Айза - Альберто Васкес-Фигероа

Неторопливо взбираясь по узенькой тропинке, ведущей к дому, негр поздоровался. Голосище его гремел, хотя чувствовалось, что причина, по которой он здесь оказался, его отнюдь не радует.

— Добрый день, патрон! — поздоровался он. — Добрый день честной компании!

— Добрый день, Паломино! Что привело тебя сюда в такое время?

— Плохие новости, патрон… Очень плохие. — Негр подошел к ним, сел, не дожидаясь приглашения, и тут же налил себе полный стакан рома. — С вашего разрешения! — сказал он и, опрокинув в себя содержимое, будто выдохнул: — Рамиро умер.

— Мой брат? — удивился Гойо Галеон.

— Он самый, патрон. Поэтому я и бросился вниз по реке в такой ливень; еще немного — и мне смыло бы всю черноту с кожи. Я узнал об этом в Буэна-Висте. В него ударила молния на пути в Элорсу, и он испустил дух. — Негр сделал паузу, чтобы вновь наполнить свой стакан и налить Гойо Галеону, который, судя по всему, в этом нуждался. — Мне рассказали, что его прямо там и предали земле, потому что тело так обуглилось, что даже не годилось для отпевания.

— Избавь меня от подробностей, — перебил его хозяин дома, залпом выпив свой ром. — Мой брат умер — и точка. — Он повернулся к Айзе, и в его голосе прозвучала открытая враждебность. — Ты, поди, довольна! — бросил он ей. — Твое предсказание опять исполнилось… Рамиро умер, умер так, как ты напророчила. Будь ты проклята! — злобно воскликнул он. — Проклята ты и все твое колдовское племя… Меня так и подмывает посадить тебя в костер, где тебе как раз самое место… Убирайся! — резко приказал он. — Убирайся, пока я не разнес тебе голову выстрелом! — Он угрожающе наставил на нее палец: — И запомни! Время истекло, и клянусь тебе: я буду не Гойо Галеон, если твоя девственность и твоя задница сегодня ночью останутся нетронутыми…

Айза встала и направилась в заднюю часть дома, откуда спустилась на широкий берег, возвышавшийся над бурными водами узкой протоки, через которую сейчас, в паводок, устремлялась шумная и мутная река. Достаточно только позволить потоку подхватить ее, и все будет кончено. Тем не менее она решила этого не делать: как-никак, она Айза Пердомо, младшая в роду Вглубьморя, единственная женщина, родившаяся в этой семье за пять последних поколений, и должна держаться как подобает.

А потому она опустилась на лежавшее там бревно, которое течение выбросило на песок, и стала ждать. Она сидела и размышляла, и даже не стала прилагать усилий к тому, чтобы вновь вызвать Фелисиану Галеон или любого другого покойника, потому что знала — была абсолютно уверена, — что никто не придет ей на помощь. Она могла рассчитывать только на себя, потому что была уже не девочкой, приманивающей рыбу, а прекрасной женщиной, лишавшей мужчин покоя.

Поэтому Айза погрузилась в задумчивость, потеряв ощущение времени и даже места, в котором находилась. Мысли ее устремились к «Кунагуаро», Лансароте и к незабываемому и трагическому плаванию по океану, и она очнулась, только когда услышала хриплый пьяный голос, приказывающий ей тоном, не терпящим возражений:

— Раздевайся!

Гойо Галеон был пьян. Его глаза были налиты кровью, от него разило алкоголем, он шатался, силясь удержаться на ногах, и, возможно, у него болела голова, однако он был, как никогда, преисполнен решимости и, начав неуклюже расстегивать рубашку, повторил:

— Раздевайся! Потому что клянусь тебе, что, если через пять минут не всажу тебе по самые яйца, я тебя убью… — Он сложил пальцы крестом и поцеловал. — Клянусь матерью! Фелисианой Галеон клянусь, что через пять минут ты лишишься невинности или умрешь… — Он не сдержался, рыгнул и угрожающе протянул руку к револьверу. — Давай! Шевелись! Долой одежду!

Айза подчинилась. Сначала она разулась, затем сняла блузку, и, когда открылась ее великолепная грудь — высокая и дразнящая, — Гойо Галеон затряс головой, пытаясь отогнать боль и протрезветь, чтобы по-настоящему насладиться этим зрелищем.

— Черт побери! — воскликнул он. — Это что-то невиданное. Давай! Продолжай! Продолжай раздеваться и встань на колени… Живей! Поворачивайся, мерзкая девчонка!

Он казался другим человеком. Он и впрямь казался зверем в обличье человека, о котором рассказывали столько историй, всегда связанных с насилием и смертью, и Айза испытала настоящий ужас, прекрасно сознавая, что в такие моменты Гойо Галеону было все равно, овладеть ею или всадить в нее пулю.

Поэтому она разделась, не сказав ни слова, позволила ему обнять, поцеловать себя и даже укусить, едва не вскрикнув от боли, и только в тот момент, когда он захотел поставить ее на колени на песок, взмолилась:

— Укроемся в кустах! Я не хочу, чтобы вон тот человек нас видел…

Гойо обвел взглядом противоположный берег реки и, ничего не увидев, грозно спросил:

— Человек? Какой еще человек?

Айза словно бы удивилась и вытянула руку, показывая:

— Вон тот! Всадник рядом с парагуатаном… Который держит поводья еще двух таких же коней.

Гойо Галеон, который напрягал зрение, пытаясь кого-нибудь разглядеть, дернулся словно ужаленный.

— Три одинаковых коня? — вскричал он. — Какой масти?

— Гнедые, — невозмутимо ответила Айза. — Все три его коня гнедые…

— Огненно-рыжие? «Три огненно-рыжих коня, все трое рожденные вместе…» — тихо проговорил Гойо Галеон, и его лицо словно осветилось. — Какой он? Как выглядит человек?

— Я не могу его рассмотреть. Он находится в тени дерева.

— Темный?

— Нет. Скорее русый… — Девушка притворилась, будто всматривается, сделав несколько шагов к воде. — Вот сейчас вижу: он рыжеватый.

— Рыжеватый! — воскликнул Гойо Галеон, словно в экстазе. — Рыжеволосый! Рыжий Ромуло! Это не может быть кто-то другой! Я так и знал, что это не может быть кто-то другой… Рыжий Ромуло!

— Кто? — спросила Айза, притворяясь, что не знает.

— Рыжий Ромуло, самый великий человек, появившийся на свет в льяно в этом столетии… — Гойо повернулся к девушке и посмотрел на нее, словно не узнавая. — Лучший всадник, самый смелый, самый благородный, которого одолело лишь предательство… — Он повел головой из стороны в сторону и слегка улыбнулся, словно получив подтверждение того, что всегда знал. — Мой отец.

— Ваш отец? — удивилась Айза, протягивая руку в сторону воображаемого всадника. — Он не может быть вашим отцом! Он очень молод!

— Он же мертв! Ты что, не поняла? Он мертв! Его убили больше тридцати лет тому назад… Он мертв, но все-таки пришел, чтобы мне сказать… — Гойо приблизился к реке и вошел в воду, крича в сторону парагуатана на другом берегу: — Ты пришел сказать мне об этом? Правда? Ты пришел сказать мне, что я, Гойо Галеон, твой сын? Твой сын! Скажи мне это! — умолял он. — Скажи мне это наконец!

— Он уезжает.

Гойо обернулся; его глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

— Он не может уехать! — взвыл он. — Скажи ему, чтобы он не уезжал! — Он зашел в воду еще дальше: ему было уже по пояс — и протянул руку к другому берегу. — Не уезжай! — просил он. — Ты же не можешь уехать после того, как я прождал тебя всю жизнь… Пожалуйста! Пожалуйста, отец! — всхлипывал он. — Я только и делал, что ждал тебя! Боже мой! У меня вновь разламывается голова…

Айза почувствовала жалость. Жалость и стыд, что она поставила человека в такое положение, одновременно смешное и печальное, и сожаление, смешанное со стыдом, потому что впервые в жизни злоупотребила Даром.

— Он уехал, — с трудом проговорила она. — Уехал.

Гойо Галеон даже не обернулся, продолжая идти вперед, все глубже погружаясь в реку.

— НЕТ! Он не может уехать… Не может уехать, не признавшись в том, что я его сын! Подожди! — крикнул он в сторону парагуатана. — Подожди, отец! Подожди меня!

Он поплыл большими гребками, не слушая Айзу, которая умоляла его, стоя на берегу:

— Вернитесь. Пожалуйста, вернитесь! Это неправда! Все неправда… Там никого нет… Клянусь вам, никого!

Но Гойо Галеон был глух ко всему, кроме своей детской мечты о том, чтобы его отцом оказался такой человек, как Рыжий Ромуло, и продолжал заплывать все дальше, пока течение не захватило его полностью и не потащило — барахтающегося, борющегося и даже умоляющего — к стремнине в узкой протоке.

~~~

— Его поглотил водоворот, и тело не нашли. — Айза помолчала и с силой сжала руку матери. — Негр Паломино согласился отвезти меня обратно в Буэна-Висту, а национальная гвардия доставила сюда. Это было долгое путешествие, — заключила она.

Больше она ничего не сказала: было ясно, что вспоминать об этом ей неприятно и хочется насладиться присутствием родных, которые после ее возвращения словно воспрянули к жизни после бесконечных дней тоски и тревоги.

— Теперь главное — подготовиться к путешествию, — заметил Себастьян, который вновь ощутил себя главой семьи и опасался, как бы волнение не выбило его близких из колеи. — Дождь прекратился, мама тоже перестала плакать, поэтому нам следует поторопиться, не то вода в реках скоро спадет. Корабль готов.