Том 3. Растратчики. Время, вперед! - Валентин Катаев

Река стала озером.

Затопив четырнадцать квадратных километров степи, вода тотчас приняла топографические очертания местности. Все же она стала не вполне естественным озером.

Один берег, одна сторона, образованная плотиной, ограничивала его слишком фестончато, резко.

Было как будто длинное овальное озеро, и его разрезали посредине пополам и одну половину положили в степи.

Мистер Рай Руп одобрительно и задумчиво кивал головой. Да, конечно, это подтверждало его мысли, давало блестящий пример для будущей книги.

— Не правда ли, — сказал он, — какое грубое вторжение человека в природу?

Искусственное озеро лежало в траве, как трюмо, вынесенное из дома во двор. Привыкшее отражать стены и лица, оно принуждено было теперь отражать небо и облака.

И в этом была неестественность его полуобморочного состояния.

Игра продолжалась.

Налбандов несколько иронически взглянул на американца.

— Вторжение человека в природу, — сказал он. — Это слишком метафизическое определение. Мы говорим: вторжение геометрии в географию.

Рай Руп тонко усмехнулся.

— Но геометрия провалилась. Геометрия не выдержала экзамена на бога. Вы хотели создать целое озеро, а сделали только половину озера.

— Нет. Мы не хотели создавать озера. Нам был необходим бассейн промышленной воды. И мы его построили, взяв от географии все, что она могла нам дать. Вы знаете, чего нам это стоило?

Мистер Леонард Дарлей вытащил записную книжку.

Он отметил множество интереснейших фактов.

Плотину начали строить во второй половине зимы. Ее надо было кончить к весне.

Если бы ее не успели кончить до ледохода, вся работа могла бы погибнуть.

Бетонные работы производились при сорока градусах ниже нуля, при невыносимых ветрах. Воду для бетона подогревали. Люди отмораживали руки и ноги. Работа была выше человеческих сил. И все же она не останавливалась.

Это был бой человека с природой. И человек победил.

На семьдесят пятый день в плотину был уложен последний кубический метр бетона.

Налбандов говорил.

Рай Руп одобрительно кивал шляпой.

Все это, конечно, еще и еще раз подтверждало его мысли.

Отмороженные пальцы, падающие от усталости и холода люди, сумасшедший поединок человека с богом.

И вот — километровая плотина. И вот — половина озера. Человеку кажется, что он победил природу. Человек торжествует.

Но для чего все это человеку? Вода для промышленности. Прекрасно. Но для чего промышленность? Для производства вещей. Прекрасно. Но для чего вещи? Разве они нужны для счастья?

Молодость и здоровье — единственное, что нужно для счастья.

И разве древнее, патриархальное человечество было менее счастливо, чем сейчас? О, тогда на земле было гораздо больше счастья! Было мудрое, созерцательное существование под этим вечным небом — то грозным, то милостивым, — была близость к богу, была покорность ему — то грозному, то милостивому. Было полное и блаженное слияние с миром. Был теплый первобытный рай!

И люди оставили этот рай. Люди вступили в борьбу с природой, с богом.

Дьявол гордости и техники овладел человечеством.

«Нет, право, должна получиться замечательная книга!»

— Посмотрите, товарищ Налбандов, — сказал он, — мы отъехали от этого ада всего на каких-нибудь восемь километров, а как чудесно изменилось все вокруг! Какой радостной теплотой дышит природа! Какой чистый, душистый ветер! Какая успокоительная первобытная тишина! Едва мы отошли от техники, как сейчас же приблизились к богу…

— Да… приблизились… на «паккарде» выпуска тысяча девятьсот тридцатого года.

Налбандов желчно смотрел поверх плотины вдоль озера. Здесь все напоминало ему о Маргулиесе. Плотину строил Маргулиес. Это он рискнул в сорокаградусные морозы применить кладку подогретого бетона.

Тогда Налбандов считал, что это технически недопустимо. Это шло вразрез с академическими традициями бетонной кладки. Маргулиес осмелился опрокинуть эти традиции.

Налбандов ссылался на науку.

Маргулиес утверждал, что науку надо рассматривать диалектически.

То, что вчера было научной гипотезой, сегодня становилось академическим фактом; то, что сегодня было академическим фактом, завтра становилось анахронизмом, пройденной ступенью.

В заводоуправлении был страшный бой. Инженеры раскололись. Но за Маргулиеса вся молодежь. Маргулиес настоял на своем. Ему разрешили эксперимент.

Налбандов был убежден, что Маргулиес сломает себе голову. Он этого страстно желал. Но Маргулиес победил. Плотина была выстроена.

Налбандов не сдался. Он оставался при особом мнении. Он считал, что бетон окажется недостаточно крепким. Он предсказывал, что плотина не выдержит давления воды.

Он приходил весной на плотину и смотрел, как речка выходит из берегов. Озеро медленно наполнялось водой.

Льдины, не находя выхода, бестолково кружились и сталкивались стадом парафиновых гусей.

Выпуклые пролеты плотины стояли в воде километровым строем тесно составленных гигантских копыт.

С каждым днем вода все больше и больше покрывала их.

Но плотина держалась.

Теперь вода покрывала ее вровень с краями. Вода тончайшим слоем переливалась через фестончатые края во всю километровую перспективу плотины.

Ветер рвал ее, на лету распылял, уносил свежим и влажным облаком.

Деревья, растущие в долине прегражденной и иссякшей реки, были покрыты тонким мельхиоровым налетом влаги. Они стояли серебристо-голубыми купами и яркими гнездами белоногих берез, синей мерлушкой кустарника.

— Чего еще нужно человечеству, спрашиваю я вас? — сказал мистер Рай Руп, снимая шляпу приличным жестом цивилизованного христианина, входящего в церковь.

Налбандов не отвечал.

Он зорко и страстно всматривался в наружные поверхности косо и глубоко вогнутых, очень высоких пролетов плотины. Они напоминали наружную стенку доверху наполненной ванны.

Казалось, если бы Налбандов постучал по ним своей громадной палкой — все озеро наполнилось бы колокольным звоном.

Он искал в них признака трещин. Иногда ему казалось, что вода просачивается через плотину. Но это был обман зрения. Вода переливалась через плотину, но была не в состоянии просочиться сквозь бетон, положенный Маргулиесом.

Да. Маргулиес победил. Но это была случайная победа. Надо надеяться, что на сегодняшнем рекорде Маргулиес сорвется и сломает голову.

Они вышли из машины и по железной лесенке поднялись на плотину.

Здесь, в ее начале, на простом бетонном цоколе стояла небольшая черная фигура Ленина.

Ленин стоял, окруженный легкими железными перильцами, на которых висел спасательный круг, в скромной позе капитана некоего бетонного броненосца.

Здесь озеро, расширяясь, образовало глубокий и круглый залив.

За ним полого возвышалась двугорбая гора. Она закрывала строительство.

Две палатки геологической разведки с красными флажками были разбиты на ее склоне.

По той стороне горы шла дорога. Она черно и густо дымилась. По возникающим и бегущим клубам пыли можно было догадываться о сильном движении на дороге.

— Посмотрите, — заметил Рай Руп, — вы обратили внимание на этот феномен? Неаполитанский залив. Человек вступил в соперничество с природой и повторил в миниатюре Неаполитанский залив с дымящимся Везувием. Вы были, товарищ Налбандов, в Сорренто?

— Да.

— Не правда ли, удивительное сходство?

— Действительно. Никогда не обращал внимания. Похоже.

— И эти белые палатки на склоне… Они раскинулись, как два античных города. Налево — Геркуланум, направо — Помпея.

Налбандов усмехнулся:

— Это палатки геологической разведки. Геркуланум и Помпея столь ненавистной вам техники.

У мистера Рай Рупа вспыхнули глазки.

— О! Отлично! Отлично! — воскликнул он весело. — Браво! Продолжим сравнение. Но вы знаете их судьбу, Геркуланума и Помпеи? Превосходно! Иногда природа теряет терпение. Тогда она заливает своих непокорных детей раскаленной лавой…

Рай Руп остановился. Выработанный такт подсказал ему, что еще немного, и он перейдет меру вольности, допустимую в шутке с малознакомым человеком.

Он старчески крепко взял Налбандова за руку повыше локтя и потряс ее.

— Впрочем, — сказал он поспешно, — оставим философию. Мы все равно не поймем друг друга. Вы — молодой диалектик, я — старый, быть может, выживший из ума, схоластик. Но, право, мне очень нравится этот скромный памятник Ленину. Какое прекрасное положение! Ленин на фоне Неаполя. Тем более что это вполне соответствует исторической правде.

Мистер Рай Руп прямо и добродушно посмотрел на Налбандова.

— Я прекрасно знаю биографию этого замечательного человека. Потому что Ленин действительно выдающийся ум. Я отдаю ему только должное, хотя могу во многом с ним и не соглашаться. Но я знаю, что на Капри у Максима Горького была марксистская академия. И у него иногда гостил ваш великий вождь Ленин. И, очень может быть, и даже наверное, он часто любовался оттуда Неаполитанским заливом и Везувием. И, быть может, тогда, любуясь Неаполем, этим великим памятником прошлой культуры, он думал о своей стране и о будущем России. И, быть может, он видел перед собой тогда Неаполь этого будущего и Неаполитанский залив, созданный руками свободных русских рабочих…