Бюро расследования судеб - Гоэль Ноан

только их и ждала. «Счастливого Рождества», – говорит Антуан.

В этот миг в городе – колыбели самой первой своей любви Ирен чувствует, что ее сердце отныне разделилось надвое – у него две родины. Германия уже не ничейный край изгнания. Это родина ее сына, принявшая ее земля, в которой она прижилась. Она, как и Эва, чувствует себя востребованной там.

Она нерешительно останавливается под козырьком парадного. Антуана и Ханно оставила в Музее Гюстава Моро. Она вдруг вспомнила, что улица Сен-Лазар в двух шагах. Подумала об Аллегре, дядюшке Рафо. И еще о кайросе – боге случае, крылатом малыше, которого надо успеть схватить за прядку волос.

Подняв взгляд, она рассматривает свежевычищенный фасад здания в османском стиле. Над узкими окнами в стрельчатых арках – фриз с резьбой по камню: цветы и головы животных. Деревянная дверь полуоткрыта, она заходит.

– Чем могу помочь? – неприветливо интересуется чей-то хриплый голос.

Консьержка спускается к ней по ступенькам, которые как раз отдраивает. Она в серой юбке и черном переднике – словно только что сошла с фотографии Эжена Атже, из мира апашей и уличных фонарщиков. Упрямый взгляд, шиньон.

– Я интересуюсь господином, проживавшим в этом доме. Рафаэль Ферелли.

В глазках-щелочках мелькает огонек любопытства.

– Ох и древние делишки, – говорит она в ответ. – Он давно уж помер, мсье Рафо.

– Мне нужна его племянница. Аллегра Торрес. Вы ее знаете?

Она смотрит на нее изучающе, с любопытством:

– А чего вам от нее надо, от мадам Аллегры?

Ирен старается изобразить хитроватую улыбку:

– У меня для нее кое-что есть.

– И она умерла, – бросает консьержка. – Да это уж, поди, двадцать лет. Сразу после того случая с леди Ди. В туннеле.

Диана Спенсер погибла в конце девяностых. подсчитывает Ирен. Аллегре должно было быть не больше шестидесяти.

– Такая молодая… – с грустью шепчет она.

– Разрыв сердца. Для меня самой это был такой удар. Любила я ее очень, мадам Аллегру-то. Не гордячкой была, как некоторые тут. Сколько раз зазывала меня к себе, и мы с ней разговоры разговаривали.

– На каком этаже она жила? – спрашивает Ирен.

– На четвертом, левая сторона, окна во двор. Когда тут жил мсье Рафо, квартирка была двухэтажная. Мадам Аллегра продала целый этаж, как дочка ее замуж вышла. Она говорила, что для нее одной места слишком много. А после ее смерти дочка сдала итальянцам. Они приезжали-то по разу в год. Ставни вечно закрыты были. Смотреть тошно, такая прекрасная квартира. К счастью, вернулась мадам Эльвира после развода.

– Дочь мадам Торрес живет здесь? – выдыхает Ирен.

Сердце у нее так и подпрыгнуло.

– А то. Она ж на моих глазах выросла-то. Мне пятнадцать было, я жила на первом, у семьи Пеллетье. Присматривала за детьми, убиралась, за покупками ходила, шила немного. И бывало, мадам Аллегра просила меня присмотреть за ее малышкой.

Ирен пытается угадать возраст этой сухонькой женщины, которая с пятнадцати лет вся в трудах и заботах. Она идет следом за ней в дворик, где несколько нагих деревьев ждут весны. Консьержка показывает два угловых окна, освещенных ярким солнцем.

– Можете подняться, коль желаете, – говорит она. – Сейчас каникулы, у нее дети гостят.

Ирен не может оторвать взгляд от красных штор на окнах. Она представляет, как взберется по этим ступенькам. Позвонит в дверь, увидит эту незнакомую женщину в семейном кругу. Что она сможет рассказать ей? Она-то рассчитывала начать с Аллегры. Ее смерть смешала все карты. Если Эльвире ничего не известно об ее отце – Ирен придется открыть ей истину. Она не может явиться с пустыми руками, не обдумав все как следует, не подготовившись к такому визиту.

И спохватывается.

– Я еще вернусь, – говорит она.

У выхода из музея она догоняет Антуана и Ханно.

– Где это ты была? – удивляется ее сын, увидев, что она вся вспотела от быстрой ходьбы.

– Я ее нашла, – с заблестевшими глазами говорит она.

– Кого это?

– Дочь Лазаря.

Карл

– Вот он! – восклицает Хеннинг.

На экране компьютера – лавирующий между автомобилями молодой блондин, он бежит по берлинской улице, размахивая красным флагом. На нем кожаная куртка и расклешенные брюки. Мягкие волосы вовсю треплет ветер, в прищуре светлых глаз – лучезарная улыбка. Ему нет еще и тридцати, прикид юношеский.

Взволнованная, Ирен внимательно смотрит, как он вручает знамя другому демонстранту и исчезает из кадра, будто передав эстафету. Она не может опомниться. Что, если это и впрямь он, сын Виты, тот украденный ребенок, что столько месяцев преследовал ее как наваждение?

Хеннингу было нелегко раздобыть фотографии Карла Винтера. Обычно тот сам держал камеру. После нескольких дней бесплодных поисков его изображение наконец обнаружилось на каком-то малоизвестном сайте киноманов, где тот выложил свою короткометражку конца шестидесятых, названную «Красное знамя».

– Ты гений, – говорит она.

В середине января почта, пришедшая из немецкого Красного Креста, известила ее, что Отто и Ирма Винтер скончались в начале восьмидесятых годов. Их мюнхенский домик продан, в Баварии нет никаких следов Карла Винтера. Тут следовало бы разыскать нотариуса, составлявшего акт, но их службы перегружены, для успешного расследования могли понадобиться месяцы. Да и Ирен в это самое время застигло срочное задание: разыскать потомков угнанных на принудительные работы – одно из предприятий Гессена пожелало возместить им ущерб.

Шарлотта Руссо посоветовала ей обзвонить волонтеров. На сайте ИТС центр только что создал страницу, посвященную возврату вещей, под хэштегом #StolenMemory. Кое-кто из служащих команды уже обработал данные, первые результаты обнадеживали. С ними связывались люди из разных стран, привлеченные возможностью сыграть в детективов-любителей. Ирен выложила последний известный адрес проживания Карла Винтера, имена его приемных родителей и дату его рождения.

Через два месяца среди весьма расплывчатых или совсем ошибочных откликов ей попалось на глаза сообщение от врача-пенсионера из Гамбурга: «В Берлине в шестидесятые годы я знавал одного кинематографиста с этим именем. Ему было лет тридцать. Вроде бы сходится». Она отправила ему мейл. В 1966 году, в студенческую свою пору, он участвовал в выступлении против войны во Вьетнаме. Какой-то незнакомец заснял их на камеру. После манифестации они заспорили в пивной. Этот тип сказал, что снимает кино, стараясь пробудить совесть в тех, у кого она есть. Больше он никогда не видел его. Прошли годы, и вот один киноклуб в центре города прокатывал фильм Карла Винтера. Увидев имя на афише, он вспомнил о нем.

Пошел посмотреть фильм с тогдашней подружкой. Кино показалось им бессвязным и скучным. «Мне приятно его вспоминать, потому что мы весь сеанс процеловались. Молодые были…» – закончил он.

Она подумала про себя, что отыскать безвестного режиссера-авангардиста