Историк - Стас Северский

Запись № 10

Я подозвал Шлака, как только мы вышли из первого блока научного управления.

— Шлак, сделай все, чтобы Радеев до активации этого офицера в этот блок ни ногой не ступил.

— А как я могу сделать это, Грабен?

— Отвлеки его… Укуси, к примеру, — я разрешаю…

— Я не стану его кусать — он меня на свалку отправит.

— Никуда он тебя не отправит, Шлак. Я за тебя постою.

— Нет, Грабен. Во-первых, он со мной всегда здоровается, а во-вторых, — он и не подумает заходить в блок активации до того, как этот офицер откроет глаза. Ты разве еще не понял, что он — провокатор, который всеми силами устраняет у тебя с пути всех, кто не позволяет тебе сходить с ума и творить страшные вещи?

— Я знаю, что он — провокатор, Шлак. Перед ним, как и передо мной, стоит своя задача, которую он исполняет, не гнушаясь беспринципностью. Он старается довести меня до предела, перейдя который я предоставлю ему доказательства, свидетельствующие против меня неоспоримо. А я этот предел переходить не намереваюсь и не собираюсь давать ему даже ерундовых зацепок.

— Он не такой дурак, чтобы считать тебя дураком. Он прекрасно понимает, что ты не проколешься, как бы он тебе нервы ни трепал, и не провалишь своего плана, как бы он тебя к провалу ни толкал. Ты нарушаешь правила, но так, что к тебе не придерешься. И с этим Радееву ничего не поделать.

— Думаешь, он понимает, что у него не выйдет подловить меня? Тогда что он здесь, по твоему мнению, делает?

— Не знаю, Грабен. У меня дальше мысли никак не идут.

— И у меня, пока еще, мысли дальше не идут… Но рано или поздно у него сдадут нервы, и он выдаст себя…

— Грабен, ты еще коварнее этого Радеева.

— Возможно, Шлак. Я могу обойтись и без этой беспрестанной смены лиц, и без этой бесконечной лжи…

— Здесь я с тобой не соглашусь, Грабен. Ты лжешь, как он, но — молчанием, а не словами.

— Все верно, иногда простое молчание результативнее изысканной лжи.

— Ты обманываешь других, обманывая — себе. И лица ты меняешь не снаружи, а — внутри. Поэтому, никто не может этого обмана обнаружить.

— И это верно.

— И ты сам не можешь отличить этого вранья от правды. Ты обманываешь всех так убедительно, что сам убеждаешься в этом обмане, как в истине.

— Нет, Шлак, с собой я честен.

— Тогда ты — жесточайший человек на свете.

— Откуда такой вывод?!

— Оттуда — из головы, Грабен. Я знаю, что ты не дурак. И я не могу свалить все на твою несообразительность. И ты утверждаешь, что не обманут другими или собой. Из этого я делаю вывод, что ты поступаешь осмысленно. А из этого я делаю вывод, что ты просто — жесток, как никто другой!

— Глупый ты «щенок»!

— Просто, ты несешь нелегкую ответственность! И когда ты свалишь ее со своих плеч, — она сомнет сотни людей, тысячи. Твоя ответственность упадет с тебя, как бомба, брошенная с тяжелого бомбардировщика, Грабен.

— Сейчас ты убедишься, что это не так, что, совершив это великое деяние, я подниму груз, давящий всех нас.

Шлак скрипнул веком, резко закрывшим его треснутый глаз…

— У меня из-за тебя нервные тики начались. Надеюсь, Радеев этого не заметит.

Радеев, оставленный мной на Хэварта, отстал, задержанный моим верным капитаном, но нагнал меня, как только Шлак прервал передачу…

— Хэварт рассказал мне про ваших кошмарных «собак», которые меня крайне интересуют… И у меня появились вопросы…

— Ко мне или к ним?

— Пока еще к ним… Вернее, к вашему Шлаку, ведь он один обладает уникальным разумом машины, подобной человеку… Позвольте мне украсть его у вас на несколько минут…

— На кражу позволения не просят, Радеев.

— Ну вы уж не поскупитесь на слова, очистите мою совесть согласием передать его в мое распоряжение… Тогда мне не придется похищать его тайком, причиняя вам излишние хлопоты, — ведь разбираться с похищениями такая морока…

— В этом я вам верю — в этом деле у вас, определенно, опыт серьезнее моего, Радеев.

— Ваша проницательность заслуживает уважения… Видите, я снова вошел в ваше положение — войдите и вы, наконец, в мое…

— Договорились, Радеев. Как вы говорите, — делу время потехе час. Так берите на потеху моего «щенка», пока я буду заниматься делом.

Радеев улыбнулся, заглядывая мне в лицо, но эта улыбка получилась у него излишне хищной.

— Боюсь, вы наше присловье употребили не в обычном его смысле — неверно, так скажем…

— А вы не бойтесь, Радеев.

Он остался стоять у меня за спиной, сконфужено разводя руки… Шлак, стоящий у его ног задрав голову, еще раз скрипнул подергивающимся веком… А я отослал Хэварта к капитану с заводского контроля — пусть разбираются, долго и усердно проверяя все тонкости, пока техника работает неисправно… А меня ждет этот бестолковый солдат, готовый сделать все, что я ему скажу… Единственное, что беспокоит меня, — сможет он сделать то, что мне нужно, или нет… Я не потребую от него ничего сложного для нормально функционирующего человека, но он — поврежден и может не справиться…

— Воробьев, подойди. Встань здесь и подними глаза.

— Да, полковник…

Я всмотрелся в его фон, он — почти пуст, почти чист… Мысли этого солдата крайне скудны…

— Ты умеешь составлять мысленные отчеты?

Солдат замялся…

— Не очень…

— Записываешь лишнее мысли?

— Нет, наоборот… Но я научусь…

— Не волнуйся, все в порядке. Я научу тебя. Позже. А сейчас забудь об этом.

— Забывать мне легко, полковник, а запоминать…

— Я научу тебя помнить. Но позже. А сейчас меня ждет офицер Хантэрхайма. Принимайся за настройки — пора его разбудить.

Солдат не только успокоился, но и обрадовался. Это точно выбьет из его дырявой головы все мысли и не оставит в его разуме четкой памяти… Он не способен стереть отчетную память ошейника, не способен и подчинить память, направляемую в отчет… Но он не оставит начальству ненужные мне воспоминания. С командиром он поделится разве что мечтами, заполонившими его слабый ум. Можно считать, что я здесь один — один с этим еще неживым человеком, офицером S9… И сейчас я посмотрю в глаза этому человеку, которому суждено мной перевернуть этот мир…

— Загрузка.

— Есть загрузка.

— Готовность.

— Есть готовность.

— Активация.

— Есть активация.

Запись № 11

Я с напряжение всмотрелся в открытые глаза офицера, устремленные еще в пустоту…

— С пробуждением вас, Айнер.

Офицер наставил на меня светлые глаза, как оружие…

— Обойдемся и без этого, полковник.

— Называйте меня Готфрид Грабен.

— Мне не придется вас так называть. Мне вообще вас никак называть не придется. Я должен идти и не думаю, что мы с вами еще встретимся. Меня ждет вечная война, а вас… Черт… Я не знаю, что вас ждет.

Нет, это не тот взгляд, не тот ответ, которого я ждал… Похоже, что-то пошло не так, как я планировал… Его ответ звучит неожиданно и — даже угрожающе…

— Что вы имеете в виду, Айнер?

— То, что не знаю, что вас ждет.

— Не знаете, что делают нейропрограммисты высшего офицерского состава?

— В общем — знаю. А вот, что делаете конкретно, вы — понятия не имею.

— То же, что и остальные.

— Что-то не похоже. Вернее, вы — не похожи.

— А на кого же я тогда похож, Айнер?

— На черта. Не на того, кто из хромых и косых шутников. На главного и серьезного — того, кто не хромает и не косит, а заставляет хромать на ногу и кривить глазом других чертей.

— Вы считаете, что эта ваша гипотеза основательна, Айнер?

Он указал мне прищуренным глазом на свору «собак», брошенных Шлаком и разбредшихся вокруг меня…

— У вас в подчинении полно «чертей» — и все они — хромые и косые.

— А вы прежде, чем начать надо мной насмехаться, не подумали, что вашу память мог прописать именно я?

— Насмехаюсь над вами не я, а вы — насмехаетесь над собой правдой, которую я вам просто констатирую. И вообще… Может, вы один выставили из головы на всеобщее обозрение целый отряд злых шуток в образе «собак», но в голову такие шутки забредают — не вам одному. И не у вас одного они в темницах головы долго не томятся.

Я замолчал, размышляя, а он сошел с вертикальной установки и встал перед растерянным солдатом…

— Ты что стоишь, когда время идет?!

— Я…

Айнер не дождался даже ответа — он вырвал у Воробьева из рук приготовленное для него обмундирование… Нет, я ждал не такого… Нет, не такого…

— Стойте, Айнер. Вам рано идти.

— Через час я должен вступить в должность — это мой долг. И времени мне хватит — только долететь до Хантэрхайма.

Я свел на офицере сканирующий взгляд, вчитываясь в его мысли… Они открыты мне, но — непроницаемы для меня, подобно ночному мраку… Именно так мы смотрим во мглу — смотрим на все, но не различаем ничего… Мой разум не может прочесть его мыслей, как глаза не могут видеть в темноте… Моему разуму нужно время, как и глазам, всматривающимся в ночь…