Йога. Искусство коммуникации - Виктор Бойко

Далее находим: «...Свет, который созерцают йоги и оккультисты, не есть Божественный...» (там же, 259).

«...Йогический путь антропологически, архетипически чужд нашей средиземноморской культуре» (там же, 205).

«Единственная известная мне сегодня современная богословская работа, посвящённая критическому сопоставлению теософии и христианства, принадлежит как раз священнослужителю Армянской Апостольской Церкви архимандриту Паркеву Мартиросяну. Он сам в молодости практиковал теософию и йогу» (там же, т.2,118).

Лихие, надо сказать, выводы делает господин Кураев в итоге своей словесной эквилибристики. «Тат твам аси» в йоге, по его словам, адекватно опыту любого созерцательного подвижничества. Следовательно — и христианского в том числе. Значит, «свечение» наблюдается и в йогическом, и в христианском опыте. Но православие якобы в отличие от йоги, автоматически отличает Свет Божества от духовного, но всё же тварного свечения ума. Языческая мистика этот свет считает конечной инстанцией, тогда как православие — лишь промежуточной.

Что же получается? Христианин-мистик способен видеть свет истинный и неистинный и знает способ, как отличить первое от второго. А мистик-йог, во-первых, если и видит свет, то обязательно ложный, и другого, следовательно, видеть не способен. И потому, во-вторых, обязательно принимает прелесть за истину.

Это уже отдаёт прямо-таки махровым конфессиональным расизмом. Почему вдруг христианин способен видеть подлинный духовный свет, а йог — нет? Уж не потому ли, что истинное способен видеть только христианин? А йоги, кстати, досконально разобрались со всеми мыслимыми видами созерцаемого света ещё за тысячи лет до возникновения христианства. И уж за это время у них, наверное, было чуть больше возможностей определить, что является истинным, а что — нет. Опыт йоги и христианства разделяют десятки веков, и в пику господину Кураеву можно свободно заявить что какая-то пара тысяч лет существования христианства — вообще не срок для того, чтобы успеть научиться отличать истинное от ложного.

Следующий момент, вызывающий большие сомнения в объективности диакона, состоит в том, что он с маниакальным упорством помещает на одну доску йогу и оккультизм, хотя, подробно препарируя «Живую этику», он не мог не понимать, что Рерихи имеют такое же отношение к классической традиции йоги, как сам Кураев — к Рерихам, Рерихи просто и откровенно присвоили йогическую и вообще восточную терминологию эзотерики, спекулируя ею с присущими им беззастенчивостью и размахом.

Вообще Кураев явно неравнодушен, чтобы не сказать больше, к индийской философии, святости и её представителям. Приведу его характерный пассаж образца тысяча девятьсот девяносто четвёртого года: «Проститутке из «Метрополя» проще войти в Царство Христово, чем гималайскому отшельнику» («Облики неоязычества», М, МНПО Буква, с.53).

Как тут уместно не вспомнить замечательную фразу: «Иисус возвещал Царство Божие, а пришла Церковь» (Е.В.Барабанов, «Новая политическая теология И.Б. Меца и Ю. Мольтмана», «Вопросы философии», №9, 1990, с.76 — 82).

В то же время Юнг, говоря о проблематичности применения йоги человеком западного склада, высказывал это только как своё частное мнение, отмечая: «Всё дело в том, что жизненные условия, создавшиеся на Западе, мешают субъекту грамотно практиковать йогу» («Йога и Запад», 1994, с.38). Учитывая, что традиционная йога на самом деле исторически не имеет никакой реальной связи с религией (см. приведённое выше авторитетное мнение С. Радхакришнана), непонятно, почему дьякон Кураев даёт йоге вообще, безо всякого разбора, такой афронт. Может, он просто недостаточно владеет предметом, о котором идёт речь, и все разновидности йоги, в том числе и сегодняшние её реформаторские направления, выдающие себя за классическую йогу, для него на одно лицо? В таком случае остаётся только повторить слова Жванецкого, обращая их на качество проведённого Кураевым обширного исследования о Рерихах, в частности йоги: «Тщательней надо, ребята!»

Я позволю себе также сослаться на глубоко верующего человека, каким был К.Г. Юнг, и приведу его высказывания о христианской Церкви (пусть не о православной, всё равно аналогия полная):

«Пока ещё слишком рано (рано ли?) говорить о том, какие могут быть последствия общего признания гибельной аналогии между Государственной религией марксистов и Государственной религией Церкви. Абсолютистская претензия на то, что Божье царство может быть представлено человеком, печально напоминает «божественность» государства, а нравственный вывод, сделанный Игнатием Лойолой, исходя из авторитета церкви («цель оправдывает средства»), служит чрезвычайно опасным оправданием лжи, как инструмента политики. И Церковь, и марксизм требуют безоговорочной веры, тем самым ограничивая свободу человека, одно ограничивает его свободу в отношениях с Богом, другое — с Государством, вырывая, таким образом, могилу индивидуальности» («Синхронистичность», 75-76).

«Церкви допускают важность индивида только тогда, когда он признает их догмы...» (там же, 81).

Сегодня ситуация характерна тем, что Русская православная Церковь стремится взять своеобразный реванш за десятилетия униженности и забвения. Но поскольку люди в её структурах остались те же самые, что и вовне, то, конечно же, методы решения всех проблем из коммунистического прошлого переносятся в настоящее и будущее. «Давили нас, теперь будем давить мы». И вот уже в Севастополе некий отец Георгий, вполне успешно сотрудничающий с местной мафией, что ни для кого не является секретом, в своих проповедях и приватных высказываниях беспощадно клеймит йогу, которая якобы «пришла от сатаны». И дьякон Кураев незаметно норовит пристроить древнейшую дохристианскую традицию рядом с Блаватской и Рерихами, накрывая навесным огнём критики всё единовременно.

Зря стараетесь, господа! Традиционная йога сегодня не претендует в России на души людей, она занимается только телом и проблемами психосоматического равновесия. Если бы христианство всегда помогало людям, разве могла бы та же йога прижиться в России? Или даже проникнуть в неё? Поэтому стоит хорошенько запомнить по-своему мудрый девиз исмаилитов: «Люби свою веру, но не осуждай другие» (воспринимаемый, конечно, как доброжелательные и непредвзятые взаимоотношения, коммуникацию, но не как призыв ко всеобщему братанию с такими, например, жуткими формами проявления общественного сознания, как «Ананда марга», «Живая этика», «Академия йоги», «гуру Ар Сантэма», и т.д.).

Безусловно, человек не только «мыслящая машина», как сказал когда-то Станислав Лем, но и верящая, потому что он всегда действует в условиях недостатка информации. Поскольку последняя никогда не может быть полной, вера является необходимым дополнением к уже известному, позволяя переходить к действию. Как известно, вера может исцелить человека, но не в состоянии помочь ему подняться в воздух без специальных приспособлений. Как и в случае текста, где именно определённое количество энтропии обеспечивает информационный смысл, «процент» веры в жизни и деятельности человека должен быть оптимальным. Вера и знание должны быть взаимодополняющими принципами бытия, подобно двум полушариям мозга, когда в зависимости от ситуации модус каждого попеременно «берёт верх» для принятия наиболее адекватных решений.

Но как только вера объявляет себя главной, это сразу же перестаёт принципиально отличаться от слишком хорошо знакомой нам ситуации, при которой главным себя назначало полное безверие.

В завершение, снова отмечая достойную сожаления предвзятость в отношении к йоге в целом (и не только к ней одной) официоза Русской православной Церкви и всё же надеясь на победу в этом деле здравого смысла, напомню замечательные слова апостола: «Всё испытывай, лучшего придерживайся».

Этика йоги II

10 января 2002

Обратимся к проблеме йогической духовности в контексте некоторых аспектов тибетского буддизма (см. «Тибет: сияние пустоты», Е.Н. Молодцова, Москва, «Алетейя», 2001).

Известно, что главная заповедь первоначального учения Будды — сострадание ко всем живым существам, откуда, скажем, в Махаяне и возникло такое понятие, как бодхисаттва.

В 747 году нашей эры по приглашению царя Дэвцена из Индии в Тибет прибыл тантрический махасиддхи Падмасамбхава. Откуда вообще появилось учение махасиддх? (см. «Кукай. Избранные труды, с приложением очерка истории эзотерического буддизма», Москва, «Серебряные нити», 1999).

Итак, находим следующее: «Начиная с середины пятого века нашей эры в Индии растёт интерес к культам женских божеств и практике магико-религиозных ритуалов, с помощью которых их отправители надеялись достичь освобождения от «мира иллюзий» или обрести сверхъестественные способности. Такого рода практики были отнюдь не новы — по мнению Т. Бхаттачарья в том или ином виде их можно проследить до Вед, однако в то время о них мало упоминали в ещё формировавшейся религиозной литературе и почти не выражали в искусстве, из чего можно сделать вывод, что они не имели достаточной поддержки в среде людей образованных, но отправлялись низшими социальными слоями. Их влияние медленно, но неуклонно распространялось, до тех пор, пока в средние века по всей стране не возникли группы посвящённых (как индуистов, так и буддистов), практикующих таинственные ритуалы с целью обретения мистических способностей, которые, как они верили, откроют им путь к высшим формам существования.