Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны - Кит Лоу

В действительности к этому времени высылки в регионе уже шли в течение не одного месяца. Почти сразу по окончании войны поляки начали выселять немцев из их домов и заявляли свои права на их собственность. Не только Красная армия безудержно насиловала и грабила немцев, поляки тоже не отставали. В таких городах, как Щецин (Штеттин), Гданьск (Данциг) и Вроцлав, немцев сгоняли в гетто – отчасти для того, чтобы поляки могли без суеты забрать себе их имущество, но также и для их собственной безопасности. Во многих районах немцев собирали и отправляли в лагеря либо для использования в качестве бесплатной рабочей силы, либо для передержки в ожидании официальной депортации. Некоторые поляки испытывали слишком сильное нетерпение, и, не дожидаясь официального разрешения, начали выгонять целые немецкие общины за границу. По официальным польским данным, только за последние две недели июня 1945 г. 274 206 немцев были незаконно депортированы через Одер в Германию.

Такие действия были характерны не только для Польши. Весной и летом 1945 г. чехи занимались тем, что выдворяли сотни тысяч судетских немцев за пределы своей страны бешеными темпами. Внезапность, с которой осуществлялись такие «молниеносные» высылки, демонстрирует их массовый характер, особенно в Чехословакии: это были не акции, организованные местными властями, а спонтанные депортации, вызванные ненавистью местного населения. Срочность, им свойственная, подразумевает, что и поляки, и чехи в равной степени горели нетерпением избавиться от своих немецких меньшинств, прежде чем вмешается какая-нибудь посторонняя организация и помешает им.

Именно по этой причине «Большая тройка» чувствовала себя обязанной сделать официальное заявление о том, каким образом должно осуществляться перемещение. В июле и августе 1945 г. они потребовали остановить высылку немцев из Польши, Чехословакии и Венгрии до того момента, когда это станет возможно осуществлять «упорядоченно и гуманными способами». Проблема крылась не только в жестоком способе высылки этих людей, но и в неспособности союзников внутри Германии справиться с огромным притоком беженцев. Им требовалось время, чтобы организовать систему интеграции вновь прибывших немцев и справедливо распределить их по различным зонам оккупации Германии.

И хотя это заявление замедлило перемещение немцев, затормозить процесс не удалось. Особенно отказывались прекратить высылку немцев из Силезии и Щецина поляки. К тому же в своем признании о том, что высылки «придется осуществлять», Потсдамская декларация дала всем заинтересованным странам официальное добро на их действия – если не немедленно, то, по крайней мере, в самом ближайшем будущем. В результате высылка немцев по всей Европе стала не спонтанным, но скоротечным явлением, которое могло бы со временем сойти на нет. Теперь она приобрела официальный статус постоянной и тотальной высылки немецких мужчин, женщин и детей изо всех уголков Европы. По этой причине корреспондент «Нью-Йорк тайме» Энн О’Хара Мак-Кормик назвала ее «самым бесчеловечным решением, которое когда-либо принимали правительства, обязанные защищать права человека».

В воскресенье 1 июля 1945 г. приблизительно в половине шестого вечера подразделения польской армии подошли к деревне Махусвердер в Померании, населению приказали в течение тридцати минут собрать вещи и уехать. Почти все жители деревни были немцами, и в основном женщины, дети и старики, поскольку большинство мужчин уже давно пропали на войне. Сбитые с толку и испуганные селяне начали складывать свои пожитки, семейные фотографии, одежду, обувь и другие необходимые вещи, которые могли поместиться в сумки и ручные тележки. Они собрались у своих домов и на дороге, которая проходила через деревню. Затем под надзором поляков отправились пешком в направлении новой польско-немецкой границы, расположенной в шестидесяти километрах.

Среди них была жена фермера и мать троих детей по имени Анна Кинтопф. Позже, в своих показаниях под присягой, сделанных для правительства Германии, она описала тяжелые испытания, выпавшие ей и другим жителям деревни. Путешествие, по ее словам, длилось шесть дней, дорога проходила по разрушенной местности, покрытой обломками и следами таких же пеших переходов к границе других беженцев. На первое мертвое тело они наткнулись за пределами Ландсберга, то была женщина с синим лицом, распухшая от процесса разложения. Потом трупы стали привычным зрелищем. В лесу, через который они проходили, попадались тела и животных, и людей, головы и ноги которых торчали из земли их слишком мелких могил. Иногда люди из ее окружения погибали от изнеможения. Некоторые, включая ее собственную дочь Аннелору, заболели, потому что пили нечистую воду из канав и колодцев, расположенных вдоль своего пути, иные погибали от голода.

«Большинство переселенцев в пути питались исключительно тем, что находили в полях, или незрелыми фруктами, которые росли на обочине дороги. У нас было очень мало хлеба. В результате многие заболели. Маленькие дети до года почти все умерли в дороге. Не было молока, и, даже если матери варили для них густой суп, путешествие для них слишком растянулось. А еще губительны перемены погоды – то палящее солнце, то холодные ливни. Каждый день мы продвигались чуть дальше, иногда проходили девять километров, иногда только три, потом двадцать или больше… Я часто видела людей, лежащих на обочине дороги, с синими лицами, которые задыхались; людей, упавших от усталости и так и не сумевших подняться».

Ночи они проводили в разрушенных домах или сараях, но часто в них было так грязно, что Анна сама предпочитала оставаться на открытом воздухе. Она спала в стороне от всех, и это также спасло ее от ограбления поляками, которые, пользуясь покровом ночи, грабили беженцев. Ночью она часто слышала выстрелы: так нападавшие расправлялись с теми, кто пытался защитить свои пожитки.

Опасность своего положения она осознала, когда однажды ее группу беженцев остановили вооруженные люди.

«…и перед нашими глазами разыгралась ужасная сцена, которая глубоко потрясла нас. Четыре польских солдата попытались увести юную девушку от ее родителей, которые в отчаянии цеплялись за нее. Поляки били родителей прикладами винтовок, особенно мужчину. Он закачался, и они столкнули его на насыпь. Он упал, и один поляк достал автомат и пустил несколько очередей. На мгновение воцарилась мертвая тишина, а затем воздух пронзили вопли двух женщин. Они бросились к умирающему, а четверо поляков исчезли в лесу».

Анна Кинтопф заподозрила, что мужчины намеревались изнасиловать девушку, хотя, возможно, просто хотели использовать ее на каких-нибудь принудительных работах. Конечно, это не значит, что ее не изнасиловали бы в любом случае, как это случалось с сотнями, возможно, тысячами других девушек. Многие из тех, кто рассказал свои истории в министерстве по делам ссыльных, беженцев и жертв войны Германии в конце 1940-х – начале 1950-х гг., подтверждают, что подвергались сексуальным нападениям в похожих обстоятельствах, зачастую неоднократно. Во время пешего марша к границе их, в сущности, похищали, чтобы заставить работать на фермах или местных фабриках, а как только с ними уже не было членов семей, они становились легкой добычей для солдат или бригадиров, которые за них отвечали.

Вероятно, одну такую облаву для принудительных работ Анна Кинтопф видела своими глазами, когда прибыла в Тамзель, хотя в то время понятия не имела об этом.

«Мы шли через строй польских солдат, и людей выводили из колонны. Вместе со своими тележками и всем, что при них лежало, они должны были идти на фермы. Никто не знал, что это значит, но все ожидали чего-то плохого. Люди отказывались подчиниться. Их, зачастую одиноких людей и особенно молодых девушек, пытались задерживать. Матери цеплялись за своих дочерей и рыдали. Тогда солдаты пытались оттащить их силой, а когда это не помогало, они били несчастных запуганных людей прикладами винтовок и хлыстами для верховой езды. Крики разносились далеко. Я в жизни этого не забуду.

Польские солдаты с раскрасневшимися лицами и хлыстами в руках подошли и к нам. Они приказали выйти из колонны и идти на фермы. Эльза и Хильда Миттаг заплакали. Я сказала: «Сопротивляться бесполезно. Они забьют нас до смерти. Мы попробуем сбежать потом». Там стояли русские и цинично смотрели на нас. В отчаянии мы стали умолять их о помощи. Они пожимали плечами и показывали нам, что хозяева здесь поляки. Когда все уже казалось безнадежным, я увидела старшего польского офицера. Я указала на своих троих детей и спросила, что мне делать, если у меня столько детей. Не помню, что говорила от отчаяния. Но он ответил: «Идите к шоссе». Мы взяли свою тележку и пошли так быстро, как только могли…»