На широкий простор - Якуб Колас

вы испугались полиции, арестов и притаились, как мыши под метлой… Сегодня же созвать собрание!

Ничипора беспокоило одно обстоятельство. Но сказать об этом Невидному он долго не решался.

— Хуже всего вот что, товарищ Невидный: при обыске у нашего секретаря забрали документ — список членов замостинской подпольной организации.

Еще холоднее глянул Невидный на Ничипора.

— Свою работу провалили да еще других подводите. Дали знать в Замостье?

Ничипор уныло молчал.

— Сообщить! Во что бы то ни стало сообщить в Замостье.

— Замостье на большом подозрении у полиции, и пробраться туда трудно.

Невидный смерил Ничипора с ног до головы ледяным взглядом.

— Нет у вас организации, нет работы… Есть люди, но вы не сумели привлечь их к делу.

Невидный умолк. Что мог привести в свое оправдание Ничипор?

— Вот что, — помолчав, сказал Невидный: — собрание созовите послезавтра. Если я не вернусь — проводите собрание сами. Задача собрания — развернуть работу, живую, большевистскую. Организовать партизанский актив, иначе вы не люди борьбы, не большевики, а мертвый балласт. Не ждите, пока полиция разрешит вам носить оружие, — сами возьмите оружие у полиции. — Он передал Ничипору пачку листовок. — Расклеить эти листовки где только можно.

Невидный повернулся и пошел; Ничипор молча глядел ему вслед.

— Товарищ Невидный, и я пойду с тобой!

Невидный оглянулся:

— Оставайся здесь и делай то, что я тебе сказал.

Невидный исчез в кустах. Ничипор еще постоял несколько минут. Ему стало горько и стыдно.

Ничипор задумался, и мысли его приняли новое направление.

24

Если Савка Мильгун сам так и не додумался, каким делом ему заняться, то за него люди придумали. И здорово придумали. Теперь Савка слез с печи, оживился, стал поворотливее — словом, переродился человек. И мыслей у него полная голова. Мысли эти развиваются по двум главным линиям: первая — как практически связаться с партизанами, и вторая — как застраховаться от них на всякий случай. Иначе говоря, что нужно сделать, чтоб и сено было цело и козы сыты. Как известно, многие придерживаются в жизни такой мудрости. Вот и Савка. И он берется за работу. Не взяться нельзя: самогоном его угощали, задаток он взял. Крупы, сала, муки тоже ему перепало. А потом перепадет еще больше. Не надо только зевать и быть дураком.

Собрался Савка в дорогу. Принял воинственный вид и с многозначительным выражением прошелся перед окнами домов войта Василя Бусыги и его приятелей: пускай знают, что он, Савка, уже выполняет свои обязанности. Войт увидел его со двора и с такой же многозначительностью кивнул ему головой.

Савка идет в Вепры — там он начнет свою деятельность. Встречая знакомых, он осторожно заводит разговор о сегодняшней горькой беде, навалившейся на людей, о том, как тяжко жить под белопольской оккупацией.

— Куда, Савка, идешь? — спрашивают его.

Савка хмурит брови и сурово отвечает:

— Человеку теперь одна дорога — в лес!

И произносит это таким тоном, что всем сразу становится ясно, почему человеку нужно идти в лес.

— Охо-хо! — вздыхали только люди, послушав Савку.

И ничего удивительного в этом не было. Савка говорил правильные вещи, и люди понимали его слова как призыв к восстанию. Люди сочувствовали ему, а некоторые даже предупреждали, чтоб он остерегался, потому что можно легко попасться. Савка и сам думал, что надо остерегаться.

Строго продуманного плана действий у Савки не было. Он только наметил его в общих чертах, а в остальном полагался на счастливый случай. Его работа больше подчинялась вдохновению, чем определенному замыслу. Вот почему, когда в поле его зрения случайно попала хата деда Талаша, он решил заглянуть в нее: а вдруг нападет на след старого бунтовщика? В сущности, Савка ничего не имел против деда Талаша и тех людей, за которыми он взялся следить. Он только рассматривал их теперь как средство для своего обогащения. Он готов был даже посочувствовать им, но что поделаешь, если так сложились обстоятельства?..

Максим, старший сын деда Талаша, хлопотал во дворе. Обрушившаяся на хату деда и его семью беда, казалось, обошла стороной Максима. По крайней мере, на лице Максима не было заметно следов душевных страданий и тревог. Да и не вечно же оставаться лицу неизменным. А у Максима, может быть, имелись основания выглядеть бодро.

Максим немного удивился, увидев во дворе Савку: редкий гость! Но Савка как ни в чем не бывало подошел к Максиму и поздоровался.

— Осиротел ты, брат Максим, — начал разговор Савка.

— Выходит, что осиротел.

Вопрос Савки застал Максима врасплох, и он не нашел более подходящего ответа.

Савка держался того же сочувственного тона. Он укоризненно покачал головой:

— Вот, брат, времена настали. Веры ни во что нет, сам себе не хозяин. Я просто не могу успокоиться. Места себе не нахожу.

— А тебе что?

Максим подумал, что и Савку обидели легионеры.

— Ну, как там — что? Ты думаешь, болит только у того, кого за жабры взяли? Болит и у того, кто вынужден глядеть на все это. Ты ведь знаешь, что делается? Не мне говорить тебе про это.

— Ну так что? — И Максим недоверчиво посмотрел на Савку.

— А то, что нельзя нам больше тихо сидеть…

— А ты почему сидишь? — упрекнул Савку Максим.

— Вот ведь и не усиделось мне. Люди идут в лес, и я туда…

Максим, насторожившись, глянул Савке в глаза.

— Ты, брат Максим, не знаешь Савки, но скоро услышишь про него! — попытался Савка рассеять подозрения Максима.

— Ты говоришь так, что тебя и понять трудно, — заметил Максим.

В голосе его по-прежнему слышалось недоверие. Это недоверие почувствовал и Савка.

— Ты хочешь сказать — трудно поверить? — спросил Савка и, не ожидая ответа, добавил: — Скажу прямо — иду, брат, партизанить, с хорошими людьми хочу в одной компании быть. Но только ты молчок, ни гугу.

Максим смотрел на Савку широко открытыми глазами, а тот сыпал словами:

— Тебе скажу, а другому не