Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы - Арсений Несмелов

ВОЛХВЫ ВИФЛЕЕМА («Шел караван верблюдов по пустыне…»)[322]

Шел караван верблюдов по пустыне,Их бубенцы звенели, как всегда.Закат угас. На тверди темно-синейВсходила небывалая звезда

И было всё таинственно и дивно —Особая спускалась тишина…И в этот миг, как некий звук призывный,Вдруг где-то арфы дрогнула струна.

Как будто дождь серебряной капелиСтал ниспадать на стынущий песок:То, пролетая, ангелы запели,Переступив высокий свой порог!

И был прекрасен хор сереброкрылый,Он облаком пронесся и исчез.И, разгораясь, светочем всходилаЗвезда на синем бархате небес.

И было всё настороженно-немо,Погас вдали последний отблеск крыл,И на огни, на кедры ВифлеемаВожатый караван поворотил.

Из мглы горы сиял пещеры вырез,Чуть слышалось мычание волов,И в звездном свете сказочно струилисьСеребряные бороды волхвов.

КЕША И ГОША («В городе волжском два друга жили…»)[323]

В. Кибардину

В городе волжском два друга жили,В лапту играли, в школу ходили,И оба были в дни той весныВ одну гимназисточку влюблены.

А город хвостищем своим нелепымВойна захлестнула, и над совдепомКумач, угрожая отцам бедой,Своей пятипалой хлестал звездой.

А тут еще переэкзаменовки!..Не краше ли старые взять винтовкиИ с ними, со стайкой других ребят,В какой-то лохматый вступить отряд.

И вот — на вокзале. И вот у ЖениДля Кеши и Гоши букет сирени,И вот от «ура», от последних ласкРебят отрывает вагонный лязг.

Граната, подвешенная на пояс,Куда-то ползущий ослепший поезд,И с кружкой, подсунутой чьей-то рукой,Впервые в гортани ожог спиртовой.

Плечистее Гоша, глазастее Кеша,Сердца боевою забавой теша, —Всегда на виду и всегда впереди,И хвалит их взводный с крестом на груди.

И Кеша, и Гоша любимы отрядом,В бою, у костра ли — всегда они рядом:И школа, и Женя, и этот поход —Их крепко спаял восемнадцатый год!

Уже под Уралом, в скалистых откосах,Отряд напоролся на красных матросов,И Кеша упал с перебитой ногой,Но друг не оставил его дорогой.

Увы, не уходят с тяжелою ношей,Достались матросам и Кеша, и Гоша,И маузер кто-то, бессмысленно-зол,На мальчика раненого навел.

Но Гоша, кольцо разрывая охвата,Собой заслонил сотоварища-братаИ крикнул: «Меня, если хочешь, убей,Но Кешу… но раненого — не смей!»

И вздрогнул от первой стремительной боли —Матросы штыками его закололи,А друг был отбит и, поведали мне,Безногий, живет до сих пор в Харбине.

Да светится память подростка, герояБезвестного, давнего, малого боя,Сумевшего в зверский, в бессмысленный мигВысоко поднять человеческий лик!

«Пели добровольцы. Пыльные теплушки…»[324]

Пели добровольцы. Пыльные теплушкиРинулись на запад в стукоте колес.С бронзовой платформы выглянули пушки.Натиск и победа или под откос.

Вот и Камышлово. Красных отогнали.К Екатеринбургу нас помчит заря:Там наш Император. Мы уже мечталиОб освобожденьи Русского Царя.

Сократились версты, — меньше перегонаОставалось мчаться до тебя, Урал.На его предгорьях, на холмах зеленыхМолодой, успешный бой отгрохотал.

И опять победа. Загоняем тужеКрасные отряды в тесное кольцо.Почему ж нет песен, братья, почему жеУ гонца из штаба мертвое лицо,

Почему рыдает седоусый воин?В каждом сердце словно всех пожарищ гарь.В Екатеринбурге — никни головою —Мучеником умер кроткий Государь.

Замирают речи, замирает слово,В ужасе бескрайнем поднялись глаза.Это было, братья, как удар громовый,Этого удара позабыть нельзя.

Вышел седоусый офицер. БольшиеПоднял руки к небу, обратился к нам:«Да, Царя не стало, но жива Россия,Родина Россия остается нам.

И к победам новым он призвал солдата,За хребтом Уральским вздыбилась война.С каждой годовщиной удаленней дата;Чем она далече, тем страшней она.

РАССКАЗ О КАЗНЕННОМ РЕПОРТЕРЕ (1–7)[325]

А.В. Петрову

Репортер Джон Гарвей, приговоренный к смерти за убийство миллионера Оскара Томпсона,

садясь на электрический стул, оправил складки своих франтовских брюк.

Из американской газеты

I

Не дуралей, не ротозей,Всегда в работе — жар,Он раньше всех своих друзейЯвлялся на пожар.

Любил кино, автомобиль,Строку упорно гнал, —Он, право, честным малым был,И вдруг такой финал!

И молод Джо — лишь двадцать летИсполнится ужо,А у кого невесты нетИз тех, кто юн, как Джо?

II

Оскар Томпсон, миллионер(Поклоны и почет),Любил сигары, майонезИ девушек еще.

По вечерам, когда гудокКлубил свой медный крик, —На перекрестке, как бульдог,Тридцатисильный «Бюик».

Невеста Джо — гудок отвыл —Шла в золотой туман,Когда ей Томпсон предложилМотор и ресторан.

Вскипела бэби: «Дуралей,Да как могли вы сметь!»Но мрачно вырос перед нейДородный полисмен.

Томпсона знают там и тут:Мотор, сигара, жест.Когда к Томпсону пристают,Капрал ответит: Yes!

Откозыряв, внимал капралНе бэби, а ему…Уводит Мэри до утраВ позорную тюрьму!

III

Джо пальцы бешено бросалНа ундервуд, пиша.До крови губы он кусал,В крови его душа.

Ведь юный Джо, я говорю,Закон и Бога чтил.Листок он дал секретарю:«Прочти, скорей прочти!..»

Но тот мгновенно помертвелИ выронил перо.Без слов хрипел минуты двеЗолотозубый рот.

Глаза от ужаса слезя,Взглянул, как на чуму:«Какая ложь! Нельзя, нельзя!..И в руки не возьму!»

IV

Джо к издателю идет,Наморщив жестко лоб.(В стеклянном кабинете тотСидел, как в банке клоп.)

И вот зачавкал круглый ротСкрипучей половиц:«Томпсон — прибежище сирот,Опора для вдовиц…

На десять тысяч дал реклам Томпсон…И даст еще.Вы дуралей иль просто вамЖелателен расчет!»

«О мистер, — вздох, — поймите, — вздох, —Она невеста мне!..» —«Так, значит, был ваш выбор плох,Иных решений нет!»

V

Был молод Джо — лишь двадцать летИсполнится ужо, —И этот день, как злая плеть,Хлестнул по сердцу Джо.

Был прежде мир криклив, но прост,Как негритянский джесс,Но рухнул вдруг висячий мост,Под ним же бездна… Yes!

Скребла тоска, и в головеЦарапался наждак.Купил Джо черный револьверИ стал Томпсона ждать.

Метнулась дверь. Сигара, жест,Гудка поспешный альт.Пенсне звенит совсем как жесть,Разбившись об асфальт.

И схвачен Джо… Угрюм, сутул,Как статуя тоски.И посадили Джо на стулНа электрический!..

VI

Тюремный священник заболел. ЗамененаОпытность — чувствительностью случайного патера.Внутренность камеры. ДжоПоднимается с кровати.Начальник тюрьмы предлагает ему стакан вина.

Кто из жизни в смерть перекинет мост?Но тюремщик прям, но тюремщик прост.В позумент обшит у него рукав.Позумент всегда в этой жизни прав.

«Эта чарочка — милосердья пай.Пей. За мной ступай».

Путь из жизни в смерть — пятьдесят шагов,За твоей спиной, мальчик, дробь зубов.

«Вы святой отец? Вам, гляжу, свежо», —И ему стакан протянул свой Джо.

И сказал-пропел, окарин нежней:«Вам оно нужней!»

И надменен, прям, обмахнув виски,Сел дружок на стул электрический:Не упал мешком и не просто сел —Складки брюк, как франт, подтянуть успел.

Был покой в очах, был покой в плечах.«Опускай рычаг!»

VII

А накануне репортерИз тех, что часто бьют,К нему пробрался, точно вор,Царапнуть интервью.

Но Джо, несчастный человек,Уже сошел с ума —Он всех своих былых коллегИзматерил весьма.

И написали господа,Крахмальные зобы,Что Джо преступником всегдаЗакоренелым был…

«Разве жизнь бывает тесна…»[326]