Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

Не знал я во время этой беседы, что у Королёва позади были шесть с лишним лет режима советского "зека" - Бутырка, пересыльные тюрьмы, Колыма, опять Бутырка, "шарашки" в Москве, Омске, Казани...[3]. Королёв при этой встрече был для меня обыкновенным, ничем не примечательным, малознакомым человеком, которого назначили начальником нашего отдела. Знал я только то, что он не был кадровым военным офицером, а подобно многим другим специалистам, командированным в Германию для освоения трофейной техники, был одет в военную форму лишь временно. Если бы наша группа приехала в Германию на месяц или два раньше, мы тоже были бы "обращены" в офицеров, но ко времени нашей командировки от этого "маскарада" уже отказались, и мы остались "цивильными", как тогда называли, то есть гражданскими советскими инженерами.

С первых минут нашего разговора Сергей Павлович обратился ко мне на "ты". Но это "ты" было совсем другим, чем "ты" товарища Ж. Королёв этим "ты" как бы давал понять, что мы - единомышленники, он как бы брал на себя обязательства старшего в семье человека, приглашал быть с ним откровенным и, как позже убедились все работающие с ним, готов был каждого из нас защитить от беды и неприятностей как своих близких родственников.

Выйдя от Сергея Павловича, я тут же помчался к Ж. - его кабинет был в другом корпусе - и притворился давно ожидающим его. Всю остальную часть процедуры нет смысла описывать подробно - она была проведена им с подчеркнутым апломбом и со всякими мелкими уколами и издевательскими репликами. Пришлось скрепя сердце терпеть. Через какое-то время всё это забылось напрочь: ни мне, ни Тюлину, оставшемуся в военном ведомстве, никаких обвинений предъявлено не было.

Прошло несколько месяцев, заполненных напряжённейшей работой. Чувствовалось, что Королёв умеет задавать темп и сам себя не щадит. Каждый день по вечерам в его кабинете допоздна горел свет, а в рабочее время это ощущалось по многим другим признакам, в том числе, и по нашей загруженности, несмотря на постоянно увеличивающуюся численность наших подразделений. Наш отдел расширялся главным образом за счёт молодёжи, но приходили и люди, имеющие за плечами значительный опыт работы. К сожалению, никто из них не являлся специалистом в области ракетной техники, каковой у нас практически ещё и не было, а груз традиций, приобретённый ими в других отраслях, чаще мешал, чем помогал Сергею Павловичу в его стремлении создать организацию нового типа, исходя из масштабов дела и его новизны. Вскоре рядом со мной появились такие же молодые ребята, как и я сам: из университета - механики и математики, инженеры из Бауманского, авиационного, из Ленинградского военно-механического институтов, несколько человек, демобилизованных из армии.

Несмотря на огромную занятость организационной работой, Сергей Павлович иногда находил время прохаживаться между рядами кульманов, беседуя с рядовыми конструкторами, проектантами. Чувствовалось, что у него самого "чешутся" руки, чтобы сесть за чертежную доску, взять в руки логарифмическую линейку и забыть о внешнем мире. Иногда он с завистью смотрел на работу обыкновенных инженеров и техников.

В один из таких моментов ему на глаза попался я. Подошел, поинтересовался, чем я конкретно занимаюсь, спросил о жилищных условиях, вспомнил о мешках с документами.

- Ну как, больше неприятностей у тебя не было с Ж.?

- Нет, Сергей Павлович, всё обошлось.

- Слушай, вот мы с тобой уже несколько раз встречаемся, а я не знаю, как тебя зовут, даже фамилию забыл, извини меня.

- Моя фамилия Аппазов.

- Аппазов... Аппазов, - произнес он несколько раз, растягивая слова и напрягая память, - что-то я таких фамилий не встречал. А по имени, отчеству?

- Рефат Фазылович.

- По национальности ты татарин?

- Да, Сергей Павлович, я из Крыма.

- Ах вот как. Крымский татарин. Где же твои родители, родственники?

- Все в Средней Азии.

- Как же ты там не оказался?

- Я с 1939 года учился в Бауманском институте, всю войну был здесь, в Крыму не пришлось бывать больше.

Этот разговор для меня был тяжким, однако видно было, что это не простое любопытство, так как в его глазах, в тоне разговора сквозило сочувствие.

- Ничего, Рефат Фазылович, жизнь непростая штука, она приносит много сюрпризов и не всегда приятных, приходится переносить многое. Пройдём время, и всё станет на свои места. Понимаю, что тебе тяжело. Терпи.

Много позже, когда я узнал теперь известные подробности его собственной непростой жизни, я понял, почему он с таким вниманием отнёсся к моей трагедии. Он многое понимал, в том числе и наше общее бессилие против зла и произвола. Понимал также и то, что такие вопросы обсуждению не подлежат. Постояв немного в возникшей неловкости, он вдруг, чуть улыбнувшись, продолжил разговор:

- Пойдем-ка со мной, у меня тоже с Крымом многое связано.

По пути в его кабинет он стал расспрашивать, откуда я, где жил в Крыму, где окончил школу, кто мои родители, есть ли братья, сёстры. Мы вошли в его кабинет, и он пригласил меня сесть в одно из широких кресел, а сам занял другое такое же кресло. Узнав, что я большую часть жизни прожил в Гурзуфе и Ялте, он задумчиво резюмировал:

- Да, благодатные, красивейшие места.

Прикрыл глаза, чуть заметно покачал головой несколько раз и медленно, очень медленно спросил:

- А на Каче ты был?

- Нет, Сергей Павлович, не был, но много слышал о Качинской долине как об одном из удивительных мест в Крыму.

- Жаль, жаль, ты много потерял. А в Коктебеле, я надеюсь, был, на Кара-даге был?

По правде говоря, я там тоже не бывал, но не желая огорчать Сергея Павловича, находящегося в состоянии каких-то очень приятных воспоминаний, солгал:

- Да, конечно, эти места я знаю.

Он как-то сразу оживился и с какой-то мечтательной грустью, глядя куда-то вдаль, сказал:

- Знаешь, лучшей частью моей жизни я обязан этим местам. Полёты на планёрах, внизу весь Крым, горы, леса, долины, море... сказочные красоты, опьяняющий воздух... Друзья, товарищи, соревнования... Была там одна женщина, ух, какая женщина! Там можно работать от зари до зари, а усталости не чувствуешь. Я бы хотел ещё хоть раз вернуться в то время, в те места и почувствовать себя в этом бесшумном, удивительном, ни с чем не сравнимом полёте.

В таком растроганном состоянии я видел Сергея Павловича один только единственный раз, когда он не мог сдержать нахлынувших чувств.

- Сергей Павлович, вы, конечно, ещё не один раз сумеете побывать в тех местах, когда жизнь наладится.

- Твоими бы устами, да мёд бы пить, дорогой Рефат Фазылович! Я верно произнёс твое имя?