Нежность к ревущему зверю - А Бахвалов

...- Во втором действии вы с первых же реплик акцентируете перевоплощение героини, - баритон обрел напевную бархатистость. - От вас должна исходить новизна, вы уже не та, что в первом акте. Тут нужно работать над деталями, искать... Все ваше существо как бы говорит...

Пока мужчина щелкал пальцами, подыскивая слова, Лютров сказал:

- Если ты знаешь, на что способна любовь!..

Женщина резко повернулась, и Лютров увидел человека, у которого отнимают надежду.

- Разве они дадут поговорить! - вырвалось у нее.

- Зачем же так? - Мужчина был демократом. - Товарищ пытался продолжить мою мысль, насколько я понял?.. Впрочем, позвольте представиться: Альберт Андреевич Сысоев, худрук самодеятельной драматической студии. А это - наша способная актриса, Надежда Федоровна...

Он не закончил. Из кустов позади скамьи вылез некто в матросском тельнике и возопил:

- На палубу вышел, а палубы нет, не инначе в глазах поммутила-ась!.. Артистов как ветром сдуло.

- Выпьем, дурух? - человек извлек из кармана початую бутылку. - Хорошо на свете жить, а?

- Тебе - хорошо.

- А что? Выпил!.. Счас и тебе... Стоп. Стакана нет... Счас!..

Человек исчез и больше не появлялся. Ветер расходился всерьез. Вместе с пылью под светом фонарей кувыркались бумажки, окурки, сухие листья, выдуваемые из-под стриженых кустарников. Сквер опустел.

Лютров вышел на набережную. Здесь порывы ветра носились с пьяной удалью, зло срывая белые гребни волн, наваливаясь на деревья, свертываясь над бухтой в адову пляску смерчей.

"Волга" сиротливо стояла у затемненного агентства Аэрофлота. Лютров запустил мотор и тронулся домой.

За Ореандой в свете фар он увидел женщину с поднятой рукой.

Лютров притормозил.

- Вы не в Алупку?

Молодая, со следами неизменного карандаша в углах глаз, улыбка легкого смущения.

Когда женщина склонилась к окошку, Лютров узнал одну из подружек Томки.

- Это вы? - обрадовалась она.

- Садитесь.

Лютров молча посмотрел на нее.

- Вы теперь в Алупке живете?

- Да, перебрались... - Она поправляла волосы на затылке, и за локтем не было видно ее лица.

- Все трое?

- А Томка уехала. Разве не знаете? Махнула в Энск, даже отпуска не отгуляла. У нее там парень, летчик, что ли...

Из приемника изливался романс Рахманинова. "Не пой, красавица, при мне, - пел-просил томительно ласковый женский голос, - ты песен Грузии печальной..."

Пассажирка больше не заговаривала. Грустный романс сменила скрипка. Сен-Санс. "Интродукция и рондо каприччиозо". Рондо начиналось в ритме биения старческого сердца, а вступившая скрипка полоснула по чему-то обнаженному в душе...

Лютров закатил машину во двор дома дяди Юры, пошел к берегу, у Нарышкинского камня ревело море. Лютров спустился к воде и долго стоял рядом с клокочущими, бело оскаленными накатами волн у Нарышкинского камня. А когда от осыпавших его брызг намокла рубашка, повернулся и пошагал к дому.

Он вошел к себе в комнату и, не зажигая огня, постоял в темноте.

- Нужно возвращаться, - вслух сказал он и принялся расшнуровывать туфли, тоже намокшие.

Утром он простился со стариками и тронулся петлять по старой мальцовской дороге, поднимаясь к Севастопольскому шоссе.

Но прежде чем горы скрыли от него городок, он остановил машину, посмотрел с высоты предгорий на залитое утренним солнцем море, на дома, картинно застывшие в зелени, как на слайдах, и не мог пообещать себе, что навестит еще когда-нибудь этот дорогой ему, изменившийся и все-таки неизменный берег.

3

В сентябре Извольский вышел из госпиталя и появился на летной базе. Первым заметил его у дверей комнаты отдыха вездесущий Костя Карауш.

- Братцы! Кто пришел!..

Побледневший и похудевший Витюлька переступал с ноги на ногу и улыбался так, будто своим долгим отсутствием поставил всех в неудобное положение.

Забыв о бильярде, шахматах, побросав журналы, все ринулись к нему, поднялся шум, посыпались вопросы - как настроение, когда выписали?..

Если человек, занятый общим с тобой делом, выходит непобежденным из нелегких обстоятельств и все пережитые опасения за его жизнь остаются позади, один вид его - живого и здорового - как добрая примета везения, общего для всех. Никто не в силах был остаться безучастным к явлению Витюльки. Каждый, как мог, искал выхода этому чувству праздника: подтрунивали над худобой Витюльки, которую, как водится, связывали с долгим пребыванием в обществе хорошеньких медсестер; экспромтом приписывали ему слова, якобы сказанные в ответ на советы Долотова покинуть машину ("куда торопиться, до земли шестьдесят метров") и дружно смеялись над недоуменно моргающим Витюлькой... Иной, не слишком гораздый на слова, а потому молчащий; довольствующийся вопросами друзей в этой суматохе, вдруг ни с того ни с сего обхватывал Извольского вокруг пояса, приподнимал и, не слушая увещеваний, мольбы Витюльки пощадить, как игрушечного, бросал на диван...

- Братцы! Позвонки!.. У меня же кости склеенные! Я ж рассыпаться могу!..

- А тебе все приклеили?

- Лишнего присобачили - во! - отвечал Витюлька и зверски улыбался новыми зубами.

Глядя на происходящее, можно было подумать, что для вот такого всплеска неуемной радости не хватало именно Витюльки... Да, наверно, так оно и было; душевное расположение к этому общительному парню с физиономией пройдохи-голубятника не могло не появиться теперь, когда беда миновала, все обошлось и Витюлька по-прежнему будет рядом.

И только Долотов наблюдал происходящее со стороны. Он стоял спиной к залитому утренним солнцем окну на летное поле и нервно потирал пальцами плоские щеки, явно стараясь и не умея стереть с лица счастливую улыбку. Странно улыбался этот человек - словно стыдился обнаруживать на людях непозволительную для себя слабость. В такие минуты он и в самом деле выглядел беспомощным, как и всякий человек, врасплох захваченный чувством, без которого привык обходиться, как без лишних слов.

По привычке всех уборщиц оценивать обстановку с точки зрения чистоты и порядка, зашедшая в комнату Глафира Пантелеевна остановилась в дверях, недовольная происходящим.

- Эт что? Борьбу учинили, а?.. Видано ли дело?.. Тряпкой вот огрею кого, угомонитесь небось?

- Правильно, Глафира Пантелеевна. Начинайте вон с того, он зачинщик.

- Костя Карауш указал на Извольского.

Вглядевшись, уборщица всплеснула руками.

- Витюша, милай!.. Господи, здоров?

- Здравствуйте, Глафира Пантелеевна.

- Здравствуй, здравствуй!

Извольский обнял ее и совсем растрогал старуху. Забыв, зачем приходила, она махнула рукой и вышла, прижимая к глазам конец головного платка.

Всласть помучив Извольского, ребята, наконец, оставили его.