Остров Локк - Том Шервуд

Островок, у которого мы бросили якорь, оказался до нелепого маленьким. Гребень, лагуна. Кучка деревьев. Кто бы мог подумать, что на отмелях вокруг него обитают жемчужные раковины! Невзрачный и тихий остров. Ничего примечательного. Но вот к нему отправилась шлюпка и привезла человека, который не был заурядным, вот уж нет!

Мы не встречали его на палубе. Бариль ввёл его прямо в кают-компанию. Худой, невысокий. Чёрные свалявшиеся волосы собраны сзади и стянуты в косицу. Бородка, усы. Глаза мутные и медленные, чёрные, большие. Старая изношенная куртка без рукавов и новенькие военные английские бриджи. Он выхватил из кармана платочек, отступил на шажок, махнув платочком, поклонился.

– Представьте меня, Бариль, – негромким и медленным, и бесцветным, но с какой-то внутренней силой голосом сказал прибывший.

– Мистер Клаус, – отрапортовал боцман.

– Мистер Клаус из Вольного города Бремена, дух острова Иуга-э-Дугу, – дополнил его гость.

– Дух? Дух острова? – с добродушным, как мне показалось, удивлением, переспросил я его.

– Томас, – укоризненно шепнула мне сзади Эвелин (я сам едва её услышал, клянусь!).

– Да, Томас, – с моей добродушной интонацией подхватил её шёпот стоящий в отдалении Клаус. – Разве не говорили тебе, что он сумасшедший?

Секундная повисла пауза, но до чего же неловкая!

– Конечно говорили! – заявил вдруг я. – Только сдаётся мне, мистер Клаус, что вы такой же сумасшедший, как я – владелец этого корабля. То есть всеми это признано, но на деле – не очень.

– О! – обрадовался он, и даже как-то оживился.– У вас есть способности, мистер Томас, вести диалог! И, не смотря на молодость и отсутствие спеси, вы, кажется, действительно владеете кораблём. Так же, как и я действительно владею способностью быть духом.

– Да, только моё владение реально.

– Ай, ай, ай! Томас! – протянул он медленно и дразняще. – А я только похвалил отсутствие спеси! Ну а что вы скажете, если моё владение тоже реально?

– Простите за неучтивость , мистер Клаус (вот вам польза от общения с деликатными людьми!), но позвольте поинтересоваться, в чём оно?

– Пожалуйста. Например, я могу видеть в полной темноте, даже читать.

– Но, мистер Том, – запротестовала вдруг Эвелин, – не будем же мы подвергать сомнению… Или требовать доказательств…

– Отчего же нет, досточтимая леди, – ответствовал гость,– хотя и спасибо за вашу искреннюю защиту и участие. Ну хорошо же, я вас удивлю. Здесь можно закрыть окна, плотно закрыть, до полной темноты? Вы будете вести себя, кто как пожелает, а я тут же стану рассказывать, кто и что делает.

– За-бав-но! – весомо произнёс Дёдли.

– А что? – посмотрел я на спутников. – Вдруг и правда он видит!

– Ох, нет, джентльмены! – вздохнула Эвелин.– Пожалуй, мы удалимся. Идём, Алис!

– Нет-нет-нет, – торопливо зашептала малышка, – я останусь, я с Бэнсоном.

Эвелин вышла, а мы занавесили окна, да так, что наступила кромешная тьма.

– Мистер Бэнсон, – произнёс в темноте бесцветный и неторопливый голос, – вы, наверное, очень сильный человек. Судя по шрамам, год назад ваша рука кому-то нанесла увечья.

– Не год. Месяц назад.

– Это не так. Я же вижу.

– Но вы это могли заметить ещё и при свете, – проворчал Давид.

– Это – мог, соглашаюсь. А вот то, что вы потянули себя за нос – это не мог, потому, что это вы сделали только что.

– Что? А? Ну да, ну да, – растерянно проговорил Давид.– Точно, потянул.

– Милая барышня с неземными глазами прижалась к мистеру Бэнсону и гладит его израненную руку. А вот спряталась за его спину!

(Короткое испуганное ойканье Алис.)

– Ах вы думаете, я не вижу! Мистер Том сделал мне пальцами козу, как ребёнку.

– Томас, ты делаешь козу? – спросил меня из темноты Дёдли.

– Делаю, Давид. Вот только что делал.

Вдруг Клаус негромко, но заливисто, со вкусом рассмеялся.

– Пожилой джентльмен, Давид, да? Давид почесал себя не там, где обычно человек почёсывает, когда озадачен!

Послышались шаги, треск и в кают-компанию хлынул свет. У окна стоял, жмурясь, Дёдли и держал в руках сорванную портьеру.

– На старости лет, – ворчал он, – такие страхи…

– Так-так, – взволнованно пробормотал я. – Не догадался вовремя упросить серого лекаря отправиться со мной на корабле, так сейчас не оплошаю. Мистер Клаус! Что хотите просите – едемте с нами!

– Приятно, что не стали выпытывать, как я это делаю, – сказал не сдвинувшийся со своего места Клаус, – потому, что я сам не знаю – как. За приглашение вам признателен, но всё же не поеду.

– Отчего же?

– Мне неинтересно.

– Что именно?

– Всё. Мне здесь у вас всё неинтересно.

– Ах ты, ах ты, – в волнении забегал я взад и вперёд. – Чем же вас удивить-то? А вот! – Я схватил Бэнсона за руку и потащил к Клаусу. – Вот, вы сказали, что шрамам – год, так?

– Шрамам – год, – уверенно подтвердил он.

– Шрамам – тридцать дней! – отчеканил я. – И что с этим связано – не интересно?

– Интересно, и, наверное, очень. Но, видите ли, не настолько, чтобы менять привычное течение жизни.

– Ну хорошо, хорошо. А не угодно ли, мистер Клаус, отобедать с нами?

– И от этого откажусь, хотя и с благодарностью. Ваша кухня для меня неприемлема.

– Неприемлема, как же! – проворчал Давид. – Что сумасшедший – мы выспросили, а что вегетарис [56] – нет? Солёные водоросли везу вам из Бенгалии, сушёные грибы – вообще с другого края света, из северной Московии.

Я увидел, что лицо Клауса наполнилось радостью и ликованием, но не кулинарные изыски были тому причиной, нет! А вошла в кают-компанию ничего не подозревающая Эвелин, и в руках у неё был Травник. На этот-то вызолоченный фолиант и смотрел Клаус с какой-то трогательной, мучительной нежностью.

– Вы мне позволите взглянуть? – почти шёпотом спросил он.

Эвелин с готовностью протянула ему книгу, и он, приняв её цепкими руками, подкрался к окну. Здесь он сел на край дивана, раскрыл страницу, другую и, подняв лицо, отыскал меня взглядом.

– А не поеду я с вами, мистер Том, – тихо и просто сказал он, – потому, что вы, как только узнаете обо мне побольше, сами этого не захотите. Слушайте же.

Он положил книгу на колени, накрыл её ладонями, отвернулся к окну и заговорил.

СТРАШНАЯ ТАЙНА НГОРО-НГОРО

Мои родители и предки – французы, а те, что жили раньше – они, наверное, галлы. Но сам я не очень-то француз. Я родился в Альмании, в городе Бремене. Это потому, что отец уехал, а потом перевёз всю семью из Франции в соседнюю Альманию [57], где в Бременском магистрате [58] ему досталось место секретаря: никто не мог лучше него нанести пером на бумагу строку готической прописи.