Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль

Господин де Керкадью ворчал всю дорогу до улицы Случая, или, во всяком случае, так показалось Андре-Луи. Наконец он умолк и сидел теперь в угрюмой задумчивости.

– Ты можешь вскоре заехать к нам в Медон, – сказал он Андре-Луи при расставании. – Но запомни, пожалуйста: если ты хочешь, чтобы мы остались друзьями, – никакой революционной политики!

Глава VII

Политики

Как-то утром, в августе, Ле Шапелье появился в академии на улице Случая в сопровождении человека с необычной внешностью. Его исполинское телосложение и обезображенное лицо показались Андре-Луи знакомыми. Этому человеку было слегка за тридцать. Глаза у него были небольшие и ясные, скулы широкие, нос кривой, как будто сломанный ударом, а рот почти бесформенный из-за шрама (в детстве бык боднул его в лицо). Как будто этого было мало, чтобы сделать его наружность отталкивающей, лицо носило следы оспы. Одет он был небрежно: длинный алый камзол, доходивший почти до лодыжек, грязные панталоны из оленьей кожи и сапоги с отворотами. Ворот рубашки, не особенно чистой, распахнут, галстук полуразвязан, мускулистая шея полностью раскрыта и высится на мощных плечах как столб. В левой руке – трость, скорее походившая на дубину, к конусообразной шляпе прикреплена кокарда. У незнакомца был властный вид, крупная голова откинута назад, как будто он постоянно бросал вызов.

Ле Шапелье представил его Андре-Луи с большой серьезностью:

– Это господин Дантон, наш коллега-адвокат, председатель Клуба кордельеров, о котором вы, вероятно, слышали.

Разумеется, Андре-Луи о нем слышал. Да и кто же в то время не слышал? К тому же он вспомнил, где видел Дантона: это был тот самый человек, который отказался снять шляпу в «Комеди Франсез» во время представления «Карла IX», проходившего столь бурно.

С интересом рассматривая его теперь, Андре-Луи размышлял о том, отчего так получается, что все или почти все ярые сторонники нововведений переболели оспой. Мирабо, журналист Демулен, филантроп Марат, маленький адвокат из Арраса Робеспьер, этот ужасный Дантон – все они носили на лице следы оспы. А нет ли здесь связи? – пришло ему в голову. Не вызывает ли заболевание оспой последствия морального порядка, приводящие к подобным взглядам?

Андре-Луи стряхнул праздные размышления, точнее, их спугнул громовой голос Дантона:

– Этот… Шапелье рассказал мне о вас. Он говорит, что вы… патриот.

Андре-Луи поразил тон, но еще больше – непристойности, которыми гигант, не моргнув глазом, пересыпал свою речь, впервые обращаясь к незнакомому человеку. Он рассмеялся, ибо не оставалось ничего иного.

– Если он вам так сказал, то немного преувеличил. Я действительно патриот, но что до остального, скромность вынуждает меня отрицать это.

– Да вы, кажется, шутник, – загремел гость, однако рассмеялся, и от смеха задрожали стекла. – Не обижайтесь на меня. Уж таков я.

– Очень жаль, – ответил Андре-Луи.

Ответ обескуражил короля рынков.

– Что? Что такое, Шапелье? Он задирает нос, этот твой друг?!

Щеголеватый бретонец, который рядом со своим спутником выглядел настоящим франтом, своей прямотой не уступал грубости Дантона, хотя и обходился без сквернословия. Он пожал плечами, отвечая Дантону:

– Просто ему не нравятся ваши манеры, что вовсе не удивительно: они ужасны.

– Ах вот как! Все вы одинаковы… бретонцы! Однако перейдем к делу. Вы уже слышали, что произошло в Собрании вчера? Нет? Боже мой! Где же вы живете? А вы не слышали, что этот негодяй, который называет себя королем Франции, на днях позволил пройти по французской земле австрийским войскам, шедшим уничтожить тех, кто борется за свободу в Бельгии? Вы случайно не слышали об этом?

– Да, – холодно ответил Андре-Луи, с трудом скрывая раздражение, возникшее из-за вызывающего поведения Дантона. – Я слышал об этом.

– О! И что же вы думаете по этому поводу? – Гигант стоял перед ним подбоченясь.

Андре-Луи обернулся к Ле Шапелье:

– Я не совсем понимаю. Вы привели этого господина, чтобы он устраивал мне экзамен?

– Черт подери! Да он колючий как дикобраз! – запротестовал Дантон.

– Нет-нет, – примирительно ответил Шапелье, пытаясь смягчить неприятное впечатление, произведенное его спутником. – Мы нуждаемся в вашей помощи, Андре. Дантон считает, что вы – тот человек, который нам нужен. Послушайте…

– Да скажите ему всё сами, – согласился Дантон, – Вы с ним говорите на одном… жеманном языке. Может быть, вас он поймет.

Ле Шапелье продолжал, не обращая внимания на то, что его перебили:

– Таким образом, король нарушил неоспоримые права страны, занятой созданием конституции, которая сделает ее свободной. Это вдребезги разбило все филантропические иллюзии, которые мы все еще питали. Некоторые заходят так далеко, что объявляют короля врагом Франции. Но, конечно, это уж слишком.

– Кто так говорит? – закипел Дантон и ужасающе выругался в знак полного несогласия.

Ле Шапелье отмахнулся от него и продолжал:

– Во всяком случае, все это, вместе взятое, снова взбудоражило Собрание. Между третьим сословием и привилегированными – открытая война.

– А разве когда-нибудь было иначе?

– Пожалуй, нет, но теперь эта война приобрела новый характер. Вероятно, вы слышали о дуэли между Ламетом и герцогом де Кастри?

– Пустячное дело.

– По своим результатам. Однако все могло окончиться совсем иначе. Мирабо задирают и оскорбляют теперь на каждом заседании. Но он хладнокровно занимается своим делом. Другие не столь осмотрительны и отвечают оскорблением на оскорбление, ударом на удар, и на дуэлях проливается кровь. Фехтовальщики-аристократы превратили дуэли в систему.

Андре-Луи кивнул. Он думал о Филиппе де Вильморене.

– Да, – сказал он, – узнаю их старый трюк, такой же простой и прямой, как они сами. Я удивляюсь только, что они не додумались до этой системы раньше. В первые дни Генеральных штатов, в Версале, она могла бы произвести более сильное впечатление, а теперь они немного опоздали.

– Но они хотят наверстать упущенное время – тысяча чертей! – заорал Дантон. – Эти задиры-фехтовальщики, эти дуэлянты-убийцы так и сыплют вызовами в бедняг-адвокатов, которые умеют фехтовать только гусиными перьями. Это настоящее убийство. А вот если бы я проломил своей палкой одну-две аристократические башки и свернул несколько шей этими самыми пальцами, закон послал бы меня болтаться на виселице. И это страна, которая борется за свободу! Да будь я проклят! Мне даже не разрешают в театре оставаться в шляпе! А они – эти!..

– Он прав, – сказал Ле Шапелье. – Такое положение становится невыносимым. Два дня назад господин д’Амбли пригрозил Мирабо тростью перед всем Собранием. Вчера господин де Фоссен обратился к своему сословию, призывая к убийству. «Почему бы нам не напасть на этих мерзавцев со шпагой в руке?» – спросил он. Да, он выразился именно так!

– Это гораздо проще, чем создавать законы, – сказал Андре-Луи.

– Лагрон, депутат от Ансени на Луаре, ответил ему – мы не расслышали, что именно. Когда он покидал Манеж, один из забияк грубо оскорбил его. Лагрон всего-навсего проложил себе дорогу локтями, но какой-то молодчик крикнул, что его ударили, и вызвал Лагрона. Сегодня рано утром они дрались на Елисейских Полях, и Лагрон был убит: ему спокойно, не спеша воткнули шпагу в живот. Его противник дрался как учитель фехтования, а у бедного Лагрона даже не было своей собственной шпаги – пришлось одолжить, чтобы пойти на дуэль.

Андре-Луи, думавшего о Вильморене, история которого повторялась вплоть до мельчайших подробностей, охватило волнение. Он сжал кулаки, стиснул зубы. Маленькие глазки Дантона следили за ним пристальным взглядом.

– Итак, что вы думаете? Положение обязывает? Дело в том, что мы тоже должны обязать их, этих… Мы должны отплатить им той же монетой, уничтожить их. Надо столкнуть этих убийц в бездну небытия их же средствами.

– Но как?

– Как? Черт подери! Разве я не сказал?