Летний остров - Кристин Ханна

— Моего тренера по футболу?

Нора кивнула:

— Ты, наверное, помнишь, что твой папа неожиданно полюбил футбол?

Руби ахнула:

— Как он мог… с моим тренером?!

— Остров у нас маленький, — грустно сказала Нора, — женщин не так уж много, выбирать особо не из кого. Я твердила себе, что это не имеет значения, что я его жена и это главное. Но Рэнд еще больше пристрастился к выпивке, все реже приходил домой, и я сломалась. Все началось с бессонницы. Я просто перестала спать. Потом у меня начались приступы паники. Врач выписал мне валиум, но это мало помогало. По ночам я часами лежала без сна, обливаясь холодным потом, а сердце билось как бешеное. Всякий раз, когда я забирала тебя с футбольной тренировки и возвращалась домой, меня рвало. Вскоре к этому прибавились обмороки. Бывало, я приходила в себя, лежа на полу в кухне, и не могла вспомнить, что со мной происходило днем. Целые часы начисто выпадали из моей памяти.

— Какой кошмар… Ты говорила папе?

Нора улыбнулась. Губы у нее дрожали.

— Конечно, нет. Я думала, что схожу с ума. Единственное, за что я могла держаться, это за видимость брака. Вы с Каро превратились для меня в центр мира, который словно сжимался вокруг меня.

Нора посмотрела вдаль, размышляя о том, способна ли одинокая женщина двадцати семи лет понять, какими удушающими порой могут быть брак и материнство.

— Вес это вместе — пьянство мужа, его измены, моя бессонница, ощущение безнадежности — оказалось мне не по силам, я чувствовала себя загнанной в ловушку. А потом…

Нора закрыла глаза. День, который она изо всех сил старалась не вспоминать, ожил в се памяти. Это был отличный летний день вроде сегодняшнего. Она приехала на стадион пораньше, чтобы завезти детям печенье, и застала их. Рэнд и Ширли целовались в открытую, будто имели на это полное право.

— Я выпила слишком много таблеток снотворного… не помню, нарочно или случайно, но проснулась я уже в больнице и поняла, что умру, если немедленно что-нибудь не сделаю. Не знаю, сумеешь ли ты понять такую депрессию, но это было невыносимо, изнурительно. Поэтому я собралась с духом, сложила вещи и сбежала. Я хотела только пожить одна несколько дней, может, неделю. Мне казалось, что если я проведу здесь несколько дней, то отдохну и выздоровею.

— И что же?

Нора глубоко вздохнула, не смея поднять глаза на дочь, и уставилась в чашку с кофе.

— А потом я встретила Винса Корелла.

— Того типа, который продал фотографии в «Тэтлер».

— Он работал фотографом, снимал местных жителей для календаря, во всяком случае, так он утверждал. Мне было все равно. Для меня имело значение только то, как он на меня смотрел. Он уверял, что я самая красивая женщина в мире. К тому времени мы с твоим отцом давно не занимались любовью, а я вовсе не была красивой — тощая как палка и все время дрожала. Когда Винс ко мне прикоснулся… я ему позволила. Мы провели вместе чудесную неделю, фотографировались и все такое. Впервые в жизни я встретила человека, с которым могла говорить о своих мечтах. И как только я облекла их в слова, я поняла, что не вернусь к прежней жизни. А потом он уехал…

Я была раздавлена. Я понимала, что твой отец наверняка узнает о наших отношениях, мы с Винсом не делали из них секрета. Возможно, подсознательно я даже хотела, чтобы Рэнд узнал… Когда роман с Винсом закончился и я поняла — моему браку конец и я теряю дочерей, я снова приняла лошадиную дозу снотворного. На этот раз вес было серьезнее. Кончилось тем, что я попала в психиатрическую клинику в Эверетте.

— Сколько ты в ней пробыла? — шепотом спросила Руби.

— Три месяца.

— Что-о?

— Время там казалось нереальным. В те годы в подобных заведениях еще применяли электрошоковую терапию.

— Каждое утро без четверти девять мы выстраивались в очередь за лекарствами. Через неделю я забыла почти все, что происходило, до внешнем мире. Меня спас доктор Олбрайт. Он приходил ко мне ежедневно и разговаривал со мной, просто разговаривал, до тех пор пока я не начала приходить в себя. Я приложила массу усилий к тому, чтобы поправиться и вернуться домой. Но когда я вернулась…

— Господи… это был тот самый день, — прошептала Руби.

Глаза Норы защипало от слез. Она удивилась: ей казалось, что она давно их выплакала.

— Ты не виновата, — сказала она искренне.

— Но папа должен был позволить тебе остаться. После всего, что он натворил…

— Я не просила Рэнда, чтобы он принял меня обратно, — возразила Нора. — Я была в таком состоянии, что не могла бы заботиться о детях. Я понимала, что наш брак не спасешь, но мне хотелось вернуть… самое себя. Звучит ужасно, согласна, но это правда. Больше мне нечего сказать.

Нору так и подмывало обнять дочь, но она боялась — слишком медленно они шли навстречу друг другу, переступая, как через валуны, через накопившиеся обиды.

— В мире случается много такого, о чем мы жалеем. Порой нам кажется, что все могло бы пойти по-другому, если бы да кабы… Не стоит на этом зацикливаться. Твой отец был рассержен и держался высокомерно, я была напугана и очень ранима, ты — убита горем. И вот настал день, когда мы, все трое, причинили друг другу боль. Мы совершили ошибку, обычную человеческую ошибку. Но я хочу, чтобы ты знала одно. Руби, и это самое главное: я никогда не переставала тебя любить, не переставала о тебе думать, я все время по тебе скучала.

Руби долго молча смотрела на мать, потом тихо произнесла:

— Я тебе верю.

И Нора поняла, что исцеление началось.

Глава 19

Руби скрылась в своей спальне.

«Бывало, я приходила в себя, лежа на полу в кухне, и не могла вспомнить, что со мной происходило днем. Целые часы начисто выпадали из моей памяти».

Она представила, как мать страдала от одиночества, как была напугана… Руби знала, каково это. Хуже всего, когда глубокой ночью лежишь без сна и рядом с тобой в постели лежит мужчина, с которым ты живешь. Если от него пахнет духами другой женщины, то расстояние между вами кажется огромным, как Атлантический океан.

Руби достала из ящика блокнот. Она уже поняла, что, когда перенесешь свои мысли на бумагу, это успокаивает, а успокоиться ей было совершенно необходимо. Она села на кровать, поджав ноги, положила блокнот на колени и принялась писать.

Я привыкла думать, что суть человека понять легко, она видна отчетливо, как чернила на белой бумаге. Но теперь я в этом не уверена. Может быть, истина скрыта где-то глубоко, под слоями шелухи. Так, кажется, принято считать?

Моя мать лечилась в психиатрической клинике. Это ее последнее откровение, точнее, одно из откровений — их было так много, что не сосчитать.