Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

Развивая сказанное в беседе с Риббентропом, 31 августа Молотов заявил на сессии Верховного Совета СССР, которой предстояло ратифицировать договор: «Следует, однако, напомнить о том разъяснении нашей внешней политики, которое было сделано несколько месяцев тому назад на XVIII партийном съезде… Т. Сталин предупреждал против провокаторов войны, желающих в своих интересах втянуть нашу страну в конфликт с другими странами… Т. Сталин бил в самую точку, разоблачая происки западно-европейских политиков, стремящихся столкнуть лбами Германию и Советский Союз. Надо признать, что и в нашей стране были некоторые близорукие люди, которые, увлекшись упрощеной антифашистской агитацией, забывали об этой провокаторской работе наших врагов [По общему мнению, эта фраза метила в Литвинова и его сторонников. В мемуарах «Люди, годы, жизнь», опубликованных в начале 1960-х годов, видный атлантист Илья Эренбург писал: «Слова Молотова о «близоруких антифашистах» меня резанули».[293]]. Т. Сталин, учитывая это обстоятельство, еще тогда <?! – В.М.> поставил вопрос о возможности других, невраждебных добрососедских отношений между Германией и СССР. Теперь видно, что в Германии в общем правильно поняли эти заявления т. Сталина и сделали из этого практические выводы. (Смех). Заключение советско-германского договора о ненападении свидетельствует о том, что историческое предвидение т. Сталина блестяще оправдалось. (Бурная овация в честь тов. Сталина.)»

Разумеется, требовалось ответить и тем, кто «с наивным видом спрашивает: как Советский Союз мог пойти на улучшение политических отношений с государством фашистского типа?». Ответ у Сталина и Молотова был готов: «Вчера еще фашисты Германии проводили в отношении СССР враждебную нам внешнюю политику. Да, вчера еще в области внешних отношений мы были врагами. Сегодня, однако, обстановка изменилась, и мы перестали быть врагами. Политическое искусство в области внешних отношений заключается не в том, чтобы увеличивать количество врагов для своей страны. Наоборот, политическое искусство заключается здесь в том, чтобы уменьшить число таких врагов и добиться того, чтобы вчерашние враги стали добрыми соседями, поддерживающими между собой мирные отношения. (Аплодисменты.) История показала, что вражда и войны между нашей страной и Германией были не на пользу, а во вред нашим странам… Советско-германский договор о ненападении кладет конец вражде между Германией и СССР, а это в интересах обеих стран. Различие в мировоззрениях и в политических системах не должно и не может быть препятствием для установления хороших политических отношений между обоими государствами… Главное значение советско-германского договора о ненападении заключается в том, что два самых больших государства Европы договорились о том, чтобы положить конец вражде между ними, устранить угрозу войны и жить в мире между собой… Недовольными таким положением дел могут быть только поджигатели всеобщей войны в Европе, те, кто под маской миролюбия хотят зажечь всеевропейский военный пожар… Только те, кто хочет нового великого кровопролития, новой бойни народов, только они хотят столкнуть лбами Советский Союз и Германию, только они хотят сорвать начало восстановления добрососедских отношений между народами СССР и Германии». Неудивительно, что Риббентроп сразу же позвонил Шуленбургу и велел передать Молотову, что «горячо приветствует сказанное», «чрезвычайно обрадован» содержанием речи и ее «предельной ясностью».[294]

Пакт нормализовал отношения между естественными геополитическими союзниками, нарушенные в угоду прежде всего идеологическим, т.е. изначально второстепенным факторам. Недаром весной 1933 г., вскоре после прихода нацистов к власти, сменовеховец Устрялов замечал: «База мирных и даже дружественных германо-советских отношений обусловлена вескими объективными факторами, экономическими и политическими. Не так легко эти факторы изменить и эту базу разрушить».[295] Пакт стал первым реальным шагом к формированию континентального блока, триумфом идей Риббентропа и особенно Хаусхофера, заявившего: «Никогда больше Германия и Россия не должны подвергать опасности геополитические основы своих пространств из-за идеологических конфликтов».[296] Французский посол в Москве Наджиар так отозвался о пакте в письме к своему коллеге в Варшаве Ноэлю: «Гитлер, не колеблясь, решился на поступок, который Бек, обеспеченный нашей гарантией, отказывался совершить. Он примирился со Сталиным, несмотря на все то, что он говорил или делал против СССР, и на основе реальных фактов давних отношений между двумя странами повел разговор с новой Россией как держава с державой».[297]

Лично ни Гитлер, ни Сталин так и не поверили друг другу – оба видели в договоре гарантию временной передышки, способ выиграть время. Гитлер обеспечил себе самый благожелательный нейтралитет СССР на время польской кампании и избежал англо-франко-советского «окружения» (но не войны с первыми двумя, как все-таки надеялся). Сталин получил возможность удовлетворить территориальные претензии к Польше, приблизившись к границам бывшей Российской империи, и нанести решающий удар Японии на Халхин-Голе, точно зная, что ей никто не придет на помощь. Но оба были уверены, что в будущем им предстоит смертельная схватка хотя бы потому, что Гитлер так никогда и не отказался ни от «древнего тевтонского продвижения на Восток», ни от идеологических предубеждений и атлантистских иллюзий. Сталин тоже, как известно, не отказывался ни от идеи советского доминирования в Восточной Европе и на Черном море, ни от имевшихся у него территориальных притязаний.

Для Советского Союза пакт был важен сразу по многим причинам. Во-первых, избавив страну от угрозы немедленного участия в европейской войне, он дал ей почти два года передышки, «значительную свободу рук в Восточной Европе и более широкое пространство для маневра между воюющими группировками в собственных интересах».[298] Во-вторых, он оставил в изоляции Японию – на тот момент единственного действующего военного противника – и вызвал сильнейший кризис в ее руководстве. В-третьих, пакт вывел СССР из состояния международной изоляции, в которой он находился со времени Мюнхенской конференции. В конце 1938 г. Муссолини заявил: «То, что произошло в Мюнхене, означает конец большевизма в Европе, конец всего политического влияния России на нашем континенте».[299] Теперь московские остряки, еще осмеливавшиеся острить, с полным правом говорили: «Спасибо Яше Риббентропу, что он открыл окно в Европу» (приведено в мемуарах Хильгера).

Что же касается «политической и правовой оценки» пакта, превратившейся для СССР конца восьмидесятых в злободневную внутриполитическую проблему, то его ритуальное осуждение на Втором съезде народных депутатов СССР в 1989 г. было воспринято многими учеными и просто здравомыслящими людьми с изрядной долей иронии. Г.Л. Розанов резонно заметил: «Бессмысленны попытки выносить сегодня приговоры событиям тех далеких дней, а тем более объявлять их недействительными»,[300] – хотя его книга, откуда взята приведенная цитата, не свободна именно от таких тенденций. Не зря тогда в ходу была шутка, что следующей акцией будет «правовая оценка» Ям-Запольского мира Ивана Грозного с Польшей.

И пакт Молотова-Риббентропа, и Мюнхенское соглашение в равной степени уязвимы с точки зрения абстрактной «морали» и в равной степени объяснимы государственными интересами сторон. Но московский договор более значим потому, что это был договор естественных союзников, определявшийся близостью геополитических интересов, а не «экстремистских идеологий». Французский публицист А. Фабре-Люс комментировал: «Мы <Франция и Великобритания. – В.М.> обхаживали Сталина, говоря ему о чести, справедливости, свободе. Он ответил, что не хочет «таскать каштаны из огня» [Принятый за границей перевод известных слов Сталина о «любителях загребать жар чужими руками» из доклада на XVIII съезде ВКП(б).] ради нашей выгоды. Германия говорила ему о войне, разделе территорий, революции: это язык, который он понимал».[301] Много позже П.А. Судоплатов суммировал: «идеологические принципы далеко не всегда являются решающими в секретных отношениях между сверхдержавами – это одно из правил игры».[302] Железная логика геополитики на какое-то время взяла верх.

Глава пятая АНГЛОСАКСОНСКИЙ КЛИН

Наша главная цель в переговорах с СССР заключается в том, чтобы предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией.

Между нами говоря, я не люблю Коперника. Он смотрел через правильную сторону телескопа, что сильно преувеличивало проблемы. Я смотрю с другого конца – и все проблемы становятся куда проще.