Подвальная станция - Кэролайн Черри

Господи!

Она и так умирала.

Пока Джастин шел по коридору рядом с Дэнисом Наем, он успокоился, сделал несколько глубоких вдохов. Он принял душ, побрился, оделся в свою обычную рабочую одежду: синий свитер и коричневые брюки. Он не дрожал. Он попросил три таблетки аспирина и прежде, чем проглотил, убедился, что это действительно аспирин. Этого транквилизатора достаточно, по крайней мере — с его истощенностью.

Джордан выглядел так, как будто все в порядке. Как же иначе. На него это не похоже.

Господи, не мог он убить ее. Не мог. Они заставляют его говорить такие вещи. Кто-то лжет.

— Привет, сын.

Это не была одна из тех маленьких холодных комнат для свиданий. Это был кабинет администрации. Дэнис не собирался уходить. Он так и сказал. Также не собирались уходить двое охранников-эйзи. И запись шла, потому что никто ничему не доверял, и они хотели иметь возможность доказать следователям, что во время встречи ничего не произошло.

— Привет, — произнес он в ответ. И подумал, что ему следует подойти и обнять отца в такой момент, перед всеми теми людьми, которые будут просматривать запись, однако, черт возьми, Джордан не приглашал его, Джордан сохранял невозмутимость и спокойствие, и если хотел что-то ему сказать, то собирался сделать это в определенном порядке. Все, что он сам должен был сказать — это «до свидания». Все, что он мог сказать — это «до свидания». Что-нибудь еще — и он может совершить ошибку, которая будет зафиксирована на ленте и разрушит жизни всех еще сильнее, чем уже случилось из-за него.

Такими словами, как: Прости, что я пытался торговаться с Ари. Прости, что я не сказал тебе. Прости, что тебе пришлось узнавать самому.

Все это заварил я. Все.

Не спрашивай о Гранте, предупреждал его Дэнис. Вообще не говори о нем. Члены комиссии могут проявить интерес к Гранту, если ты проболтаешься. Пусть они забудут об этом человеке.

— У тебя все в порядке? — спросил его Джордан.

— Прекрасно. А у тебя?

— Сынок, я?… — губы Джордана дрожали.

О Господи, он собирается раскрыть карты. Прямо на виду у всех.

— Мне все рассказали. Тебе не нужно все пересказывать. Пожалуйста.

Джордан глубоко вздохнул и снова расслабился. Джастин, я хочу, чтобы ты знал, почему я сделал это. Потому что Ари была такой силой в этом мире, которая ему не нужна. Я сделал это так же, как пытался бы исправить ошибочную ленту. Меня не мучают угрызения совести. И не будут мучить. Это было абсолютно продуманным решением. Теперь кто-то другой управляет Резьюн, а меня перевели, что полностью соответствует моим желаниям, перевели туда, где Ари не будет изменять мои разработки и присваивать себе мою работу. Я свободен. Я только сожалею — сожалею, что это вызвало такой шум. Я — ученый, а не водопроводчик. Так говорили следователи. Я поднял обратное давление, а они засекли это по записям в мониторах.

Вначале в его словах слышался гнев, настоящий, глубокий, сокрушительный гнев. К концу он остыл. Речь стала скучной, как заученный урок. Он был благодарен за такую холодность, когда Джордан передал ему инициативу.

Я знаю, почему ты сделал это, почти сказал он, но подумал, что это может выйти глупо. Вместо этого сказал:

— Я люблю тебя.

И почти потерял самообладание. Он закусил губу так, что потекла кровь. Увидел, что Джордан стоит, стиснув зубы.

— Мне, наверное, не разрешат тебе писать, — сказал Джордан.

— Я буду писать.

— Я не думаю, что они передадут мне письма, — Джордан выдавил слабую улыбку. — Они воображают, что мы можем передать послание в фразах типа привет, как погодка?

— Я все равно напишу.

— Они думают — они думают, что имеется какой-то ужасный заговор. Но его нет. Я уверяю тебя, сынок, что его нет. Но они боятся. Люди думают об Ари, как о политике. Для них важна эта ее сторона. Но они не думают о ней, в первую очередь, как об ученом. Они не понимают, что это означает, когда кто-то берет твою работу и выворачивает ее наизнанку. Они не понимают, что такое нарушение этики.

Нарушение этики. Господи. Он играет перед камерами. Вначале была речь, адресованная комиссии, но последние слова — скрытое обращение ко мне. Если он будет продолжать в том же духе, они поймают его на этом.

— Я люблю тебя, — произнес теперь Джордан. — Больше всего на свете.

И протянул руки. Кончено. Сцена окончена. Актерам полагается обняться. Теперь самое время пустить слезу.

После этого он не увидит Джордана. И не услышит.

Может быть, никогда.

Как автомат, он пересек это узкое пространство между ними. Он обнял Джордана и Джордан крепко обнял его и долго держал. Долго. Он кусал губы, потому что только боль помогала ему держаться. Джордан плакал. Он чувствовал рыдания, хотя и сдавленные. Но, может быть, это как раз на руку Джордану. Может быть, они правильно сыграли перед камерами. Он хотел бы заплакать, но почему-то не смог. Он чувствовал только боль в прокушенной губе и вкус крови во рту.

Джордан сыграл это чересчур тяжеловесно, его голос звучал слишком хладнокровно, слишком угрожающе. Он не должен был так делать. Они могут прокрутить эту запись во время передачи новостей. Люди будут бояться его. Они могут подумать, что он сошел с ума. Как Альфы, нарушившие правила. Как клон Эстелла Бок. Они могут отстранить его от работы.

Он чуть не закричал: Он лжет. Мой отец лжет. Но Джордан прижимал его к себе. Джордан делал в точности то, что хотел делать. Джордана не запирали в комнате на неделю. Он знал, что происходит в мире, он разговаривал со следователями. Джордан разыграл роль, устраивая психосеанс для них всех. Джордан собирался идти в комиссию Совета и выпросить для себя наилучшие условия; а может быть, именно поэтому они и не пустят ленту в новости, потому что работа Джордана очень важна для Обороны, а военные могут спрятать все, что захотят.

— Заканчивайте, — сказал Дэнис.

Джордан отпустил его и позволил уйти. Дэнис вывел его за дверь.

И тогда Джастин заплакал. После того, как дверь закрылась, он привалился к наружной стене и плакал, пока все внутри у него не заболело.

Он думал, что ничто его уже не сможет поразить.

Однако Петрос Иванов встретил его у дверей больницы, увел его от сопровождающих агентов службы безопасности и пошел с ним к комнате Гранта.

— Как он? — спросил Джастин перед тем, как они вошли туда.

— Не поправляется, — ответил Иванов. — Я хотел предупредить тебя. Иванов говорил о другом, как им пришлось снова психоскопировать Гранта; и как у него был шок, как они ежедневно вывозили его на кресле в садик, как делали массаж, и купали его, и откладывали лечение, потому что Дэнис твердил, что Джастин вот-вот должен прийти, сегодня, и на следующий день, и еще на следующий — они опасались двусмысленности Гранта потому что он уже на пределе.