Любовница Волка (ЛП) - Маклеод Саманта

Я рискнула еще раз взглянуть на океан. Солнце еще не начало опускаться за горизонт, так что у меня было достаточно времени, чтобы открыть тяжелую дверь домика и сбросить с плеч сумку. Свечи на кухонном столе ожили, когда я переступила порог, и комната наполнилась густым запахом жареного мяса. Мой потекли слюнки, пока я смотрела, как тарелка наполняется едой. Как всегда, она сопровождалась стаканом меда. Я вздохнула. Я придерживалась строгих рекомендаций Американской академии педиатрии — не употреблять алкоголь во время беременности, но будь я проклята, если не жалела об этом каждую ночь. Бросив еще один взгляд в открытую дверь, я схватила жареную морковку и медленно откусила ее, ожидая, как отреагирует мой желудок.

Мой первый укус был встречен знакомой волной тошноты. Я сделала несколько глубоких, успокаивающих вдохов. Если мне удавалось пережить первые несколько кусочков без тошноты, то обычно дальше я могла нормально есть.

Мой желудок резко сжался, и во рту поднялась желчь. Сегодня мне не повезло. Я пробежала через кухню и вытряхнула морковку и то, что осталось от завтрака, в раковину, кашляя и задыхаясь.

— Какая гадость! — сказала я, брызгая водой на губы. — Поняла. Ты не любительница моркови, малышка.

Чувствуя себя дрожащей и слабой, как всегда после того, как меня стошнило, я проковыляла через кухню и вышла за дверь. Я устроила наблюдательный пост на вершине ближайшей дюны, рядом с огромным розовым кустом. Жгучее оранжевое солнце уже наполовину погрузилось в океан, когда я опустилась на колени, а затем, смахнув ветки, опустилась на живот. Я была еще на раннем сроке, чтобы заметить какие-либо внешние различия, но я чувствовала, как твердеет моя матка, когда лежала вот так.

— Ты станешь еще больше, малышка, и мне придется вырыть яму для своего животика, — сказала я.

Я заставила себя успокоиться и сфокусировать взгляд на плоском камне, который я закопала здесь в прошлом месяце. Затем, отчаянно моргая, я уставилась на солнце, проводя пальцем прямую линию на песке, соединяя положение заходящего солнца с плоским камнем.

— Готово.

Я заставила себя снова сесть. Солнце мелькнуло один раз, исчезая за волнами, и я почувствовала неожиданно сильный прилив одиночества с наступлением ночи. Это ли было самое худшее время для меня? Сразу после заката?

— Прекрати, — пробормотала я, качая головой. — Нам еще многое предстоит сделать.

Я оставила дверь в домик широко открытой. Свечи радостно мерцали прямо за открытой дверью, делая это место почти гостеприимным. Почти как что-то другое, кроме хорошенькой маленькой ловушки, с приманкой. Я прикусила губу, пытаясь думать о чем-то другом. Например, куда я положила пергамент, отслеживающий движение Солнца.

— Этому месту не помешало бы немного больше места для хранения вещей, — сказала я кухне, роясь в стопке бумаг на столе. Кухня пахла лучше, чем когда-либо, и мой теперь уже совершенно пустой желудок протестующе застонал.

— Не сейчас, — сказала я своему желудку.

А вот и он! Я вытащила из стопки самый большой кусок пергамента. Множество точек, векторов и дат были разбросаны вдоль неровного верхнего края. Когда я возвращалась на свой наблюдательный пост, в розовых кустах жужжали насекомые. Я положила пергамент на плоский камень, выровняв темное пятно в центре пергамента с выемкой, которую я сделал в камне. Затем я взяла угольный карандаш и начертила на бумаге линию, которую сделала на песке. Я датировала ее 1/31? и отступила назад, держа пергамент на расстоянии вытянутой руки.

Даже учитывая человеческую ошибку, мои линии, отмечающие закат солнца, неуклонно двигались по странице. Каждый день закат смещался примерно на одну восьмую дюйма к западу от горизонта. Без телефона, часов или каких-либо других часов было трудно сказать, становятся ли дни короче, но это было неопровержимым доказательством того, что ось этой планеты определенно наклонена.

— Ну вот и все, малышка, — сказала я, обнимая себя за живот. — Ты же знаешь, что это такое. Я должна буду представить свои выводы в научный журнал Асгарда. Может быть, я получу от него еще одну публикацию.

Улыбнувшись собственной глупой шутке, я снова повернулась к освещенному свечами домику. Нас ждал ужин.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Я ела медленно, отчасти, чтобы избежать очередного приступа рвоты, и отчасти, чтобы убить время. Если быть честной с самой собой, убивание времени было особенно сложной задачей. Во время моей первой беременности мне предстояло закончить докторскую диссертацию во вполне реальный срок до родов и это меня вдохновляло. Казалось, что каждый раз, когда я моргала, пролетал еще один триместр. Но здесь, в Асгарде, мне нечем было себя занять.

Я это ненавидела. Чертовски ужасно было чувствовать себя бесполезной. Я провела свою первую неделю в Асгарде, завернувшись в толстое одеяло, сидя на пляже, пока тело медленно исцелялось. Царапины и ссадины смыкались и исчезали, пока я смотрела на океан, на движущиеся линии пены, на пляску волн и на храбрых маленьких чаек, ныряющих в холод и выныривающих оттуда с крошечными серебристыми рыбками в клювах.

Как только я смогла двигаться, не морщась от боли, то поняла, что должна найти чем занять себя, прежде чем окончательно сойду с ума. Во-первых, я следила за заходящим солнцем, пытаясь определить, было ли его положение на горизонте статичным или изменчивым. Два дня спустя, после того как гардероб обеспечил меня кое-какими разумными запасами, я начала составлять карты.

Я начала с пляжа. Устье большой реки находилось примерно в двух часах ходьбы от коттеджа, и я посвятила себя составлению карт ее движения. Именно там я впервые увидела речных выдр. Как зачарованная, я провела целый день, сидя на широких берегах медленной, широкой реки, наблюдая, как две выдры прыгают и ныряют в каменистых порогах.

В тот вечер я приступила к другому проекту: инвентаризации дикой природы Асгарда. Опись была, в общем и целом, вполне удовлетворительной. Я заметила почти сотню видов, в основном птиц, и почти все они были мне незнакомы. Вместо всяких цветных письменных принадлежностей, несмотря на мои неоднократные мысленные просьбы к гардеробу принести пастель, масляные краски или даже старую добрую коробку цветных карандашей, я заставила себя поднять брошенные пяльцы для вышивания и катушки с разноцветными нитками. Я была уже на полпути к жалкому вышитому изображению странной оранжево-фиолетовой певчей птицы, которая любила болтаться вокруг розовых кустов. Шитье, надо признать, было неплохим способом скоротать долгие вечерние часы между темнотой и сном, когда нормальные люди в моем мире мыли посуду, смотрели телевизор или читали книги.

Или занимались любовью.

У меня в груди все сжалось. Я положила вилку на стол. Тарелка передо мной была все еще наполовину полна, но аппетит исчез вместе с солнечным светом. Я взглянула на окна, на тьму за ними, на странные, размытые отблески свечей, и знакомый укол тревоги пронзил мой позвоночник, заставляя сердце бесполезно биться.

Да, это было самое худшее время. Это и первое, что приходит утром, когда я переворачиваюсь на другой бок в постели, которую когда-то делила с Вали, и оказываюсь одна. Снова.

Черт возьми, я скучала по людям. Я скучала по рассказам о драках Зака в баре и о том, что Колину придется принимать душ, по крайней мере, раз в неделю, если я позволю ему преподавать в биологической лаборатории для первокурсников. Я скучала по своей работе. Я скучала…

— Прекрати, — сказала я, хлопнув ладонями по столу. Тарелка подпрыгнула и тут же исчезла.

— Все кончено и ушло, — прошипела я себе под нос. — Все. Ушло.

Мой голос резко оборвался в пустой комнате. Я вздрогнула. Не самая лучшая привычка — разговаривать с самой собой. Почти так же плохо, как позволять себе думать об Университете штата Монтана или о Заке и Колине. Сейчас был почти февраль, если время здесь шло так же, как и в нашем мире.