Рай - Абдулразак Гурна

ее дарить? Я-то знаю, о какой свободе ты говоришь. Такая свобода у меня была с момента, как я родился на свет. Если кто-то говорит: «Я твой хозяин, ты принадлежишь мне» — это все равно что шум дождя, все равно что заход солнца под конец дня. Наутро солнце взойдет вновь, хотите вы этого или нет. Точно так же и свобода. Даже если человека запереть, заковать в железо, посмеяться над всеми его маленькими желаниями, свободу у него отнять нельзя. Даже разделавшись с тобой и умертвив тебя, они будут так же далеки от обладания тобой, как были в день твоего рождения. Ты меня понял? Вот труд, который был мне назначен, и каким образом та, внутри, может предложить мне большую свободу, чем это?

Стариковский вздор, подумал Юсуф. Да, конечно, какая-то мудрость в этих словах была, но мудрость терпения и бессилия, заслуживающая, наверное, почтения, но не в тот момент, когда насильники еще сидят у тебя на животе, пуская тебе в лицо вонючие газы. Юноша помолчал, понимая, что расстроил старика — тот в жизни не произносил при нем столько слов и, должно быть, уже сожалел о сказанном.

— Откуда вы родом? — спросил он, чтобы подольститься к старику и умиротворить его, а еще он надеялся разузнать о его матери. Он хотел рассказать Мзе Хамдани обо всем, что случилось с ним, о том, как сам лишился матери. Но Мзе Хамдани, не отвечая, снова взял в руки книгу касыд и миг спустя жестом велел Юсуфу удалиться.

2

Три дня подряд он ходил в дом по вечерам, вопреки молчаливому негодованию Халила. Все попытки вызвать Халила на разговор провалились. Уже и покупатели обеспокоились: что такое случилось с их говорливым продавцом? В третий вечер, когда Юсуф вошел во тьму на подступах к саду, Халил окликнул его. Юсуф приостановился, а затем пожал плечами и пошел дальше по невидимой тропе к двери сада (теперь ее оставляли открытой для него). Он отвечал на вопросы госпожи о своей матери, о путешествии вглубь страны, о том времени, что провел в городе на горе. Откинувшись к стене, госпожа улыбалась и внимала ему, не сводя с него глаз и в те минуты, когда Амина переводила. Порой шаль сползала с ее плеч, открывая обезображенную шею и даже грудь, но женщина не спешила укрыться. Он смотрел на нее, полулежащую, и внутри твердело ледяное одиночество. Он тоже задавал вопросы, адресовал их Амине, а она давала длинные ответы, как будто дополняя слова госпожи. Ему нравилось слушать.

— Рана появилась у нее в юности. Вскоре после того, как она вышла за первого мужа, — рассказывала Амина. — Сначала всего лишь метка. Но со временем она въедалась все глубже, пока не добралась до сердца. Боль была так ужасна, что госпожа не могла находиться среди людей, которые смеялись над ее уродством и передразнивали ее мучительные вопли. Но теперь ты исцеляешь ее молитвами и прикосновением, и она уже ощущает, как ей становится лучше.

— Как ты себя чувствовала, когда попала сюда? Как думала о том… о том, что случилось с тобой? — спросил он Амину.

— Я была слишком юной, чтобы думать, — хладнокровно отвечала она. — А поскольку я находилась среди цивилизованных людей, бояться было нечего. Тетя Зулейха славилась добротой и благочестием, этот сад и дом при нем казались раем, тем более такой бедной деревенщине. Люди, приходившие сюда в гости, порой резали себе пальцы от зависти, засмотревшись на красоту этого сада. Спроси кого хочешь в городе, если не веришь моим словам. И каждый год в пору раздачи милостыни тетя Зулейха жертвовала бедным все больше и больше. Никто не уходил из этого дома без подарка. Сеид был благословен во всех своих делах, а госпожа страдала от своего странного недуга. Таковы пути Господа, о чьей мудрости мы не можем судить.

Он не удержался от улыбки:

— Почему ты отвечаешь так изысканно, ведь я задал простой вопрос? — удивился он.

Внезапно вмешалась госпожа, голос ее звучал напряженно и резко. Затем голос смягчился, но Амина помедлила в нерешительности, прежде чем перевести:

— Она говорит, чтобы я помалкивала и слушала тебя. Ты так красиво говоришь, сказала она, хотя она и не понимает слов, которые ты произносишь. Даже когда ты сидишь тихо, свет отражается в твоих глазах и от твоей кожи. А как красивы твои волосы!

Юсуф изумленно уставился на госпожу. Он увидел, что глаза ее увлажнились и лицо сияет отвагой. Он оглянулся на Амину — та склонила голову.

— Она просит тебя дохнуть ей в лицо и так восстановить ее силы, — сказала девушка.

— Наверное, мне лучше сейчас уйти, — решил Юсуф после долгой пугающей паузы.

— Она говорит, видеть тебя — такое наслаждение, что оно причиняет боль, — продолжала Амина, все еще уставившись в пол, но теперь в ее голосе отчетливо слышался смех.

Госпожа заговорила сердито, и, хотя Юсуф не понимал ее языка, он догадывался, что она отсылает Амину прочь. Он тоже поднялся, как только Амина вышла из комнаты, но не знал, как проститься. Госпожа гневно выпрямилась, лицо ее исказилось горестной гримасой. Постепенно гнев ее остыл, и тогда она поманила гостя ближе к себе. Прежде чем уйти, он коснулся лиловой горячей раны и почувствовал, как она пульсирует под его ладонью.

Амина ждала его в тени у двери сада. Он остановился перед ней, хотел протянуть к ней руку, но побоялся, что она больше не станет общаться с ним, если он даст себе волю.

— Я должна вернуться к ней, — шепнула Амина. — Жди меня в саду. Жди.

Он ждал в саду, его ум метался от одной вероятности к другой. Легкий ветер дул среди кустов и деревьев, благовонный воздух наполнялся густым, ублаготворенным гулом ночных насекомых. Она побранит за обхождение с госпожой, повторит наставления и запреты Халила. Или же скажет, что знает: он приходит в дом снова и снова, каждый вечер, потому что хочет сидеть рядом с ней, рядом с Аминой, предаваясь своим наивным мечтам. Время шло, ожидание казалось бесконечным, тревога росла. Его застанут здесь, притаившегося в саду глухой ночью, задумавшего бесчестный разбой. Внезапный приглушенный треск ветки — он испугался, что это Халил выследил его, сейчас устроит скандал. Время от времени он с трудом обуздывал желание уйти. Наконец он услышал звук открывающейся двери и с облегчением поспешил туда.

Амина шикнула на него, когда он подошел.

— Долго не могу, — шепнула она. — Теперь ты знаешь, что она собралась сделать. Мне нельзя передавать тебе ее