Наследники - Михаил Алексеев

— Прежде чем ответить на этот вопрос, я попросил бы вас, товарищ подполковник, успокоиться и изменить тон в разговоре со своим подчиненным.

Климов шагнул к своему креслу, сел, плотно прикрыл глаза ладонями и стал терпеливо ждать, когда Шелушенков сам заговорит снова.

Тот высморкался, потер согнутым указательным пальцем вспотевший лоб и продолжал:

— Меня удивляет сама постановка вопроса. Пропагандист полка обязан знать, о чем думают и о чем говорят люди, за воспитание которых он отвечает. И блокнот — неплохой помощник в его руках. Не мне вам говорить об этом.

Климов молчал, не отнимая ладоней от лица.

— Я вас понимаю, товарищ подполковник. В моем блокноте содержится запись, которая, естественно, не могла вам понравиться, поскольку она касается некоторых ваших… странных высказываний.

— Нет, ошибаетесь! — Климов опустил ладони и выпрямился. — Мне-то поделом! Два года работаю с человеком и до сих пор не мог разобраться, кто сидит у меня под боком. Какой же я, к черту, замполит! Пропагандист полка планирует выпуск боевых листков, которых никто не может прочесть, а я утверждаю его план. Он планирует беседы, которые нельзя провести, а я их утверждаю. Он готовит наглядную агитацию для ночных — наглядную для ночных! — учений, а замполит утверждает… Так что обо мне вы могли бы написать что-нибудь и похлестче и оказались бы правы! Но именно этого вы и не написали, и я понимаю почему: вы чиновник. Слушайте, что же получится, если вы дадите ход всем этим записям? Сколько времени отнимете у людей, нужного им для полезной работы! А сколько нервов, сколько испорченной крови!

— Ага, вот что вас пугает! — воскликнул зло просиявший Шелушенков. — Понятно! Я так и думал. С чего бы это командование полка так много возится с одним солдатом — неужели у Лелюха и Климова мало других забот? А все объясняется очень просто: боятся вынести сор из избы. Еще бы! Что скажет генерал Чеботарев, когда узнает о новом ЧП в полку, в передовом полку Лелюха?.. Лучше это дело потихоньку замять. Ловко придумано! Только ничего у вас, дорогие товарищи, не выйдет! Партия не допустит расправы над честным коммунистом, осмелившимся говорить правду открыто, какой бы горькой она ни была!

«Ну и демагог!» — опять с удивлением подумал Климов, глядя на круглого, лысеющего и, в сущности, малозаметного в полку человека. Замполит, однако, молчал.

Его молчание Шелушенков принял за растерянность и, еще более воодушевляясь, продолжал:

— Я рад, товарищ подполковник, что вы вспомнили о самокритике. Давно пора!

Климов вдруг почувствовал, что кровь хлынула ему в лицо и что дышать стало трудно.

— Ну вот что… майор. Я вас долго слушал. А теперь уходите прочь!.. Слышите? Сейчас же уходите! Уходите!!

Шелушенков, багровый от ярости, с видом тяжко оскорбленной добродетели вышел из кабинета.

Климов еще долго сидел в кресле задумавшись. Потом оделся и вызвал машину: он решил немедленно поехать в политотдел дивизии.

…Через пять дней майора Шелушенкова отозвали из полка Лелюха в распоряжение начальника политотдела армии.

— Лучше бы он все-таки остался у нас, — сказал Лелюх Климову, зайдя на квартиру к замполиту.

— Это почему же? — удивился Климов.

— По крайней мере, мы уже знали о его слабостях и могли бы как-то реагировать на них. А то пошлют в другую часть, он и там натворит дел, будет гнуть свою линию.

— Может быть, уволят в запас. Я слышал, намечаются большие сокращения, — сказал Климов задумчиво. — Я сегодня долго спрашивал себя… откуда они берутся… такие, а?

— Вы о Шелушенкове?

— Да.

— Думал и я как-то об этом. Не о Шелушенкове конкретно, а вот о таких людях вообще, — заговорил Лелюх с грустной улыбкой. — Ведь еще три-четыре года назад его методы работы некоторым людям казались вполне нормальными. Вы почитайте аттестации Шелушенкова! Ведь если по ним судить, то лучшего политработника и желать нельзя! Все, дорогой мой Климов, гораздо сложнее, чем мы иной раз себе представляем…

— К сожалению, все, что вы сказали, правда, — тихо и задумчиво проговорил Климов, с силой потирая седые виски. В добрых его глазах зажглись хитрые огоньки. — А вы знаете, о чем я сейчас подумал? Вот все эти хорошие, умные слова должен был говорить я вам, а не наоборот. Раньше всегда комиссар «воспитывал» командира, а сейчас иной раз получается нечто совершенно противоположное. Во всяком случае, у нас с вами… Непорядок! Не тот командир пошел, не тот! Ну и времена! — с притворным огорчением воскликнул замполит и вдруг улыбнулся широкой своей, добродушной улыбкой, как-то хорошо осветившей его худощавое, морщинистое лицо. — А если говорить без шутки, это здорово, черт возьми!

Лелюх смущенно молчал, сердясь на Климова за его слова и радуясь одновременно тому, что есть в полку очень много людей, с которыми он мог говорить откровенно, не опасаясь быть неправильно истолкованным.

— Хорошо, — чуть внятно прошептал он и, взволнованный, стал, как азартный игрок, потирать руки.

— Вы с какого года в партии, Федор Николаевич? — спросил он Климова.

— С сорок первого, — ответил замполит, посмотрев на командира полка с недоумением.

— И я с того же! — Глаза Лелюха прищурились. — Так чему же вы удивляетесь? Одним миром помазаны.

— Хитер!

И они оба расхохотались. И с этой минуты впервые и как-то совсем незаметно, естественно, они стали называть друг друга на «ты».

— Однако поторопи свою хозяйку с обедом. Моя Елена Прекрасная решила объявить мне однодневную голодовку. С утра укатила с детьми в поселок, и до сих пор нет…

— Сейчас, сейчас! Слышишь, уже там, на кухне, что-то шипит. Сейчас сухих овощей навернем, запьем чайком — и горя мало!.. А признаться, до чертиков надоели эти сухоовощи! Как твоя, примирилась? Ведь на чемоданах сидела…

— Примирилась, куда же она денется. Пригрозил разводом, она и успокоилась, — засмеялся Лелюх.

— А не сыграть ли нам в шахматишки? Одну только партию, перед обедом, а? — вдруг предложил Климов. — Играешь?

— Как тебе сказать? — скромно проговорил Лелюх. — Когда-то был чемпионом гарнизона… Давно только это было, еще до войны. А сейчас, конечно, не в форме.

Климов посмотрел на него все же с недоверием. Однако лицо полковника было столь невозмутимым, что недоверие у Климова сменилось другим чувством — он попросту струхнул: Климову еще никогда не доводилось играть с чемпионами. Но отступать было уже поздно.

На письменном столе замполита появились шахматы.

— Ты какими будешь, белыми или черными? — спросил Климов.

— А мне все равно! — с небрежностью гроссмейстера бросил Лелюх, повергая своего противника в еще большее смятение.

— Ну ладно, расставляй свои фигуры, — хрипловато проговорил Климов. Лицо его заметно побледнело.

— Как тебе не стыдно, Климов! Не можешь за гостем поухаживать. Расставь сам!

Климов, сосредоточенный и против обыкновения мрачный, поставил фигуры. Затем после длительного размышления сделал первый ход. Лелюх мгновенно сделал точно такой же. Климов пошел второй раз. Лелюх скопировал его ход. Так родилось полдюжины ходов-близнецов, после чего долго и мучительно размышлявший Климов предложил своему противнику ничью, которую Лелюх тотчас же и принял — к вящей радости замполита. После этого командир полка признался Климову, что это была первая шахматная партия в его жизни.

— Не может быть! — воскликнул ошеломленный Климов.

— Честное слово! — смеялся Лелюх, потешаясь над замполитом, который, казалось, готов был расплакаться — таким жалким и растерянным был его вид. — Я ведь и фигуры-то не мог расставить. Потому и попросил тебя! Эх ты, шахматист! Ну не огорчайся! Бывает. Вот и Мария Васильевна с обедом подоспела!

Через полчаса Лелюх уже шагал по плацу, окруженному казармами.

Был обеденный час. Старшины и помкомвзводы вели своих солдат в столовую. Слышалось:

— На месте!

— Взять ногу!

— Запевай!

— Левое плечо вперед!

— Справа по одному заходи!

— Разговорчики!

Картина обеденного часа была бы, однако, неполной, если б не опоздал в строй вон тот шустрый ефрейтор, который уже перед самым входом в столовую хотел незаметно пристроиться сзади, но это ему не удалось, и вот он теперь стоит перед грозным старшиной, потупя взор, покорно и безропотно ожидая возмездия…

В первых шеренгах шагали саженного роста краснолицые здоровяки из числа тех, кто за завтраком, обедом и ужином вечно просит добавки и кто скорее согласился бы с опозданием родиться, чем опоздать в столовую.

Путь из казармы до столовой невелик, но солдаты умудрялись все же спеть строевую песню. Если песня длинная, то старшина специально затягивал время тем, что отдавал команду: «На месте!» И солдаты, громя коваными сапожищами дорожку, не сходя с места, долго еще оглашают окрестность усердными глотками.