Нежность к ревущему зверю - А Бахвалов

- Вы смотрели, как установлено кресло?

- Да, все в порядке, кресло в норме.

...Вечером у подъезда дома Лютрова встретил сынишка Тамары Кирилловны и напомнил о важном футбольном матче. Понимая, что Шурику охота проследить за чрезвычайным событием на экране большого телевизора, Лютров пригласил его к себе.

Сидя рядом с притихшим мальчиком, Лютров вспоминал всю непростую биографию "С-14", чувствуя в душе смутную потребность бросить взгляд со стороны, поискать в поведении машины нечто, не замеченное другими.

Он перебирал в памяти все полеты, но так и не мог найти ничего сверх того, что было известно всем.

Вначале подвели двигатели. Это случилось на первой предсерийной машине.

Долотов сделал четвертый разворот, вышел на прямую и пошел на посадку. До полосы оставалось километра два-три, и тут оба двигателя как отрезало. Покинуть машину не позволяла высота, Долотову оставалось как можно аккуратнее уже не посадить, а уронить машину, быстро теряющую скорость. Под ним оказалось небольшое колхозное поле, разрезанное извилистой полосой реки. Казалось, машина шла с расчетом угодить в реку.

- И что будем делать, командир? - настороженное молчание нарушил Костя Карауш.

- Разбиваться будем, Костик, - ответил Долотов, из последних сил удерживая готовую свалиться на крыло машину.

- Вас понял, - отозвался Карауш то ли по привычке, то ли и тут пытаясь сострить, что-де в таком исходе ничего оригинального нет.

Но Долотов ничего другого и не ожидал. Без тяги двигателей на такой высоте трудно ожидать иных последствий от встречи с землей. Лишенный полетной скорости, самолет уже не самолет, а сто тонн металла, по выражению Карауша, "бочка с керосином", которую бросили с высоты трехсот метров.

Но произошло то, что случается "раз в сто лет". При ударе большая часть фюзеляжа с оттянутыми назад стреловидными крыльями оказалась над скатом речного обрыва, а долгий нос с кабинами экипажа - выше кромки поля. Самолет разломился. Более легкая носовая часть мотнулась по полю, кружась и кувыркаясь, как городошная бита, и, наконец, замерла в двухстах метрах от места падения.

Первым, протирая запорошенные землей глаза и отплевываясь, выбрался Костя Карауш. Люк его кабины, ближней к месту излома, отвалился. Еще не разобрав, куда подевалась вторая половина самолета, Костя но команде Долотова принялся вскрывать люк кабины Козлевича, ушибленного сорванными с мест блоками аппаратуры...

Едва разобрались с двигателями, как подоспела авария еще одного предсерийного самолета, собранного ко времени окончания первого этапа испытаний "семерки", уже после того, как Долотов прошелся на ней "за звуком".

Разгоняемая в отлогом пике, машина словно наткнулась на препятствие. Аварийной комиссии нужно было хорошо поработать, прежде чем стало ясно, что причиной разрушения самолета послужила маховая тряска руля. Каверзность известного явления в данном случае состояла в том, что при нарастании скорости в сочетании с потерей высоты резко меняется характер обтекания: при общей дозвуковой скорости на отдельных участках самолета образуются местные потоки сверхзвуковой. Возникнув на одной стороне подвижной плоскости руля, так называемые скачки уплотнения с большой силой перемещают его в противоположную сторону, а оттуда вновь в исходное положение. Конструкция самолета типа "С-14" не в состоянии противостоять возникающим в этих условиях различным и очень сложным перегрузкам, и машина разрушается. Разрушающему действию маховой тряски противостоят специальные устройства демпферы сухого трения. Но экипажу предписывалось включать их в работу перед сверхзвуковым режимом полета. Составители задания лишь задним числом вспомнили, что с потерей высоты и увеличением плотности воздуха на самолете возникнут потоки сверхзвуковой. Добро хоть экипажу удалось катапультироваться, расплатой за недомыслие был только потерянный самолет.

Самую дорогую цену заплатил экипаж "семерки".

"С-14"... Броский силуэт машины обошел все авиационные журналы мира, но самолет еще не рожден.

И сейчас он вытянулся тонким веретенообразным фюзеляжем рядом с другими машинами из той же блестящей плоти, так же прочно стоит на черных тележках шасси, стремительный, как наконечник половецкой стрелы... Ни одна машина Старика не была так впечатляюще красива. И ни одна не внушала так мало доверия. Как и всякая красавица.

Внешне "девятка" - копия "семерки". И стоит она там же. К ней тянутся кабели наземного питания, за вскрытыми лючками проглядывает обнаженная путаница стыковок и переплетений контрольных узлов основных систем аппарата. Кресло левого пилота подогнано механиками - "спасенцами", как их называют, под массивную фигуру Алексея Лютрова. Ему первому станет ясно, вырвется ли машина из тяжелой запруды неудач или... Чего в нем больше, страха или уверенности? Для тебя страх - это когда не можешь понять, что происходит с машиной. Летный багаж никогда не бывает слишком велик, в нем может не оказаться нужной подсказки в нужный момент. Но этот страх никогда не мешал твоей голове. И только неизвестность - вот что сковывает тебя до жути, до холода в животе, но ей не под силу помешать тебе работать, оставаться при деле.

Когда начинаешь учиться летать, отрывать от земли тренировочные истребители, делать ученические пассажи в воздухе и приземляться, потея от напряжения и возбуждения, страх придавлен страстью, как хорошо перебинтованная ссадина. Но и в эту пору тебе нужна удача, очень нужна. Нужно научиться прочно сидеть в кабине еще до того, как самолет напомнит, что его сделали из металла, не умеющего жалеть, и твоя нежность к нему чувство безответное. В такие минуты кое-кто вдруг открывает, что в их влечении к небу нет радости... Убедив себя в этом, люди вроде Колчанова принимаются отлынивать от полетов, изобретать недуги, пока и в самом деле не заболеют какой-нибудь "фобией", и их в конце концов списывают за непригодностью.

Но если ты один из тех, кто любит летать, тебе ничто не мешает хорошо относиться к делу. Для тебя очень много значат лица людей, которых ты видишь после возвращения на аэродром. Они помогают тебе жить в нерушимом мире с самим собой. Ты понимаешь, что это не всем дано. Ты знаешь многих, кто ломился в училища, терзал инструкторов, "не мыслил жизни" без крыльев, а затем тихо выскальзывал из авиации куда-нибудь в бюро по прокату автомобилей и до конца дней своих считал, что хорошо отделался.

Настоящий летчик чаще всего начинается незаметно. Однажды в кабину, как на уготованное судьбою место, садится ушастый бритоголовый мальчишка, чтобы с великим тщанием день за днем утюжить небо, а на выпускных экзаменах блеснуть божьей искрой. И тогда всем становится ясно, что родился летчик. Так начинался Боровский, Гай-Самари, Долотов, даже Витюлька Извольский, который никогда не будет летать как Долотов, но он летчик, он перестанет быть самим собой, если ему запретить летать. Так начинался и ты, Алексей Лютров. В тебе, как и в них, без особых неудобств уживаются интуиция и расчет, умение управлять собой. Ты, как и они, веришь в безнаказанность своей любви.