Отчий дом - Ян Винецкий

— А кто «они»? Жандармы, да? Что ж, над ними нет управы?! — голос Миши звенел и дрожал.

Петр Николаевич молчал. Что ответить ему? Он и сам не знал, можно ли найти управу на жандармов. Чем больше он вглядывался в русскую жизнь за последние годы, тем больше казалось ему, что Россией управляет именно жандармская — безжалостная, тупая и страшная воля.

Ничего не понимал он в том, что проповедовали и чем с таким фанатически-бесстрашным упорством занимались Вачнадзе, Лена и их единомышленники, но очень смутно, душою, чуялось ему, что за ними какая-то большая, светлая правда.

Сейчас, после ареста Вачнадзе, он снова думал об этом.

— Жора жил двойной жизнью… Теперь я понимаю… — проговорил Миша и вздохнул.

— Да, две жизни… И обе прекрасны! — порывисто сказал Петр Николаевич и поглядел Передкову в глаза.

Наденька сидела в смятении. Утром Петр сказал ей, что полетит вместе с Мишей и Вачнадзе в Нежин и попросил не провожать его, так как провожают надолго, а они прилетят в полдень.

Днем Наденька поехала на аэродром. В конке было очень тесно, все задыхались от жары и говорили о трех летчиках, которые полетели в дальний перелет, и что это, должно быть, первый воздушный поезд в мире.

— Вы говорите — поезд? — обратился седенький старичок, с не по возрасту темными и быстрыми глазами к широкоплечему, тоже немолодому мужчине в черном котелке. — Но это слово предполагает и понятие — «пассажиры». А где они найдут пассажиров? Разве только сумасшедших?..

— Боже! Я никогда не рискнула бы сесть в аэроплан! — стонущим голосом воскликнула толстая дама, обмахивая круглое розовое лицо платочком.

На полпути одна из лошадей, везших конку, вывихнула ногу и пассажирам пришлось идти пешком.

Наденька, конечно, опоздала и едва она прошла через новую арку у входа на Сырецкий аэродром, как увидала Вачнадзе, которого с шашками наголо вели шесть жандармов.

Наденька остановилась, как вкопанная. Она не могла ни двинуть ногой, ни крикнуть. Только огромными темными глазами, казавшимися еще огромней и темней на бледном ее лице, смотрела она на Вачнадзе.

Он заметил ее и улыбнулся ей грустно и прощально.

Народ расходился, обсуждая необычную встречу, устроенную жандармами героям-авиаторам.

— Одна женщина хотела преподнести ему букет цветов, а ротмистр ударил ее по руке, и цветы рассыпались по земле.

— Веревка и жандармская шашка — вот как встретили героев!

— Он чем провинился? Должно, убил кого…

— Летчики — они отчаянные… Из ревности, верно, женушку пристукнул…

Наденька увидала Петра и Мишу, которые шли, понурив головы, мрачные и усталые.

— Что случилось? — спросила она, кинувшись к ним.

Петр Николаевич молча взял ее под руку, угрюмо сказал:

— Я потребовал от ротмистра объяснений. Он ответил: — «Не будьте излишне любопытны — это может повредить вашей карьере». — Н-негодяй! — он скрипнул зубами и, прибавив шагу, заговорил горячо, торопливо, сбивчиво:

— Идемте в Жандармское управление! Этого нельзя так оставить… Они должны… Обязаны объяснить!

В Жандармском управлении их, конечно, не приняли. Петр Николаевич сразу остыл, обмяк, затих. Наденька не могла понять этой перемены в нем.

А Петр Николаевич горестно думал: «Какие тут еще нужны объяснения! Разве мне не известно, что он…»

Наденька глядела на мужа и Мишу с непонятным, леденящим страхом. Вачнадзе вносил в атмосферу дома Нестеровых шутку, веселую, часто шумную, суету. Грустным он становился лишь тогда, когда пел протяжные грузинские песни. Петр Николаевич с удовольствием подтягивал, быстро подбирая мелодию на фортепиано.

Теперь в доме стояла гнетущая тишина. Наденька не любила тишины, боялась ее. Может быть, потому, что тишина разливалась по комнатам всякий раз, когда Петрусь улетал.

В такие дни каждый стук, скрип двери, возглас на улице заставляли ее вздрагивать. Она прижимала руки к груди и слышала, как бешено стучало сердце.

«Боже, как тяжело быть женою летчика!.. Петрусь… Если бы он знал, как боюсь я за него, с какой тревогою встречаю каждую зарю!..»

Наденька крепилась. Но сегодня удар настиг ее совсем не с той стороны, откуда она ждала с таким трепетом и готовностью встретить его грудью.

Арестовали Вачнадзе. За что? Она глядела на мужа и думала:

«Петрусь знает. И это, должно быть, очень серьезное, если он не говорит ей. А может быть, и он ничего не знает? Добивался же он приема в Жандармском управлении».

— Скажите мне, чем же Георгий провинился? — спросила Наденька, глядя на мужа и Мишу пристальными, горящими глазами.

Миша молча пожал плечами.

— Тем, что родился в России! — громко и с отчаянной, выстраданной силой сказал Петр Николаевич. — Честные, мужественные люди идут на каторгу, народ стонет от бесправия, от лютой нужды, и я теперь понимаю московских мастеровых, которые восемь лет назад дрались на баррикадах!

Петр Николаевич понизил голос:

— Иной раз кажется, что не будь на тебе офицерских погон, и ты бросил бы в лицо нынешним правителям — «Куда ведете вы Россию, господа?!» — Он горестно усмехнулся: — Иной раз!.. Георгий-то не побоялся… Не знаю, честно ли мы живем…

Он снова отвернулся к окну, опустив плечи.

«Что он говорит! — всполошенно думала Наденька. — Боже, да за такие слова…»

Передков поднял брови и застыл, не веря своим ушам.

В дверь постучали. Наденька вздрогнула и пошла открывать. Это почтальон принес «Киевскую мысль».

Петр Николаевич пробежал глазами газету. «…Дело Бейлиса привлекает пристальное и гневное внимание всего христианского мира. Кровь православного мальчика, употребленная преступником Бейлисом и его сообщниками-единоверцами для религиозного ритуала, вопиет о мщении…»

— Какая чепуха! Какая дикая, несусветная чушь! — воскликнул Петр Николаевич и, скомкав газету, отшвырнул ее прочь.

Наденька подняла газету и, задумавшись, стала ее разглаживать. Бывает странное состояние тревоги, когда человек смутно предчувствует несчастье, которое вот-вот постучится в его окошко.

Наденька совершенно растерялась. Прежде она боялась за Петра, когда он бывал в небе, теперь за него страшно и на земле. У него такие опасные мысли, что выскажи он их где-нибудь в офицерском собрании… Она зябко передернула плечами…

Петр Николаевич резко поднялся. Он весь преобразился, будто стряхнул с себя уныние. Он был теперь снова собранным, подтянутым, будто в нем натянулась внутренняя пружина.

— Куда ты? — спросила Наденька.

— На аэродром. Надо работать, друг мой.

На Крещатике Петр Николаевич сказал Передкову, отводя глаза:

— Передай Нелидову, чтоб готовил к полету «Ньюпор». Я зайду… починить часы.

— Пойдем вместе, Петруша…

— Нет, нет!.. Я скоро подъеду.

Петр Николаевич направился к Ирининскому переулку.

Дверь отворила Лена.

— Петр Николаевич!.. Здравствуйте!.. Пройдите, пожалуйста, в гостиную.

На этот раз Лена была весела, очень спокойно и благодушно настроена.

Петр Николаевич принужденно улыбнулся:

— Я вспоминаю нашу прошлую встречу. Тогда я, кажется, был менее желанным гостем.

«Он очень наблюдателен, — изумилась Лена. — Но не могу же я ему сказать о причине моей тогдашней тревоги!»

В гостиной Лена заметила, что он очень бледен и, должно быть, взволнован.

— Здесь никого нет? — быстро спросил Петр Николаевич.

— Никого… — тихо ответила Лена. Она почувствовала, как задрожали колени и знакомый холодок страха пробежал по спине…

— Вачнадзе арестован два часа назад на аэродроме. Он просил меня передать, что Феоктист — предатель и что… нужно переменить явки на Подоле…

Он сказал это быстро, четко и очень серьезно, точно отдавал рапорт.

Лена несколько секунд молчала, прижав к груди левую руку. Изумилась ли она тому, что «Феоктист — провокатор», или тому, что об этом сообщает ей… поручик Нестеров? Вероятнее всего — и тому, и другому.

На ее лице теперь отчетливо проступили коричневые пятна. «Она беременна…» — подумал Петр Николаевич и от этой мысли его почему-то бросило в холод.

«Если о ней узнают, не пощадят будущего ребенка…»

— Спасибо, — тихо произнесла Лена. — Вы рисковали очень многим, идя сейчас сюда… Спасибо!

— Полно! Вы рискуете вдвойне.

Она поняла его намек и покраснела.

— Леночка, я знаю… вам надо торопиться… Но уходя, я хочу просить вас… подумать о себе. Ведь вас теперь каждую минуту могут…

Она протянула ему руку и он приник к ней в долгом поцелуе.

— Добрый, добрый, хороший наш друг, Петр Николаевич!.. Спасибо!..

Он ушел в страшном смятении. «Чем я могу помочь ей? Может быть, спрятать ее у нас? Почему я ей не предложил этого? Впрочем, у нее, должно быть, есть более надежные места. Да и можно ли спрятать человека надолго? Рано или поздно выследят… А Данила?.. Каково ему?..»