Поэзия Латинской Америки - Антология

«Право, не скажу, сеньор»

О индеец смуглоликий,выйди на порог из дома,на вопрос ответь скорее,брошенный тебе в упор:«Дашь ли мне воды напиться?Приютишь ли, обогреешь,хлебом досыта накормишь?»«Право, не скажу, сеньор».

Вижу я: в поту кровавомпашешь ты скупую землю,ею же богач владеет,алчный и жестокий вор,неужели ты не знаешь,что тебя земли лишили,что она — твоя от веку?«Право, не скажу, сеньор».

О индеец молчаливый,отчего так смотришь хмуро,что за мысли мозг твой точаттяготам наперекор?Отчего молчишь упрямо?Что ты ищешь в жизни сирой?И о чем ты молишь бога?«Право, не скажу, сеньор».

Непостижный и прекрасныйотпрыск древнего народа,ты равно невозмутиморадостные дни встречаешь,боль, страданья и позор,ты величествен, как Анды,и не жалостным смиреньем —мудрым безучастьем к жизнида стоической гордынейсветится твой мрачный взор.

Мы с тобой по крови братья,когда меня призвал бысам господь и так спросил бы:«Что милей — венок лавровыйиль из терниев убор?Утешающие песниили стих, налитый желчью?»Я, как ты, ему б ответил:«Право, не скажу, сеньор!)

Осенняя ночь

Луна висит, как стертая монета,над озера холодным серебром,укрыв на время куколку рассветав смоляно-черном коконе ночном.

Луна задернулась вуалью мглистой,рыдает ветер, залетев в овраг,поигрывает ивой многолистой,колышет влажный, непроглядный мрак.

Все пуще дождь, и капли наудачукропят кустарник и цветы в полях,и кажется, что это звезды плачут,пылавшие в озерных хрусталях.

Вот капля падает на лист разлатый,ползет по жилкам, зыблется, дрожит,чтобы потом алмазом в три каратасорваться в ночь и землю освежить.

Лишь изредка, как грохот барабанный,вплетется гром в мелодию воды,одевшей нежно пеленой стекляннойажурные октябрьские сады.

Узорны сучья в тишине беззвездной,а там, вдали, сквозь листьев кутерьму,рукою черной, пагубной и грознойнас манит ночь в клубящуюся тьму.

Песня на горной дороге

Чернела ночная дорога,и всполохи молний взрываликромешную темень в Андах,я ехал змеящейся тропкойна жеребце норовистом.Копыта стучали дробно,стеклянно сверкали брызгиразметанных сонных луж,гудели свирепым оркестроммильоны жужжащих мошек…Внезапно на фоне сельвы,задумчивой, темно-синей,взметнулась горстка огнейискрящимся роем осиным.Гостиница! В нетерпеньея лошадь хлыстом ударил,она встрепенулась, и воздухпронзила приветливым ржаньем.А сельва, как будто поняв, в чем дело,ночной концерт оборвалаи словно похолодела.И тут чей-то женский голос,щемящий, чистый и низкий,ко мне долетел внезапноиз этой гостиницы близкой.Женщина пела. Мелодия,медлительная и простая,лилась протяжно, как вздох…Казалось, что этой песненет ни конца, ни края.

Дремали колючие горыв ночной тишине горячей,а я все слушал, как льетсянапев безыскусно-бродячий,как будто из жизни другойзвучала та песня простаяИ я натянул поводья,слова разобрать пытаясь.

«Мужчины приходят ночью,утром от нас уходят…»

Другой, тоже женский голос,сливаясь с первым в дуэт,запел тоскливо и нежно,заканчивая куплет:

«Любовь — лишь привал минутныйна темной земной дороге».

Затем повторили вместес горечью и тревогой:

«Все к нам приходят ночью,утром от нас уходят…»

Тогда я спешилсяи отдохнуть прилегна бережке какого-то болотца,а из гостиницы звучала эта песня,томила слух, усталость навалилась,и я, закрыв глаза,уснул, ее напевом убаюкан…С тех пор, кружа по диким тропкам сельвы,я не ищу покоя на привалах,а сплю под звездным и открытым небом —ведь тот напев, щемящий, безыскусный,звучит во мне и память бередит:

«Мужчины приходят ночью,утром от нас уходят,любовь — лишь привал минутныйна темной земной дороге».

ХОСЕ ЭГУРЕН[235]

Перевод Г. Шмакова

Карминные короли

Розы зари распустились —два короля карминныхзолото копий скрестили.

Радужны перелески,рдеют холмы и рощив нежно-пурпурном блеске.

Даль золотисто-янтарна:там королевские соколыбьются жарко и яро.

Свет разлился вечерний —чертят разгневанно небоих смоляные тени.

Ночь опустилась в долину —бьются с чернильной мглоюдва короля карминных.

Вечерние балконы

Горят вечерами балконы в мерцанье желто-латунном,там девушки громко смеются, мечтательницы и щебетуньи,

балконы, повитые дымкой, в гвоздиках и розах карминных,там девушки все мечтают о рыцарях и паладинах,

балконы, чьи стекла сияют в закатных златистых струях,оттуда школьницы робко влюбленным шлют поцелуи,

о, как печальны балконы, глядящие в сумрак мая, —по свету звезды погасшей там плачет дева святая.

Дрожат дубов очертанья на стеклах других балконов,там чахнут надежды юных, там сердце исходит стоном,

там влажная темень, нагрянув в свой час глухой и урочный,сквозь вязь решетки увидит недужный цветок полночный,

но есть балкон мавританский над озером светлооким,о, как бередит он память о веснах моих далеких,

в ту пору в сребристом свете мой герб горделиво реял,на нем красовались якорь и корабельные реи,

курился туман янтарный, играя отливом бледным,озерная дева душу баюкала сном волшебным,

любовь под золой былого все тлеет в глуби бездонной,когда пламенеют розой вечерние те балконы!

Дубки

Возле дороги, у самой реки,плакали тихо, по-детски дубки,

свежий покой с облаками деля,в свете жемчужном дремали поля,

сказка волшебная грезилась мнев утренней розовопенной волне,

у ветряка, над кипеньем садов,чудились смех и хорал голосов,

в зелени влажной далеких маслинмнился мне томный призыв окарин,

тишь полевая да млечный туманв воздухе стлалися, как фимиам…

А у дороги, у самой реки,плакали тихо, по-детски дубки.

Сапсаны[236]

Покинув скалыв плащах тумана,на крыльях алыхлетят сапсаны.

Они зобастыи горделивы,их тени сизы,темней оливы.

Их клювы кривы,острей булата,а грай зловещийстрашит пернатых.

Чего им надо —непостижимо!Парят над речкой,и снова мимо

зеленых пастбищ,болот и кочек,селений сирых,глухих урочищ.

Всего милей имуединенье:столбы, руинысредь запустенья.

Там они дремлютв вечернем ветре,непостижимыепосланцы смерти.

Горит их перьеввеликолепье,они — как тениседых столетий!

Шествие