Спасая Амели - Кэти Гольке

Целую неделю между праздниками Лия не собиралась отходить от кровати Фридриха ни на минуту, поэтому между Рождеством и Новым годом и на следующей неделе уроки театрального мастерства и хорового пения отменили. Рейчел сходила с ума. Она готова была взорваться от того, что ей приходится сидеть взаперти в этом переполненном эмоциями доме. Только благодаря медальону Джейсона она не потеряла рассудок.

Но после памятной рождественской ночи Ривка стала отдаляться от нее, выглядела более подавленной, и Рейчел могла только догадываться: то ли девочка скучает по медальону, то ли ей не хватает фантазий, которые этот медальон рождал.

«Не стоило ей так долго держать украшение при себе. Не стоило фантазировать о взрослом мужчине, лет на десять старше ее».

– Тебе не жалко ее, Рейчел? – как-то утром спросила бабушка, когда Ривка в слезах выскочила из-за стола после нотаций Рейчел. – У ребенка не осталось семьи, она понятия не имеет, что произошло с ее родными.

– Я в этом не виновата! Мой отец тоже умер.

– Ты отлично понимаешь, что у тебя все по-другому. – Хильда нагнулась к Рейчел через стол. – У тебя есть я, Лия, Фридрих.

Бабушка была права, но девушка уже устала от того, что Хильда принимает чью угодно сторону, только не сторону Рейчел.

– Мы ей не нравимся. Она еврейка, – прошептала Рейчел. – Чего же ты ждешь? Даже Фридрих на нее не смотрит.

Бабушка встала, сбив при этом чашку, да так резко, что Рейчел показалось: сейчас Хильда ее ударит.

– Фридрих помнит ужасы, которые он совершил с польскими евреями. Ему стыдно.

Рейчел почувствовала, как краска заливает ее лицо.

– Я понимаю. Но Германия воюет. В этом и заключается ужас войны, – гнула она свою линию. – Ее нельзя остановить. Фридрих не мог ее остановить. Я тоже не могу остановить войну – она повсюду! Поэтому, пожалуйста, не нужно меня винить.

Бабушка расправила плечи – ее губы дрожали от злости – и вышла из комнаты.

Рейчел закатила глаза. Хильда не стала с ней скандалить. А Рейчел так необходим был хороший скандал.

Она понимала, что должна лучше относиться к Ривке, что ведет себя, как капризный ребенок, с ней, а иногда и со всеми в доме. Но Рейчел была права в одном: никто из них не был способен остановить безумие Гитлера.

И все же девушка знала, что ее желание избавить Ривку от фантазий относительно Джейсона подпитывается воспоминаниями об отцовских тирадах о поляках, евреях, славянах, неграх и азиатах. Профессор часто повторял, что уже само их существование – проклятие для мира. Что следует ограничить их размножение, пока они не ослабили общество, не утащили его вниз, до своего уровня. Такое разделение (и стерилизация – в самом крайнем случае) – всего лишь проявление милосердия. И принесет пользу всему человечеству.

Рейчел прикусила губу. Она понимала, что сама эта идея – безумие, такое же безумие, как и все, что задумал Гитлер. Она ни за что не призналась бы бабушке в том, что когда-то разделяла подобные взгляды. Даже теперь, осознавая, что евгеника – это пшик, ерунда, слишком легко было считать себя лучше остальных. Слишком много безумия, слишком много лжи – не разберешь, что правда, а что ложь. И в голове у Рейчел все переплелось, как волосы в косах.

Курат Бауэр преклонил колени у кровати в утренней молитве. Он молился о том, чтобы Господь лишил зрения гестапо и – да простит его Всевышний – отца Оберлангера. Чтобы они не замечали его поездок в Мюнхен за евреями и за теми, кто выступал против режима, не замечали его походов на черный рынок за едой, чтобы всех прокормить.

Он молился, чтобы Бог защитил бургомистра Шульца и ту пару, которую тот недавно незаконно сочетал браком: еврея Зибулона Гольдмана и арийку Гретель Швейб.

Он молился за приходского администратора Рааба и двух младших монахов, которые в доме Рааба недавно начали проводить еженедельные религиозные занятия-диспуты для мальчиков под видом программы гитлерюгенда, якобы для изучения и развития навыков обеспечения связи.

Он молил Господа помочь Фридриху Гартману принять прощение, которое было ему даровано. Зверства, которых он насмотрелся во время Польской кампании, могли сломать любого человека. А сердце доброго резчика по дереву не было создано для подобного зла.

Он молился о том, чтобы Джейсон Янг нашел способ рассказать миру историю Фридриха. Курат благодарил Святого Отца за то, что тот вдохновил молодого американца, за преданное сердце и смелую натуру журналиста. Священник не мог бы желать более решительного собрата по Сопротивлению или более страстного брата во Христе. Способность Янга свободно перемещаться по стране, перевозить фальшивые документы и паспорта была незаменима для обеспечения безопасности евреев.

А Лия Гартман с сестрой… Курат засмеялся прямо посреди молитвы. Он не знал, верить ли фрау Брайшнер, которая в конце концов призналась, что у нее две внучки. Все три женщины в этой семье прирожденные актрисы! Но это многое объясняло: почему фрау Гартман предложила поставить «Страсти Христовы» в нечетный год; откуда в ней взялись уверенность в себе, кипучая энергия и новые таланты. Почему сегодня она стеснительная и скромная, а завтра чуть ли не кокетничает.

Курат покачал головой. Наверное, у герра Гартмана голова идет кругом, оттого что под одной крышей с ним живут две такие красивые женщины. Если он не ошибся в своих догадках, герр Янг с радостью избавил бы Фридриха от присутствия одной из близняшек. «Пожалуйста, Господи, пусть они продолжают обводить всех вокруг пальца!»

Священник передал Рейчел экземпляр Nachfolge, полученный от Джейсона. Герр Янг надеялся завоевать сердце этой фрейлейн. Но курат Бауэр диву давался. Эта девушка воспитывалась в заносчивом духе евгеники. Вера же в Бога Единого, который настолько любил весь мир, что предложил Себя за искупление грехов, – путь к смирению. «Излечи и смягчи ее сердце, Святой Отец».

Такая огромная сеть – не запутаться бы! И столько жизней на кону. Курат Бауэр провел на коленях больше времени, чем обычно.

А еще он столько времени пытался избегать встреч с отцом Оберлангером, что не на шутку удивился, когда чуть позже утром тот остановил его на площади и негромко подтвердил, что позволяет поклоняться Деве Марии и изучать Библию старшим девочкам, если только они смогут благополучно проскользнуть под носом у гестапо.

– Даже те родители, которые являются членами нацистской партии, не очень-то спешат отказываться от католических традиций и обучения своих детей, отче. У тех, кто ставит «Страсти Христовы», так не принято. – Отец Оберлангер наклонился ближе и похлопал курата по плечу, как будто доверял ему какую-то тайну.

Курат Бауэр хотел, чтобы жители их деревни проявили непоколебимую преданность своей вере, оказывая помощь тем, кто по-настоящему бесправен в этом нацистском государстве. Но вслух он этого сказать не решался. Курат не знал наверняка, на чьей стороне старый священник; он так часто встречался с нацистскими властями деревни.

Да и евреи не очень-то хотели прятаться в Обераммергау. Постановка сцен из «Страстей Христовых», искажающих Евангелие, и злобная реакция некоторых зрителей превратили деревню в потенциальный рассадник антисемитизма, где легко приживалась нацистская пропаганда. Деревушка стала местом, которое евреи – христиане они или нет – всячески пытались избегать. Но несколько евреев могли бы затеряться в толпе беженцев, наводнивших улицы Обераммергау, особенно если их лица не свидетельствовали слишком явно о неарийском происхождении.

Курат Бауэр вздохнул, натирая распятие в церкви. Не помешало бы, чтобы ряды участников Сопротивления выросли – особенно тех, кто готов жертвовать еду или предоставлять место для укрытия в своих домах или магазинах.

Отец Оберлангер, явно поглощенный своими мыслями, остановился посреди церкви.

– Сегодня я встречаюсь с нацистскими властями. Посмотрим, удастся ли мне убедить их держать свои лапы подальше от нашей постановки «Страстей» и крестного хода. – Он уже дошел до середины прохода, но тут создалось впечатление, что его осенила мысль. – Если сегодня вам нужно будет отлучиться, отче, я не против. Я встречаюсь с гауптштурмфюрером[44].

Курат Бауэр вновь почувствовал, что отец Оберлангер его к чему-то подталкивает, хотя не мог бы сказать это с уверенностью.

Джейсон ослабил галстук, взъерошил волосы, пододвинул машинку ближе. Ему нужно записать рассказы Фридриха о жестокости нацистов в Польше, пересказанные куратом Бауэром. Они всколыхнут мир.

Журналист молился о том, чтобы его статья подстегнула страны, которые предпочитали наблюдать за происходящим со стороны, объединиться и свергнуть Гитлера, пока тот не уничтожил всех евреев и поляков, стремясь к мировому господству.

Такую статью не напечатает его главный редактор, ее не купят издатели, но у Джейсона были другие пути распространения информации. Позвонив в Нью-Йорк через доверенное лицо – Янг больше не отдавал отпечатанную на машинке копию цензорам, – он связывался с Дитрихом Бонхёффером по номеру, который продиктовала фрау Бергстром. Дитрих хотел бы узнать обо всем, что Фридрих рассказал курату.