Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - Игорь Оболенский

Художник жил в подвалах и жалких хибарах, голодал, часто болел, много пил. О нем говорили, что он «пил, чтобы работать, и работал, чтобы пить». В конце его жизни вино все чаще и чаще сменялось водкой.

После того как Пиросмани заинтересовались братья Зданевичи, его жизнь немного изменилась. В 1913 году в Москве состоялась выставка неопримитивистов «Мишень», на которой наравне с картинами Натальи Гончаровой, Михаила Ларионова, Марка Шагала были представлены четыре работы Нико Пиросмани. Одной из них был портрет Ильи Зданевича.

Сам Илья в 1913 году писал в своей статье для тифлисской газеты: «Ублюдки Европы — ваши поэты, живописцы, музыканты, критики и профессора, молодые и старые не стоят сантиметра его клеенок».

В Тифлисе Пиросмани становился все более и более известен. На свои собрания его несколько раз приглашали увенчанные успехом художники, однажды даже собравшие деньги для вечно голодного Нико. В городской газете был опубликован фотопортрет Пиросмани, сделанный придворным фотографом Кларом. Сегодня именно это изображение помещено на грузинскую денежную купюру в один лари.

Но недолгое признание вскоре сменилось унижением — в той же газете появилась карикатура, смысл которой сводился к тому, что Пиросмани надо еще учиться и учиться и тогда, «лет через двадцать», его, может быть, допустят на выставку молодых художников. Для 54-летнего Нико появление карикатуры стало большим ударом, от которого он, по большому счету, так и не оправился.

Пиросмани все больше и больше замыкался в себе. Его единственным утешением были работа и водка. Художника не стало в мае 1918 года. Он умер накануне Пасхальной недели, так и не дожив до всемирной славы. Которой был обязан не только своим работам, но и братьям Зданевичам.

Кирилл Зданевич, собиравший сведения о художнике буквально по крупицам, в 1926 году писал о последних днях Пиросмани, цитируя слова владельца винного подвала Созиалишвили, куда часто ходил Нико: «.Приходил ко мне каждый день и садился один за стол, никто не видел его в компании, и угощенья ни от кого не принимал. Знал грузинскую литературу, любил Важа-Пшавела, сам писал стихи и был поэтом, но тетрадь с ними утерялась. Любил грузин, но не любил власть имущих, полицейских и др. Редко, но жаловался на забвение».

Так шли годы. Слово Арчилу Майсурадзе: «Весной 1918 г. Пиросманишвили под вечер вошел в подвал на Молоканской ул. № 29, лег спать на пол, он был уже болен. Через три дня я случайно вошел вниз и в темноте и холоде увидел Нико. Сначала я его не узнал и закричал: «Кто ты?» — «Я», — ответил Николай, ия по голосу узнал его. Сам же он не узнал меня, только сказал: «Мне плохо. Три дня я здесь лежу и не могу выйти». Я тотчас привел фаэтон, и с ним сел Илья Мгалоблишвили (теперь умерший) и повез его в больницу, кажется, Арамянца, где художник и умер через полтора дня. Имущества от него ничего не осталось.»

— Сегодня раздаются мнения, будто Пиросмани открыли не братья Зданевичи, а кто-то другой, — говорила Мирель Зданевич-Кутателадзе, любезно познакомившая меня с семейным архивом братьев Зданевич. — Называют, например, имя художника Михаила Ле-Дантю. Но ведь его в Тифлис привез именно Кирилл Зданевич, который дружил с ним, и именно он рассказал ему о том, что есть такой художник. А сам Ле-Дантю увидел работы Пиросмани в одном из духанов, он вообще большую часть времени проводил там.

Михаил Ле-Дантю, потомок обрусевших французов, учился вместе с Кириллом в Академии художеств в Петербурге, откуда был исключен за «левизну артистических идей», как вспоминал Илья Зданевич. Он же оставил такое описание друга своего брата: «Ледантю был не только превосходным художником, но он был и самым зрячим художником своего времени. Один порок, и притом наследственный, преследовал Ледантю — он был пристрастен к вину. Той дело, приходя к нему, я заставал его пьяным или отсыпавшимся после попойки. Ледантю стыдился, пытался скрывать свой недостаток, но вино было сильнее его. Я думаю, оно и послужило причиной его гибели.»

— Когда Илья с Кириллом только начали покупать Пиросмани, — вспоминала Мирель Зданевич-Кутателадзе, — над ними все издевались. Тогда этого художника никто не понимал. Но братья все равно устроили у себя дома однодневную выставку работ Пиросмани, имевшую некоторый успех.

В 1922 году в Грузию приехал Константин Паустовский, в то время — корреспондент газеты «Закавказский гудок». Знакомые сняли ему комнату в доме у Зданевичей, со старшим сыном которых будущий знаменитый писатель подружился.

Когда Паустовский приехал в Тифлис, Илья Зданевич уже жил в Париже, а Кирилл постоянно был занят. Потому писатель общался с родителями братьев, в основном — сих матерью, Валентиной Кирилловной.

Другим его собеседником была жена Кирилла Зданевича Валерия, которую Паустовский в своих мемуарах вывел под именем Мария. Как-то она попыталась продать серьги, чтобы помочь мужу купить картину Пиросмани.

В 1936 году Валерия Валишевская стала женой Константина Паустовского.

На тот момент у Кирилла уже была другая семья, и никаких обид между ним и Паустовским (в семье Зданевичей писателя звали просто «Лауст») не возникло. Константин Георгиевич написал предисловие к книге Кирилла Зданевича «Нико Пиросманишвили». А Кирилл Зданевич оформил книгу Паустовского «Бросок на юг».

На ее страницах писатель высказал свое первое впечатление от творчества братьев

Зданевичей, которое он испытал, поселившись в доме на улице Бакрадзе.

«На столах горами были навалены рисунки, главным образом кубистические. Все женщины на этих рисунках были похожи на подруг неандертальского человека. Иногда огромные молнии с широкими хвостами разрубали на этих рисунках падавшие во все стороны дома. Очевидно, так было изображено землетрясение. Я не решался спросить Кирилла Зданевича, что значат эти рисунки. Кирилл был неразговорчив.

Брат Кирилла — Илья — уже второй год жил в Париже и подружился там с Пикассо. Об Илье у Зданевичей говорили так, будто он только что вышел за дверь. Все делалось, как любил Илья. Никто не смел трогать его вещи. К этому все, особенно Валентина Кирилловна, отнеслись бы как к кощунству.

Первое время я добросовестно читал поэмы Ильи — «Осла напрокат» и «Янко, круль албанской», — но мало что понимал в них. У меня начинала болеть голова. Но я не мог признаться в этом: непонимание стихов Ильи было для его родных и друзей признаком полной бездарности и мещанства».

Много лет спустя, когда закончится уже вторая по счету мировая война, Константин Паустовский и Кирилл Зданевич станут большими друзьями. Писатель навещал друга в Тбилиси, где они ходили на стадион болеть за тбилисское «Динамо». А Зданевич ездил к Паустовскому в Москву.