Подвальная станция - Кэролайн Черри

— Они слишком доверяют мне, — жаловались практически все.

Но этот человек — солдат и регулярно работает с гражданами, не имеющими лицензии. Он выработал эмоциональную защиту и свободно общается со всеми коллегами-гражданами. Его командир прошел специальный курс и сдал экзамен, после чего получил квалификацию, позволяющую работать с эйзи, но у него нет лицензии, и он относится к этому эйзи так же, как ко всем остальным своим подчиненным. Командир сознает только, что просьба со стороны этого человека о необходимости консультации должна быть немедленно удовлетворена, и если эйзи требует инспектора Бета класса, его следует успокоить и без промедления отправить в больницу, хотя проблемы с эйзи очень редки, а эмоциональная защита эйзи, живущих в обществе людей, не менее прочна, чем у любого гражданина: психотип эйзи строится не на опыте, а посредством получения инструкций, а защита эйзи не является итогом переплетения общественных отношений, как у обычного человека. Эйзи, который ощущает, что его защита ослабла, уязвим. Он вступает в состояние, очень похожее на состояние обучения, вызываемое катафориком, в котором он менее всего способен противостоять раздражителям. Результат очень похож на прием катафорика в комнате с массой народу, очень неудобной для эйзи и потенциально опасной.

Лента, которой наслаждается этот человек, является для него больше, чем удовольствием. Она также подтверждает его ценность и повышает уверенность в себе. В данным момент его доверие абсолютно. Он испытывает то, что никогда не испытывает ни один гражданин в мире случая: он соприкасается с абсолютной истиной и находится в полном согласии с самим собой.

Вынашивающая камера наклонилась и выплеснула содержимое в наполненную жидкостью приемную ванну, и Ариана Эмори задвигалась и забила ножками, маленькая пловчиха в незнакомом тусклом свете и голубом море.

И тогда Джейн Страссен опустила руку в воду и вынула ее, а помощники перевязали пуповину и перенесли ее на стол для быстрого осмотра, пока Джейн Страссен суетилась вокруг.

— Она безупречна, не так ли? — В этом вопросе слышалось беспокойство. Еще час назад это было бы беспокойство медика, профессиональное беспокойство, озабоченность по поводу проекта, который может сорваться, если с ребенком будет что-нибудь не в порядке. Но оказалось, что к этой озабоченности добавилось какое-то личное переживание, которого она не ожидала.

Ты больше всего подходишь по данным на роль Ольги Эмори, сказал ее кузен Жиро; а Джейн бурно запротестовала: управление лабораториями первого крыла, не оставляет ей времени на материнские заботы, это слишком сложно для хрупкой, перегруженной работой женщины в возрасте ста тридцати двух лет.

Ольга занималась этим в восемьдесят три, продолжал Жиро. Ты же — разумная, волевая женщина, чертовски занятая — так же, как Ольга — в тебе есть ольгин интерес к искусству. Ты рождена в космосе, и у тебя есть профессиональные навыки и ум. Ты лучше всех подходишь. И ты достаточно стара, чтобы помнить Ольгу.

Я ненавижу детей, возразила она, Джулия появилась у меня только благодаря искусственному оплодотворению и вынашивалась в камере. Меня возмущает любое сравнение с этой мерзавкой — Ольгой.

Жиро, черт бы его побрал, только улыбался. И сказал: Ты включена в проект.

Так она оказалась здесь, в этот час, мучительно переживающей, пока специалисты-медики осматривали шуструю новорожденную. Джейн овладевало чувство личной ответственности.

Она не слишком заботилась о своей генетической дочери, зачатой с помощью безвестного Пар-Парижского математика, сделавшего дар Резьюн, поскольку она считала фактор случайности и приток свежей крови предпочтительными. Избыток планирования, утверждала она, обедняет: генофонд; и Джулия явилась результатом ее личного выбора, не плохим, но и не хорошим. В основном, она доверяла Джулию нянькам, и общалась с ней все меньше и меньше, так как Джулия оказалась милой сентиментальной пустышкой — нет, даже способной в менее требовательном окружении, но в данный момент озабоченной своей собственной жизнью и неразборчивой в личной жизни так же, как эйзи.

Но эта, копия Ари, эта приемная дочь на закате жизни, оказалась тем, на что она надеялась. Идеальная ученица. Это — мозг, способный воспринять все, что она ему даст и возвратить затем назад. Но ей запрещалось делать это.

Она прокрутила ленты с записями Ольги и ребенком. Рука на плече Ари. Резкое одергивание свитера Ари. Арин рассерженный, отчаянный протест. Эту пару она отлично помнила. Вспомнилось и все остальное.

В течение восемнадцати лет она слышала этот голос. Ольга придиралась ко всем. Ольга придиралась к ребенку всякий раз, как появлялось время, так что было удивительно, что девочка растет нормальной, а между придирками ребенок был полностью предоставлен самому себе и эйзи. Ольга брала все эти бесконечные анализы крови, проводила психотесты, и еще психотесты, потому что у Ольги были теории, легшие в основу теорий которые потом развила Ари. Ольга получила результаты самого раннего Ариного тестирования по Ризнеру, которые едва не вышли за пределы шкалы, и с того времени Ари стала похожа на лебедя, окруженного утятами: Ольга Эмори с ее любимыми теориями научного воспитания детей считала, что у нее на руках новая Эстелла Бок, которой назначены века бессмертия посредством лабораторий Резьюн. И каждый ребенок из коридоров слышал, что Ари — великолепная. Ари — особенная, потому что матери и отцы всего персонала знали, что их головы на работе покатятся, если их ребенок подобьет ей глаз, хотя она вполне и не раз это заслужила.

В те дни на Сайтиин, когда интеллектуалы, бегущие от визовых законов Компании Земли, собирались в дальнем углу космоса и основали Станцию Сайтиин, известных физиков, химиков и легендарных исследователей можно было встретить на Станцию чаще, чем людей, способных исправить уборную; омолаживание только что открыли, и для работы в этом направлении была организована Резьюн, физика Эстеллы Бок заставляла переписывать учебники, а спекулятивные теории увлекали людей, которым следовало лучше разбираться в том, чем они занимаются. И у Ольги Эмори был блестящий интеллект инстинктивно улавливающий новизну на стыках дисциплин, но не свободный от заблуждений.

— Все они в хорошем состоянии, — сказал Петрос Иванов.

— Это замечательно. Просто замечательно, — Дэнис прожевал кусок рыбы, и еще один. Ленч в администраторской столовой; герметически запечатанные окна, которые задернуты занавесками. Погодники, в соответствии с просьбой давали им дождь. Вода, бьющая окна. — Черт бы побрал Жиро. Придется день-два потерпеть плохую погоду. Конечно, все будет в порядке, говорит он, и сваливает в столицу. И даже не звонит!