Кто погасил свет? - Олег Зайончковский

– Прости меня, Соня, – пробормотал я. – Я не думал, что он ушел не сказавшись. Ты успокой милицию, а я тебе его непременно вскорости верну.

Сидевший напротив меня Саша сделал мне страшные глаза…

– Так он у тебя?! – вскрикнула Соня и разразилась плачем.

Я еще долго уговаривал ее не бежать за мужем немедленно, а когда уговорил и повесил трубку, то взглянул на Сашу сурово.

– Гад же ты, Прут, – сказал я. – Как ты мог меня так подставить?

Но это было все равно что спрашивать у Фила, зачем он съел мою перчатку. Не дождавшись ответа, я только вздохнул:

– Ладно. В последний раз туда сходим – и топай домой.

«Туда» означало на Москву-реку. Дело в том, что за те дни, что Саша жил у меня, мы несколько раз с ним и Филом ходили смотреть, как работает портовый кран. Мы сидели на берегу и пили пиво, а кран клевал и по щепотке перекладывал песок из баржи в кучу. Куча была огромная; по ней с риском свалиться ползал маленький бульдозер, а в бульдозере сидел крошечный отважный человечек. Но иногда вдруг кран ронял ковш в баржу и замирал, словно бы задумавшись. И тотчас, как по команде, смолкал на горе бульдозер. Машинисты выбирались из своих кабин и сходились, чтобы перекусить и выпить. Они обедали, сидя в песках, как какие-нибудь бедуины, но бедуины не пьют спиртного, а машинисты пили и говорили по-нашему, но только не о литературе.

Перфоратор

Как-то раз меня пригласили в одну развитую страну на писательский конгресс. Что это такое, писательский конгресс, думаю, объяснять не нужно. Скучнее этого мероприятия бывали только старосоветские профсоюзные конференции. Но я поехал – поехал из принципа, чтобы забить баки некоторым своим коллегам, потому что меня пригласили, а их – нет. Устроители поселили нас в «Хилтоне» – это такой пятизвездочный отель. В первое же утро конгрессмены, слопав пятизвездочный завтрак, отправились по своим писательским делам. Те из них, кто хорошо понимал по-английски, пошли с папочками на чтения и слушания, а те, кто плохо (в основном писатели из неразвитых стран), подались на шопинг. И только я, поскольку не владел ни английским языком, ни искусством шопинга, после завтрака вернулся к себе в номер. Я наглухо задраил окно, чтобы их не по-нашему частые городские сирены меня не беспокоили, и снова забрался в кровать с намерением часок-другой соснуть. Искусством соснуть я владею хорошо. Но не тут-то было. Едва я задремал, как вдруг услышал отвратительный свербящий звук. Он доносился явно не с улицы, а откуда-то изнутри здания. Впрочем, откуда бы он ни исходил, фокусировался он непосредственно у меня в мозгу. Это зудение, переходящее в дробный стук и снова взлетающее до визга, производила вибродрель, перфоратор – самое гнусное изобретение человечества со времен пыточного колеса. Но предназначено это устройство якобы для разных починок, в том числе и в отелях.

В досаде склоняя «Хилтон» на все его пять звезд, я собирался уже встать и пойти досыпать на какое-нибудь заседание, как вдруг ко мне в дверь постучали. Оказалось, что это горничная пришла наводить в моем номере порядок. Она вошла, сияя фирменной хилтоновской улыбкой, но, застав меня в постели, была так удивлена, что улыбка на ней полиняла. По ее заграничным понятиям пребывать в постели в столь поздний час не подобало.

Этот случай показывает, насколько неприспособлен наш мир для дневного сна. Здесь, в Москве, ведь все то же самое: любые починки и ремонты везде, кроме метро, производятся белым днем. В полдень только метрошники да мы с Филом спим под городской шумок. Разница лишь в том, что подземные труженики, натаскавшись шпал, спят так крепко, что их пушкой не разбудишь, а мой писательский сон тонок.

…Тонок мой сон, но привычные шумы не тревожат его. Крякнет ли «скорая», заехавшая во двор, вскричит ли в доме дурная сантехника, муха ли пролетит – мне все нипочем. Но только чу… что это?..

– …рррррррррррррррррр! – слышу я. – Вжжжик!..

И грезится мне, будто я опять в «Хилтоне» – прогуливаю в кровати писательский конгресс. И как тогда, нехорошими русскими словами, я кляну иностранные порядки…

С этими словами на устах я и просыпаюсь. На часах моих десять тридцать самого что ни на есть московского времени. Кто-то в нашем доме затеял ремонт.

Кто-то в отдельно взятой квартире. А много лет тому назад, когда дом был юн и жильцы его молоды, благоустройство совершалось в нем повсеместно. Молотки стучали на всех этажах; люди входили в подъезды с вязанками добытых где-то обоев. Обои были плохонькие, но лица людей светились радостью. Тогда еще не существовало перфораторов, но счастье было возможно. Каждый купленный по блату рулон самоклейки, каждая ухваченная банка финской краски казались нам подарком судьбы. Мы с Тамарой тогда тоже сделали ремонт – первый и единственный в этой квартире. Я клеил обои, а она придерживала подо мной стремянку. Давно это было.

Перфоратор смолкает ровно настолько, чтобы дать мне надежду на избавление… и снова взвывает. Судя по его повадкам, направляется он нетвердой рукой дилетанта – он то визжит на предельных оборотах, то стрекочет, как издыхающая муха. Гнусная большая муха, которую нельзя прибить. В паузах между сверлением до меня доносится стук молотка. Я слышу как неведомый «умелец» промахивается мимо неведомой мне цели, и от всей души желаю ему угодить себе по пальцу.

Фил бродит по комнатам с опущенным хвостом. Я, вместо того чтобы работать, раскладываю на компьютерном экране пасьянс. Неужели другим моим соседям наплевать на это безобразие?.. А ведь наплевать. В квартире справа от меня днем остаются только мамочка с младенецем. Сейчас он берет у нее грудь, а она смотрит по телеку сериал, и обоим им хоть земля разверзнись. Слева обитает ветеран, глухой как пень, – чистит, поди, свои медали и в ус не дует.

Самое досадное, что в это время суток на проклятый перфоратор нет никакой управы. Я не юрист, но знаю. Ведь если уж в «Хилтоне» такое позволяется…

…рррррррррррррррррррррррр!..

Но если законной управы нет, может быть, найдется незаконная? Консьерж Насир рассказывал мне такой случай: один жилец нашего подъезда побил другому жильцу морду. Вроде бы тот ему тоже чем-то досаждал – шумом или просто своим видом. Правда, потом этого, побившего, посадили, но совсем по другому поводу. Что, если и мне попробовать? Пойти и заявить этому энтузиасту: «Если вы… то есть ты не перестанешь трещать своей машинкой, я ее… я тебе…» В общем, пригрозить, что засуну ему его чертов перфоратор сам знает куда. Он, конечно, возмутится, нагрубит мне в ответ, и тут уж я ему с правой – раз! с левой – два!.. Здорово. Если даже не сумею его побить, то настроение ему наверняка испорчу. Правда, если я его не побью, то он побьет меня и испортит мне физиономию. Эта цена слишком большая. А нельзя ли испортить ему настроение как-нибудь без драки? Например, одними словами? Слово ведь тоже мощное оружие. По некотором размышлении я нахожу, что словесный вариант подходит мне больше – он единственный достойный цивилизованного человека.

ррррррррррррррррррррр!

Терпение мое лопнуло – я надеваю брюки. Перед выходом из квартиры приосаниваюсь и смотрю на себя в зеркало – вид у меня такой грозный, что самому становится не по себе.

Я отправляюсь в неприятельский стан – точнее, на его поиски. Рев перфоратора наполняет подъезд снизу доверху – органная, чудовищная музыка сфер… Наугад я поднимаюсь этажом выше, и тут меня ждет удача – от мусоропровода через всю лестничную площадку тянется цепочка меловых следов. Где мел – там ремонт; где ремонт – там надо искать противника. Прикидываю размер вражеского ботинка – не крупнее моего. Иду по следу.

Передо мною дверь. За дверью гремит перфоратор, не дает сосредоточиться. Я повторяю про себя заготовленную вербальную ноту и, собравшись с духом, жму на звонок. Перфоратор смолкает. В наступившей тишине мое сердце отсчитывает удары. Секунда за секундой, время тянется в ожидании… Но тут перфоратор опять взвывает. Мне не открыли. Я снова звоню, и снова обрывается вопль перфоратора. К двери по-прежнему никто не подходит. Это уже напоминает дурную игру, но я, простите, сегодня играть не в настроении. Налегаю на кнопку звонка с твердым намерением держать ее «до победного»…

Ну наконец-то! Лязгает задвижка, и дверь, отодвигая меня, отворяется.

– Ах, извините! А я-то думаю – звонят или мне послышалось…

Передо мной – очкастый длинноволосый молодой человек в трусах и майке. Майка с логотипом и телефонным номером какой-то фирмы – такие раздают на корпоративных вечеринках, а трусы обыкновенные, из магазина. Очки юноши запорошены цементной пылью, и ею же вымазаны его голые коленки.

– Извините, что я в таком виде, – улыбается он. – У меня тут, как видите, ремонт.

– И вижу, молодой человек, и очень хорошо слышу.

Я хотел, чтобы голос мой прозвучал сурово-внушительно, но получилось просто сварливо. И сейчас же на меня, как из мешка, сыплются извинения – ах, он не знал, он не думал, он специально взял отгул, чтобы днем, чтобы никому не мешать… Дослушиваю уже спиной.