Ангелы времени - Гаевский Валерий Анатольевич

Лобсанг чувствовал страшное жжение во всем теле. Лиловая тога… Она убивала его. Она не давала ему дышать. Лобсанг сполз на троне почти на спину, вжался в сиденье как в спасительные носилки.

— С тобой все в порядке, Лобсанг? Мне продолжать?

— Продолжай, но без свидетелей… Всем, всем покинуть тронный зал! Пусть останутся только мои посвятители и генералы Грифон и Пегас. Агентам Департамента — всех гостей вон, без промедления! Цезарь, подожди… Я твой должник, клянусь господом! Кстати, кстати, попроси своих людей сдать шпаги. Мне неловко тебя об этом просить… Откуда ты появился, Цезарь?

— Из воздуха, Лобсанг, откуда же еще!

— Черт возьми, почему я до сих пор окружен идиотами! Почему меня не предупредили…

— Прости, Лобсанг, но твои сподвижники в лиловых одеяниях крайне плохо справляются с обязанностями офицеров космической службы, — Шантеклер продолжал нажимать на все больные места психики Самовозвеличенного, который уже таковым не казался. Наверное, это начинали понимать и другие, кто находился в зале.

Агенты-надсмотрщики выпроваживали гостей из зала с той же ретивостью, с какой загоняли сюда, хотя для первого все-таки больших усилий не требовалось. Шантеклер и его свита замечали откровенные усмешки на лицах людей.

Но вот зал опустел. Генералы Пегас и Грифон отобрали шпаги у Голиафа, Муркока, Карузо и Приама Пересвета и пристроились к нижнему ярусу тронной пирамиды, потешно изображая собой стражей Самовозвеличенного. Монахи-посвятители, следуя какому-то утвержденному регламенту, также взошли на иерархическую лестницу. Ближе всех и на ступеньку ниже трона расположился монах-жрец Храма Лиловых Тог. Вдохновившись такой расстановкой фигур, Лобсанг Пуритрам воспрял духом, неврастенический приступ Самовозвеличенного получил «законное» окончание и оформление.

— Мы готовы слушать тебя дальше, любезный Цезарь.

— Если так, тогда ты должен знать, любезный Лобсанг, что, применив нейрозамедлитель в контратаке защитников города-притона, Гильгамеш одержал беспримерную победу. Шестнадцать боевых каравелл возле Второй Луны и шестьдесят два десантных модуля господ теократов были раскурочены, опустошены и выведены из строя за двадцать секунд реального времени…

Самовозвеличенный, кажется, начинал понимать, с чем к нему пожаловал Шантеклер.

— Если это правда, Цезарь… — начал Пуритрам, запинаясь. — Что скажет Преосвященный Калидаггар?

Тот, кого Пуритрам назвал Преосвященным Калидаггаром, монах-жрец ритуала посвящения, впервые за время всего разговора одарил Шантеклера и его свиту прямым взглядом, от которого у всех пятерых кольнуло в межбровье.

— Следует быть осторожным, монсеньор, — шепнул Голиаф. — У этого меченого какие-то сверхспособности…

— Может, он ходячий детектор лжи, — предположил Приам Пересвет.

— А кто здесь лжет?! — с напускным негодованием спросил Муркок.

— Жаль, что у нас шпаги отобрали, — тихо вздохнул Альберт Карузо.

— Пусть попробует не вернуть, — процедил Голиаф.

— Будет гораздо хуже, если нас отсюда не выпустят, — заметил Приам.

Калидаггар, молча, стал спускаться по тронной пирамиде. Его длинная лиловая тога отличалась-таки своими свойствами от одеяний других теократов: она начала светиться, создавая эффект некой ауры. Это могло производить впечатление, однако не на Шантеклера, хотя монсеньор и отступил назад под защиту своей неразлучной четверки.

— Правда такова, какой ее хотят видеть люди, — изрек Калидаггар, остановившись. — Истина — совсем другое. Ее изрекает нам Господь. Этот мир не спасут ученые, ибо гордыня их слишком велика. Этот мир будет очищен нами и приготовлен к новому творению. Этот мир всего лишь глина в руках Творца. Да будет тебе известно, что Творец не лекарь, но своих лекарей он назначает сам, через откровения и глубину их молитвы. Я смотрю в твои глаза, Цезарь Шантеклер… Ты светский человек, который сам не может постичь замысел Творца. Но ты внедрился в ход его истории и не знаешь, что с этим делать… Скажи нам ясно: ты привез нам этот препарат? Ты перехватил его образец, не так ли? Ты хочешь заключить сделку с Творцом? Мы его слуги, и мы истинные лекари, и мы одни можем знать, как применить лекарство, и мы одни можем дать тебе моральное освобождение. Отвечай, Цезарь Шантеклер!

— Совершенно так, Преосвященный Калидаггар! — ответил Шантеклер твердым уверенным голосом. — Я привез вам этот препарат. Вначале я сомневался, но теперь, после ваших слов, Преосвященный, я уверен, что поступил правильно, и я буду надеяться, что Господь зачтет мне этот выбор воли.

— Господь зачтет, — Калидаггар закрыл глаза и поднял руки в жреческом обращении к небу. — Господь простит тебе даже то, что ты окружил себя учеными слепцами, которых переселил на свой летающий остров. Мы будем просить Творца помиловать твой остров, но, когда придет время, мы придем и на него, и ты будешь готов!

— Я буду готов, Преосвященный Калидаггар! — в голосе Шантеклера звучала самоотверженность.

Он справился со своей ролью. Он внушил доверие страшным татуированным жалящими улитками и облаченным в флюоресцентные тоги, светящимся от изменений влажности тела уродам.

Да будет так. Он, и его остров, и все другие острова жизни будут готовы. Но истина в том, по-видимому, что теократы — люди, а люди, которые придут в «нейроквантовое посвящение» с оружием, изменятся навсегда, даже в лиловых тогах, даже с кровоподтеками страдания на лицах…

— Я буду готов! — повторил Цезарь Шантеклер.

***

Двое абсолютно счастливых людей летели, а лучше сказать — плыли в пространстве «белого вакуума».

Их объятия, их радость от встречи, их упоение друг другом не прекращалось ни на минуту.

Они учились видеть мысли друг друга, ощущать одновременно все свои сплетения, переводы узоров-энергий, становящихся обьемными, вырастающими в какие-то небывалые растения, в нейроквантовых слепках, в сердцевинах которых они, двое, перемещались, словно танцевали, и с каждым движением облачали на себя легчайшие покровы. Их тела могли становиться громадными, как звезды, и, наплывая друг на друга, проникая друг в друга, изливать мегасферы своей плазмы в неутомимые, неиссякаемые недра друг друга…

Так они плыли, восторгаясь волнами страсти и бесконечной любви, которая, в сплаве их сознаний, сама принимала все мыслимые формы, ароматы, звучала аккордами бесконечности.

Они шутили, они называли друг друга «нейроквантовыми любовниками», «гомункулюсами белого вакуума». Они просто учились быть ангелами времени…

Они возвращались в обреченные миры Нектарной звезды, до ожидаемого коллапса которой оставалось еще пятнадцать месяцев.

Они ни о чем не жалели, радостно плывя на своем чудесном каботажном фрегате.

Терциния и Дарий.

Часть третья

В родовом замке князей Дерешей закончился день посещений — старинная традиция раз в месяц устраивать открытый прием для всех граждан Поющей Нимфы, пожелавших прийти, приехать или прилететь сюда, в Озерный край, для беседы и разрешения любых вопросов, спорных притязаний, получения новых княжеских вердиктов или отмены старых.

Династия Дерешей правила на планете уже девяносто лет и от своих предшественников отличалась умеренным либерализмом, верностью моральному принципу: «Устойчивость для всего стойкого».

Балансируя между всеми родовыми кланами, Дереши создали уникальную планету-государство — Союз Вотчин Поющей Нимфы. Правящая династия имела право обосновывать столицу на своей территории, заниматься устроительством всех государственных служб, утверждать политический курс, вести торговлю. Династия Дерешей была третьей, за время которой завершилась полная терраформация Поющей Нимфы.

Конечно, не знать историю этого мира, не знать все ключевые события прошлого нынешний советник правящего рода не мог — другое дело, какую цену он видел во всем этом старании, стремлении и величии… Теократ Мехди Гийяз Калиаббат такой цены не видел, более того, он ее мировоззренчески отрицал, отрицал вслед за Богом, чье отрицание было куда как более всеохватывающим, куда как более всесильным.