Охота на пиранью - Александр Бушков

Балаганчик оказался столь ветхим и давним, что они даже поостереглись заходить внутрь – упершись рукой в притолоку, Мазур едва не пробил бревно насквозь, дерево уже напоминало на ощупь сдобренную маслом гречневую кашу, до того прогнило. Он лишь заглянул внутрь – и не увидел ничего, кроме высокой, до пояса, травы. Очень может быть, избушку срубили еще в прошлом столетии...

Главное было – как он прекрасно понимал – не опуститься. Жить почти по-звериному, но остаться гомо сапиенсом. И потому он старательно чистил зубы по утрам расщепленной на конце палочкой, мылся, бдительно понуждая к тому же Ольгу, расчесывался корявым гребешком, а к вечеру, если подворачивался ручей, старательно подмывал мужское достоинство. Волосы отросли, закурчавились усы и бородка, он не стал бриться – помогало от гнуса. Впрочем, со временем произошло то, что частенько в тайге случается: организм словно бы вырабатывает иммунитет от укусов комарья, лицо уже не пухнет, как подушка, и боли почти не чувствуешь, когда микроскопическая летающая тварюшка вопьется от души.

В общем, они не пали духом, они не брели. Вошли в некий устоявшийся ритм, в новую жизнь – и вели себя так, чтобы этому ритму и этой жизни полностью соответствовать. Вовсе не одичали, а непонятным постороннему образом с л и л и с ь с тайгой. Возможно, как раз поэтому на них ни разу не нападали звери – не было такой необходимости, они еще не превратились в ослабевшую добычу, а сам Мазур убивал именно тогда, когда не мог без этого обойтись.

Он всей шкурой чувствовал, как семимильными шагами приближается осень. Нигде уже не видел хоть чуточку зеленых листьев – только разные оттенки золота и багрянца, местами листопад полностью оголил и ветки, и целые деревья. И ночи – все прохладнее... Самой большой радостью для него стало, когда, проснувшись утром, обнаруживал на небе полное отсутствие облаков либо несколько белых, не беременных водой. И молился в душе неизвестному богу, чтобы успели, вышли до затяжных дождей...

Четыре дня назад он решил ввести своего рода «культурную программу». Сливаясь по-прежнему с окружающим зеленым морем (впрочем, чуть ли не наполовину ставшим еще и багряно-золотым), протянуть ниточку к цивилизации, куда, он яростно верил, вскоре предстояло вернуться. И во исполнение этой задачи без особых хлопот заставил Ольгу либо вспоминать перед отходом к вечернему отдыху длинное стихотворение кого-нибудь из классиков или просто талантов, либо читать ему кратенькую лекцию по искусству. Честное слово, помогало. Повествование о полотнах Джозефа Тернера или отрывки из печальной поэмы Хорхе Манрике звучали в тайге неповторимо. Его собственный вклад в культурную программу был гораздо менее весом и далеко не так интеллектуален – как-то, когда зашел разговор, он сообщил Ольге, что писатель Борис Лавренев вовсе не выдумывал бытовавшую среди военных морячков «Балладу о Садко и морском царе», и в самом деле существовала такая. И исполнил без музыкального сопровождения – отчего стало ясно, почему Лавренев привел лишь название, ни единого куплетика не процитировав...

Результатом публичного исполнения сей фольклорной жемчужины стало то, что чуть попозже в ночное дело были употреблены и горсть малины, и соболий хвост, – так что утром они друг на друга поглядывали чуть смущенно.

Цивилизация напомнила о себе сама – с некоторых пор Мазур получил наглядное подтверждение своих успехов в роли таежного поджигателя. Был день, когда с рассвета до заката, чуть левее от их маршрута, в небе выли моторы. Раз десять Мазур видел ползущие в вышине, в разных направлениях самолеты. И всякий раз приходилось прятаться, ибо береженого бог бережет. И впоследствии, вплоть до сегодняшнего дня, над головой частенько возникал зудящий гул транспортников – никаких сомнений, оставшийся далеко за спиной пожар раскочегарился на славу, и в тайгу кинуты немалые силы...

И потому он, шагая сквозь кусты, мурлыкал довольно:

– Пожары над страной все ярче, жарче, веселей, их отблески плясали в два прихлопа, три притопа...

Пожалуй, уже сентябрь, подумал он, проходя под березой, по хрусткому ковру невесомых золотых пластинок. Дети в школу идут, цены наверняка скакнули с наступлением осени, угадай поди, на что и на сколько, машины в Шантарске несколько дней ездят с зажженными фарами, из-за детишек – а его орлы вовсю тренируются на Шантарском водохранилище. Ибо так уж судьба посмеялась, что есть там места, где рельеф «двойного дна» в точности совпадает с некоторыми участочками, возле которых будет плавать «кастрюля».

Вот об этом бы тоже забыть до лучших времен – иначе мозги свихнешь, гадая, числят ли его уже среди жмуриков, как все обернулось и что думает сейчас Морской Змей. Хоть он и вконец запутался в числах, может с уверенностью сказать, что до начала «Меч-рыбы» не менее трех недель, – но все равно, поднялась суета... Вот только ни одна собака не додумается послать в Пижман толкового особиста. Он бы и сам не додумался – с какой стати?

Они шли по прямой. Как бы. Потому что в тайге любая прямая очень быстро становится чем-то вроде сложного зигзага – и, как ни странно, если поддаться этим зигзагам с умом, больше выгадаешь, больше отмахаешь, чем если бы тупо пер по геометрической прямой...

Мазур с некоторых пор замедлял шаг, а теперь остановился вовсе. Внимательно оглядывался. Ольга спокойно ждала. Они как раз шагали вниз по склону, меж тонких кривоватых березок, – самое подходящее место, чтобы поскользнуться и что-нибудь себе переломать...

– Что? – негромко спросила Ольга.

– Да тропа интересная, – сказал Мазур, все оглядываясь. – Я-то сначала решил, что звериная... впрочем, первыми ее могли и звери протоптать...

– А вторыми?

Он присел на корточки, пытаясь нащупать взглядом, что же привлекло его внимание. Может, из такого положения удастся получше высмотреть... Но ведь была з а ц е п к а, ухваченная боковым зрением!

И отыскал все-таки минуты через две – разбросал горстью сухие листья и увидел четкий отпечаток рубчатой подошвы, а рядом смятую в комок пустую бело-коричневую пачку из-под «Опала». И поднял бережно, словно золотой самородок, чуть ли не тыкаясь в нее носом, осмотрел, показал Ольге, держа двумя пальцами:

– Ни пачка, ни следочек дождям не подвергались, точно тебе говорю. Значит, н о н е ш н и м летом оставлены. Сапоги, штатские, обыкновенные...

Особого воодушевления на ее лице не появилось – как и у него, впрочем. Но все же в голосе звучала радость:

– Что, деревни близко?

– А черт его знает, – задумчиво сказал Мазур, – деревни это или геологи проходили. Главное, приближаемся к местам более-менее обитаемым. Нынче не старые времена, геолог давно пошел балованный и к нужным местам на машине добирается. А это означает кой-какую относительную близость дорог и населенных мест... Может, просто охотник. Все равно, мы уж помаленьку главную глухомань за спиной оставили...

– Кирилл, – сказала она тихо, не глядя на него.

– Да?

– Если я ноги поломаю, ты меня добьешь, а? Чтоб не мучилась зря?

Медленно-медленно Мазур выпрямился, впился в нее взглядом, но так и не смог сообразить, есть ли тут подтекст. Подошел, погладил по щеке тыльной стороной ладони:

– Брось ты глупости пороть.

– Ну, а все-таки?

– На спине дотащу, – сказал он зло. – Так что не бери в голову, бери... – фыркнул и замолчал. Выкинул смятый комок бумаги. – Выдумала тоже – почти у цели ноги ломать. Это уж, малыш, было бы форменным идиотством. А вообще, ты осторожнее шлепай. Когда цель близко, как раз и начинаются промашки – расслабляется человек, мать его...

Вскоре он нашел пустую консервную банку, сплющенную прямо-таки в дощечку. Определенно медвежья работа. В маркировке – «Р». Рыбные. Самим бы...

Ольга вопросительно оглянулась.

– Нет, пойдем-ка по тропе, – сказал Мазур. – Чем черт не шутит.

Ну не может же случиться такой подляны, чтобы ребята Прохора устроили засаду именно здесь? Если геологи – вполне возможно, у них есть рация. А вот оружия почти что и нет, некогда им охотиться, и никто не ждет гостей из тайги. Могут моментально преисполниться недоверия к странному визитеру – наколки в комбинации с автоматом выглядят, мягко говоря, подозрительно. Ну, в таком случае придется хамить. Подержит их Оля под прицелом, пока он посидит у рации, – с любой отечественной управится без всяких хлопот...

Тропа пересекла интересное сооруженьице – длиннющую канаву, выложенную сколоченными деревянными плашками на манер короба. Как эта штука называется и для чего служит, Мазур в точности не помнил, но хорошо знал, что она имеет самое прямое отношение к золотодобыче. Пожалуй, точно – попахивает какой-никакой цивилизацией. Правда, дерево очень уж старое, прииска, возможно, давно уже нет...

И остановился. На небольшой поляне чернело странное сооружение – этакий треугольный таганок для костра. Только сложен он был из трех почернелых бревен, высоченных, ошкуренных. В центре, меж глубоко ушедшими в землю комлями, чернеет яма, а сверху над ней свисает обрывок стального троса.