и другие жители квартала бродяг. Также неизбежен был приход управляющего, а за ним следом подошли Лахита, Гулта и Хагаг, за которыми повалила вся улица.

Собралась настолько большая процессия, какая в наших местах бывает только в день похорон надсмотрщика. Касем терпеливо держался с достоинством мудрого человека. Во время погребения плакала каждая частичка его души и тела, но глаза оставались сухими. Прощавшиеся разошлись. На кладбище остались только Касем, Закария, Увейс и Хасан. Закария положил руку Касему на плечо и с сожалением сказал:

— Крепись, сынок! Да поможет тебе Бог!

Касем наклонился немного в сторону и сквозь всхлипы проговорил:

— Мое сердце похоронено, дядя!

Лицо Хасана исказилось в страдании. На кладбище стало тихо настолько, насколько может быть тихо только в самой пустоте. Закария сделал шаг со словами:

— Пора идти.

Однако Касема пригвоздило к месту, и он с неприязнью спросил:

— Что их привело сюда?

Закария догадался, о ком идет речь.

— В любом случае спасибо им, — ответил он.

— Так это возможность восстановить с ними отношения! — ободряюще подхватил Увейс. — Этот их жест требует от тебя ответных шагов. И, к счастью, они не принимают всерьез того, что о тебе говорят в других кварталах.

Касем предпочел промолчать, оставаясь печальным, и не вступать в спор. Неожиданно появились сторонники Касема во главе с Садеком, как будто ждали, пока соболезнующие разойдутся. Их было много, и все они были знакомы Касему. Они обнимали его, пока глаза не наполнились слезами. Увейс недовольно обводил их взглядом. Но это никого не задевало.

— Больше тебя в квартале ничего не держит! — обратился Садек к Касему.

— Здесь его дочь, его дом и его имущество! — гневно возразил Закария.

Тогда Касем многозначительно произнес:

— Оставаться в квартале было необходимо. Поэтому вас и стало так много.

Он посмотрел на обращенные к нему лица, словно пересчитывая их в подтверждение своих слов. Большинство из них он лично убеждал уйти с улицы и присоединиться к уже покинувшим ее. Каждую ночь, как только квартал засыпал, он выходил из своего дома и направлялся к тем, кто ему пришелся по душе, и кто, как он думал, перейдет на его сторону.

— Сколько нам еще ждать? — спросил его как-то Аграма.

— Пока вас не будет достаточное количество.

Аграма отвел Касема в сторону и, поцеловав его, прошептал:

— Мое сердце разрывается. Я лучше всех понимаю, как тяжело твое горе.

— Это правда, — откровенностью на откровенность ответил ему Касем. — Моя боль невыносима.

Аграма посмотрел на него с состраданием:

— Скорее присоединяйся к нам! Ведь теперь ты остался совсем один.

— Всему свое время.

— Нужно возвращаться! — в полный голос произнес Увейс.

Друзья обнялись на прощание, и Касем пошел домой. Прошло уже много дней, а он все сидел в комнате один и переживал свое горе. Сакину стало тревожить его состояние. Но для того, чтобы по-прежнему выходить по ночам из дома, силы у него были. Число уходивших с улицы росло, и люди спрашивали друг друга, что происходит. В соседних кварталах стали еще больше потешаться над бродягами и их надсмотрщиком Саварисом. Поговаривали, что не сегодня-завтра Саварис тоже ударится в бега. Однажды Закария предупредил его:

— Дело зашло так далеко, что пора начинать беспокоиться о последствиях!

Однако ничего не оставалось, только ждать. Каждый день Касем, подвергая себя опасности, обходил дома. Ихсан была единственной, кто был способен вызвать улыбку на его мрачном лице. Она училась стоять, держась за стулья, поворачивала к нему свое ясное личико и лепетала что-то на своем детском языке. Он с нежностью разглядывал ее и думал: «Ты будешь красивой девочкой. Но самое главное — я хочу, чтобы ты стала такой же доброй и ласковой, как твоя мать». Он радовался, когда она смотрела на него своими черными глазками, ведь ее круглое личико напоминало ему о Камар. Дочка оставалась единственным напоминанием об их любви, которую так жестоко оборвала судьба. Проживет ли он столько, чтобы увидеть ее прекрасной невестой? Или ему суждена лишь боль воспоминаний в стенах этого дома?

Однажды в дверь постучали. Сакина пошла спросить, кто там. Молодой голос ответил ей:

— Открой, Сакина!

Она отворила и увидела перед собой девочку не старше двенадцати с закрытым лицом, которая против обыкновения была еще закутана в накидку. Удивленная Сакина спросила, что ей нужно. Однако та проскользнула в комнату Касема.

— Добрый вечер, дядя!

Она открыла круглое смуглое с правильными чертами лицо.

— Добро пожаловать. Садись, — поздоровался, недоумевая, Касем.

Присаживаясь на край, девочка сказала:

— Меня зовут Бадрия. Меня послал к тебе брат Садек.

— Садек?! — Касем был озадачен.

— Да.

Он сел поближе, нетерпеливо посмотрел на нее.

— Зачем же он так рискует?

Она посерьезнела, отчего лицо ее стало только красивее, и ответила:

— Но в покрывале меня никто не узнает.

Он заметил, что, судя по фигуре, она намного старше, и кивнул, соглашаясь. Она стала еще серьезней:

— Он говорит, чтобы ты немедленно покинул квартал. Лахита, Гулта, Хагаг и Саварис договорились сегодня ночью убить тебя.