Поэзия Латинской Америки - Антология

Ослепляющий жаворонков

Он ослепляет птиц.В рассветный часон видит в дрожи глаз затменье солнца.Рука его порою так трясется,как будто он себя лишает глаз.

Такая уж у старца работенка,весь день к нему поток людей стремится,считают люди, что слепая птицапоет особо сладостно и тонко.

Едва лишь солнце патокой рассветазальет испепеленные пригорки,а он уже сидит в своей каморке,зажмурившись от солнечного света.

Кому обязан он своим уменьемстыдливо ослеплять живую влагу?В каких краях, кто обучил беднягупоспешному насилию над зреньем?

Он прячет свой испуг за жалкой ложью:у ослепленной птицы чище трели…Но каждый раз, волнуясь, еле-елес предательской справляется он дрожью.

Ему не сладко в этой гнусной роли,которую всегда играть готов он.Как раб, цепями к ремеслу прикован,он трудится — и корчится от боли.

Вот начал он…Рубаха липнет к телу,едва в его руке забьется птица.Он жалко улыбается — и злится,все не привыкнет к этакому делу.

Он вздрагивает, плоть живую жаля,не ощущая собственного тела,рука как будто одеревенела,морщинистая, дряхлая, чужая…

А птица и слепая знает песни —в ее напевах ливень вдохновенья,здесь каждый звук похож на дуновеньеветров, носивших птицу в поднебесье!

А он живет лишь прошлым — теми днями,когда мальчонкой бегал и смеялся,когда весь мир волос его касалсялучами солнца, ветром и ветвями…

Он ослепляет птиц.В рассветный часон видит в дрожи глаз затменье солнца.Рука его порою так трясется,как будто он себя лишает глаз…

Плетельщик корзин

Плетельщик ивовых корзинок,седой задумчивый молчальник, —он из времен прибрел далеких,спустился с гор, добряк печальный.В горах рожденный, на равнинеон не забыл дыханья гор.Он ладил из лозинок сказки,неугомонный фантазер.

В слепую пору долгих ливней,когда пернатые — всего-токомочки глины между сучьев,без крыл, без песен, без полета,он горный контур горизонтавплетал в очередной узор:он ладил из лозинок сказки,неугомонный фантазер.

Когда в своей каморке бралсяон за плетение корзинок,казалось, будто бы на пальцыстекают звездочки с лозиноки пузырьки живицы свежейсочатся из древесных пор, —он ладил из лозинок сказки,неугомонный фантазер.

К нему гурьбой сбегались детии гнезда в бороде свивали,когда разгневанное летосвирепо опаляло дали,полуприкрыв глаза, он слушалих немудреный птичий спори ладил из лозинок сказки,неугомонный фантазер.

Никто не замечал печалив глазах его и в каждом жесте,когда он отдавал корзину,как будто отдал с нею вместевсего себя… Сжималось сердце,туманом застилало взор….Он ладил из лозинок сказки,неугомонный фантазер.

Когда же он исход свои начал —так, словно таял в зазеркалье, —весь мир потек в его корзину,чтоб с ним уплыть в глухие дала,его руками стали корни,а небом — ивовый шатер,пока и сам не стал он сказкой,неугомонный фантазер.

Офорт

Повис на кресте человек,врагами распят.Веревками человекопутан до пят.

И ветер внизу…

Страна моя сотнями кожнатянута на кресты.Распятый на бубен похож.

И ветер в лицо…

Вся родина — на кресте…Крест падает в темноте.

И ветер вверху!

Ягуа-Веве

(Комета)

Взметнулся ягуар!Чертой по небу.Костер небесный перепрыгнул.

Взлохматил звездный бок,шаги умерил,вздохнул, как кошка,и прошелся мягко,и лапы изумрудные лизнул.Прыжок обдумал,решил, куда ступить,дыханье соразмерили движенья…

Потом, в дугу тугую выгнув спину,он над бездонной пропастью пронессвое мерцанье голубое.

Инамбу-И

(Дикая перепелка)

Испуг в траве!

Неповторимый посвисти клюв — с землею вровень.Внезапная стрела над лугом,пронзительная звонкая раскраскапод камни и песок,стремительная искорка в кустахи флейта сиесты.

Смятенье перепела.Переполох в траве!

КАРМЕН СОЛЕР[233]

Перевод О. Савича

Голубка мира в Парагвае

Белая голубкасмотрити молчит.Белая голубкаплачети молчит.Что голубка можетголубю сказать,если ухитрилиськлюв ей завязать?

Обманутые

Его зовут, как человека: Гельман.Он — «вождь» четверки тех бандитов,что повели меня в тюрьму.Высокий белокурыйариец с именем арийским,с широкою улыбкойвеселого ребенка.Кто б мог подумать, как печальноего занятье:держать в застенке женщин,и рыться в их одежде и бумагах,и красть стихи,мои стихи!Но если я полна лучей и света, —пусть в песне вырвутся они!Но если голоса во мне звучат, —пусть в ветре эти голоса поют!Обманутые!Даже над моей могилойуслышите колокола,зовущие набатомк свободе вас!

Э. Барреда «Цветы». 1950 г.

ПЕРУ

ХОСЕ САНТОС ЧОКАНО[234]

Перевод Г. Шмакова

Сон кондора

Под небом Анд, где звезд сияют жала,на пике горном средь немых снегов,сидит он, повелитель облаков,вперив глаза в закат кроваво-алый.

Его стальная грудь белей опала,в провалах глаз — сверкание зрачков,играют блеском боевых клинковкривых когтей ацтекские кинжалы.

Один, как перст, глядит он хмуро ввысь,над ним туманы тихо поднялисьи бахромой серебряной повисли,

и в них он тонет, крыльями шурша:так тонет в море накативших мыслейусталая и сирая душа.

Кена-индейская флейта

Нет, не сестра она лесной свирели,баюкавшей сатиров и дриад!Предсмертным плачем голубя звучатее мелодий жалобные трели.

То раня слух, то слышный еле-еле,ее протяжный и щемящий ладплывет над спящей пуной наугад,немые Анды тихо колыбеля.

Роняя в ночь рыданий жемчуга,она поет, стыдлива и строга,и звук ее так горестен и светел,

что не понять в томительной тиши,душа ли стонет, обратившись в ветер,иль ветер стонет голосом души.

«Право, не скажу, сеньор»

О индеец смуглоликий,выйди на порог из дома,на вопрос ответь скорее,брошенный тебе в упор:«Дашь ли мне воды напиться?Приютишь ли, обогреешь,хлебом досыта накормишь?»«Право, не скажу, сеньор».

Вижу я: в поту кровавомпашешь ты скупую землю,ею же богач владеет,алчный и жестокий вор,неужели ты не знаешь,что тебя земли лишили,что она — твоя от веку?«Право, не скажу, сеньор».

О индеец молчаливый,отчего так смотришь хмуро,что за мысли мозг твой точаттяготам наперекор?Отчего молчишь упрямо?Что ты ищешь в жизни сирой?И о чем ты молишь бога?«Право, не скажу, сеньор».

Непостижный и прекрасныйотпрыск древнего народа,ты равно невозмутиморадостные дни встречаешь,боль, страданья и позор,ты величествен, как Анды,и не жалостным смиреньем —мудрым безучастьем к жизнида стоической гордынейсветится твой мрачный взор.

Мы с тобой по крови братья,когда меня призвал бысам господь и так спросил бы:«Что милей — венок лавровыйиль из терниев убор?Утешающие песниили стих, налитый желчью?»Я, как ты, ему б ответил:«Право, не скажу, сеньор!)

Осенняя ночь