Заколдованный круг - Сигурд Хёль

Но главной причиной, побудившей заводчика выступить в качестве свидетеля, явился их откровенный и обстоятельный разговор с Ховардом в тот вечер. Он рассказывал о Рённев то самое, слово в слово, что повторил на суде в своем дополнительном показании. Он также употребил слова «помрачение рассудка» и добавил, что из уважения к памяти покойной Рённев хотел бы сохранить это в тайне. В то время он и не подозревал, что против него могут завести дело. Ховард упомянул об этом заводчику, потому что интересовался, не замечал ли тот за Рённев чего-либо подобного в те годы, когда она служила на Заводе.

Заводчик сказал, что действительно кое-что стал подмечать под конец ее службы. Это, возможно, представляет определенный интерес для дела.

Но лица всех членов суда оставались непроницаемыми и более того — враждебными. Заводчика крестьяне недолюбливали, они не знали, что Завод испытывает трудности, и им казалось, что заводчик просто плохо платит. А среди хэугианцев о нем ходила совсем дурная слава. Он-де справлял богохульные праздники, поговаривали, был случай даже в страстную пятницу, а однажды какая-то дамочка танцевала на столе.

Последним, уже после вторичных показаний Антона, в свидетели вызвался Юн. Держался он свободно и, казалось, совсем не боялся судей.

Он начал с того, что хотел бы сказать кое-что об Антоне.

Никто, кроме него, из хусманов и работников в Ульстаде, и мысли не допускал, что Ховард или Кьерсти набросились на Рённев с целью убийства. А ведь люди в усадьбе знают их получше других. О Рённев и Ховарде он скажет, что они всегда любили друг друга, словно молодые перед свадьбой. Он, Юн, даже подсмеивался иногда над ними. И всякий скажет, что душа радовалась, глядя на них. А уж он видел их ежедневно почти все эти десять лет.

И скоро уже десять лет, как Ховард по доброте душевной взял к себе Антона, который явился к нему точно бродяга, после того как его прогнали за воровство с пасторской усадьбы. Ховард дал ему крышу над головой, относился словно отец родной. Антон из тех, кому всегда нужна помощь, но он ненавидит людей, выручивших его в трудную минуту, а таких было немало. Юн понял уже давно, что Ховард рано или поздно пожнет черную неблагодарность за свою доброту. И теперь Ховард, бедняга, поплатился — Антон не упустил случая его отблагодарить.

О «правдивости» Антона Юн многое мог бы рассказать, он знает его как облупленного и на протяжении десяти лет не слышал от него ни слова правды, разве что оно было сказано по ошибке.

У Юна были веские показания, и на другой суд они, вероятно, и подействовали бы. Но Ховарду было ясно как божий день, что у членов этого суда уже сложилось решение. Томтер сидел с каменным лицом, на котором можно было прочесть приговор.

Потом выступали обвинитель и защитник. Ховард еще до их выступления знал, что они скажут, и не ошибся, именно это они и сказали. Но он заметил, что обвинитель ни словом, ни намеком не обмолвился о кровосмешении, значит, заключение уездного врача все-таки сделало свое дело.

Насчет Кьерсти обвинитель только упомянул, что на основании имеющихся доказательств он не настаивает на ее наказании. Похоже, суд негласно снял с нее обвинение.

Защитник в своем выступлении снова подчеркнул, что в деле не найдено никаких явных улик, которые суд мог бы признать за доказательства.

В то время, когда защитник произносил свою речь, Кьерсти поднялась с места, затравленно огляделась по сторонам и воскликнула:

— Это я замахнулась ножом!

Но все поняли, что она не в себе. Выпалив эту фразу, она словно очнулась, удивленно огляделась и снова села. Защитник продолжал говорить. Приговор вынесли наутро.

В усадьбе пастора

Пока в Нурбюгде шло судебное разбирательство, в усадьбу к пастору с неожиданным визитом прикатила Анна Маргрета. Приехала повидать давно хворавшего отца, заявила она, навестить мать, фру Марен Софию и сестру Лисе.

Анна Маргрета, младшая и более красивая из двух сестер, была замужем за обеспеченным чиновником в Кристиании. С ней приехал сын, Андреас, мальчик лет девяти. Ее единственный ребенок.

После четырехлетнего супружества судьба наградила Лисе дочерью Софией. Девочка спала в комнате капеллана на втором этаже, пока сестры распивали кофе в гостиной.

С годами несходство между сестрами сгладилось.

Анна Маргрета немного располнела, но в общем выглядела хорошо. Ей было уже за тридцать. По мере того как шли годы, она все больше походила на мать.

Лисе тоже стала похожа на мать и располнела, но от этого только выиграла: нос не казался таким длинным, как в юности; а когда она сидела, было незаметно, что она прихрамывает.

Сразу по приезде Анна Маргрета услышала о судебном процессе против Ховарда и Кьерсти.

— Все здесь только о нем и говорят, — сказала Лисе. Она плохо выглядела в эти дни — бледная, с опухшими веками, будто бы много плакала или плохо спала.

— Я кое-что слышала накануне отъезда, — сказала Анна Маргрета. — Но это ведь невероятно! Ховард! Он, который и скотину-то не мог забивать! Это просто смешно, правда, Лисе?

— Нам здесь это не кажется смешным, — возразила та. — Папа очень расстроился, и ему стало хуже. И мама, а впрочем, я не знаю, что она думает по этому поводу.

Госпожа Марен София была у пастора наверху.

— Смешно! Смешно! — с жаром повторяла Анна Маргрета. — Подумать только… Ховард!

— Суд идет уже пятый день, — сказала Лисе. — Хенрик там с ними, на случай, если понадобится.

На улице потеплело, шел мокрый снег. День клонился к вечеру, но было еще светло. Анна Маргрета повернулась к сыну.

— Ступай в сад и слепи снежную бабу, Ховард.

Мальчик вышел.

— Ховард? Ты сказала — Ховард? — Лисе подняла голову. — Мальчика зовут…

— Нет, конечно. Просто оговорилась. Потому что, сама понимаешь, мы болтали о Ховарде.

Пунцовая краска залила щеки Анны Маргреты.

Сестры молча глядели друг на друга.

Анна Маргрета первая нарушила молчание.

— Значит, Ховарда судят, — сказала она. — Есть какие-нибудь доказательства против него?

Лисе не успела ответить, во дворе послышался звон бубенчиков, а чуть погодя в комнату вошел капеллан Хенрик Пэус.

— Как дела, Хенрик?

Лицо Лисе было землисто-серого цвета.

Капеллан ответил не сразу. Он тоже был бледен, и его нижняя челюсть выпирала больше обычного. Он смотрел на Лисе, словно желая придать ей мужества.

— Смертный приговор, — произнес он усталым, бесцветным голосом.

— Обоим? — спросила Анна Маргрета. Лисе сидела, вцепившись в ручки кресла.

— Ховарду. Кьерсти оправдали из-за отсутствия доказательств. Могу добавить — это мое личное мнение, — что по имеющимся доказательствам, а их, собственно, и не существует, суд с таким же успехом мог осудить Кьерсти и оправдать Ховарда, или же осудить или оправдать обоих. Знаешь, Лисе, — смущенно сказал господин Пэус, — дай-ка мне чашечку кофе, и я перескажу эту печальную историю. У меня сегодня крошки во рту не было, после суда у Ханса Нурбю кусок в горло не лез.

За кофе он постепенно успокоился и обстоятельно, хотя и чуть суховато пересказал самое, по его мнению, существенное. Лишь изредка он заглядывал в свои записи.

— Мне выделили место за столиком фогта позади судебного стола. Я добился разрешения присутствовать под предлогом, что буду вести дополнительный протокол на случай, если делом заинтересуется церковь. Обвиняемые постоянно находились прямо передо мной. Они сидели недалеко друг от друга, лицом к суду, а следовательно, и ко мне. Кьерсти сидела позади Ховарда и могла его видеть, ему же, чтобы увидеть ее, надо было повернуть голову. Не берусь судить, входило ли это в планы судьи, но, по-моему, именно такое размещение сыграло роковую роль.

Господин Пэус полистал свои бумаги. Прежде, сказал он, ему хотелось бы изложить ход дела, а уже потом поделиться своими впечатлениями.

Стемнело. Андреаса, вернувшегося из сада, послали на кухню. Кофе по-прежнему стоял ка столе, но к нему никто не притрагивался. Принесли две свечи и поставили по обе стороны от господина Пэуса. Откуда-то тянуло сквозняком, пламя мигало, отбрасывая тени на лица сидевших — острое и худое лицо капеллана, усталое, с темными кругами под глазами лицо Лисе, напряженное лицо Анны Маргреты, жадно ловившей каждое слово капеллана.

Фру Марен София побыла немного с ними, но, узнав приговор, заявила, что остальное послушает вечером, чтобы судить обо всем во взаимосвязи.

Потом она еще раз ненадолго спустилась к ним.

— Это же просто безумие, как он привязан к Ховарду! — сказала она, и все поняли, что речь идет о господине Тюрманне. — Этот ваш благородный Ховард в конце концов всего лишь крестьянин.

Сестры ответили на эту тираду ледяным молчанием. Немного погодя, почувствовав вокруг себя холод, мать удалилась восвояси глубоко обиженная. Когда она вышла из комнаты, Анна Маргрета сказала: