Престолы, Господства - Дороти Ли Сэйерс

— Мы должны доказать всю эту историю, а не только предлагать, — заметил Чарльз с сомнением в голосе.

— Бантер мой! — воскликнул Питер. — Когда ты обнаружил, что фотографические работы невозможны из-за засорённой раковины, ты пытался её прочистить?

— Пытался, милорд, но безуспешно.

— Итак, когда ты уходил, она всё ещё была забита?

— Да.

— И что произошло со сливом с тех пор? Кто-нибудь пользовался бунгало?

— Нет, — сказал Чарльз. — Нет, если только Харвелл не сдал его. Когда он ездил жечь костёр, в дом он не заходил. Я немедленно пошлю кого-нибудь, чтобы получить образец того засора. А мы действительно зададим Эймери твой вопрос.

— Могу я сделать это сам? — спросил Питер с надеждой. — В конце концов, это я додумался.

— Ты можешь сопровождать меня как лицо неофициальное, — согласился Чарльз.

— Нет, — сказал Эймери. — Она была совершенно неподвижна. Она просто сидела, не обращая на меня внимания.

— Вы действительно уверены, сэр, что она не сделала никакого движения за всё это время, пока вы стучали в окно, смотрели и звали её? — Голос Паркера был тих и почти нежен.

Эймери нахмурился, стараясь вспомнить.

— Она опустила руку, — сказал он наконец. — Её рука лежала на подлокотнике, и она позволила ей упасть и коснуться пола.

Уимзи начала пробивать дрожь. Он смог представить руку, медленно скользящую по гладкой поверхности дешёвого кресла. Мёртвый вес: недавно умершее тело — позже наступило бы окоченение.

— Но её лицо, сэр? Вы видели какую-нибудь мимику на лице? Вы могли бы её увидеть с того места, где находились?

— О, я мог видеть её очень чётко, — сказал Эймери, внезапно заговорив быстро. — У неё было такое замороженное выражение — у неё это хорошо получалось. Она не двигала ни единым мускулом. Она часто проделывала такое со мной: как раз в то время, когда мне казалось, что она поощряла меня, она начинала разыгрывать из себя ледяную деву, становясь внезапно холодной и далёкой. Она могла просто заморозить таким выражением. Как ангел, как статуя. Это пронзало мне сердце, но я не мог противиться.

— Страшись, La belle dame sans merci владычица твоя, [216] — пробормотал Уимзи.

— Да, — сказал Эймери, — именно так. Ничто не попадает в точку так, как поэзия. Розамунда даже чуть-чуть улыбалась, как если бы мои мучения забавляли её. Она просто замораживала меня, но я никогда не видел её такой прекрасной.

— Возможно, она постоянно чередовала жар и холод, как вы говорите, сэр, — сказал Чарльз. — Но в этом случае… вам станет легче, если вы узнаете, что она не игнорировала вас, или, по крайней мере, мы так считаем? Мы полагаем, что она была уже мертва.

Лицо Эймери приняло очень бледный зеленоватый оттенок. Мгновение он смотрел на Чарльза, а затем, пошатываясь, встал и со словами: «Извините, мне сейчас станет плохо», — выбежал из комнаты.

— Бедняга, — сказал Чарльз, глядя ему вслед, — полагаю, он родился слишком тонкокожим.

— Не думаю, что это врождённое, — цинично сказал Уимзи. — Тепличные условия. Но для него всё это слишком грубо. Ты собираешься ему сказать, что его репутация не пострадает?

— Я собираюсь сказать ему, что он свободен от подозрений, но будет необходим как свидетель, — сказал Чарльз. — Прежде, чем я заберу констебля или двух на случай проблем и пойду арестовывать Харвелла.

— Мне хотелось бы, чтобы ты этого не делал, — сказал Уимзи.

— Ради всего святого, почему?

— Пойдём и спокойно всё обсудим в «Георгии и драконе» через улицу? Встретимся там, когда ты изложишь Эймери всё, что собирался.

— Действительно жаль беднягу, — сказал Чарльз, потягивая свою пинту. — Наверное, она была совершенно невыносимой женщиной.

— Оправдываешь убийство, Чарльз? Я не верю своим ушам!

— Ну, задушить её — это, конечно чересчур, — сказал Чарльз тоном человека, делающего уступку. — И я всё ещё не уверен, что мы вышли из чащи, Уимзи, даже если, как я полагаю, мы найдём в том засоре обрывки бумаги и хлопья краски. Он будет всё отрицать, а присяжным вся картина покажется совершенно нелепой.

— Сколько времени, по твоему, всё заняло? — спросил Уимзи, размышляя. — Он должен был пронести тело в спальню и положить его на кровать. Он должен был снять и уничтожить маску.

— Ты подразумеваешь, что мы должны проверить все перемещения и времена в течение утра так же, как раньше ночи?

— Я ожидаю, что ты обнаружишь, что имеется по крайней мере час, ушедший неизвестно куда, прежде чем он позвонил в полицию. Я так понимаю, его звонок зарегистрирован?

— Конечно. Но присяжные легко поверят, что он провёл время, рыдая и воздевая руки к небу.

— Нет, — сказал Питер. — Они не будут думать, что он пролил хоть одну слезу по своей жене, хотя я уверен, что он это сделал, потому что они повесят его за убийство Фиби Сагден. Я буду единственным человеком в Англии среди мужчин или женщин, кто верит, что его горе по Розамунде искреннее.

— Тогда ты знаешь что-то, чего не знаю я, Уимзи. Насколько я знаю, нет никакой связи между этими двумя преступлениями кроме случайного совпадения: дом убитой девушки был в Хэмптоне. Не повторяй мне снова, что тебе не нравятся совпадения — мне они тоже не нравятся, но…

— Но я действительно говорил тебе об этом, Чарльз. Ты просто не следил.

— О чём?

— История мистера Порсены. Он говорит, что Фиби, то есть Глория, ездила в родной Хэмптон, чтобы привести какую-то одежду.

— Ну и?

— Ну, она могла увидеть там Харвелла в какой-то момент вечером. Когда он говорит, что бродил по лондонским улицам, а мы думаем, что он убивал свою жену. Вот такой пустячок, Чарльз, достаточный, чтобы потерять жизнь. Она видела его — они встретились, идя по переулку, или… да, вот именно, когда он подъехал, чтобы развернуть автомобиль перед воротами соседей, было почти одиннадцать вечера, а девушка как раз уходила со своей одеждой, возвращалась из паба или что-то в этом роде.

— Но знала ли она Харвелла в лицо? Он не часто бывал в Хэмптоне, и она не жила дома.

— Фактически я уверен, что она знала Харвелла. Харриет видела её с ним однажды за ланчем в Ритце.

— Таким образом, она могла разбить его алиби, или, вернее, всю его историю.

— И она довольно быстро это поняла. Она читала «Ежедневный Вопль» и подобные издания.

— Она могла прийти в полицию и рассказать нам.

— Но эта мадам была очень умной. Намного выгоднее было пойти к Харвеллу и немного его пошантажировать.

— Если она шантажировала его, то мы сможем найти деньги. Деньги оставляют следы такие же чёткие, как отпечатки пальцев, но сохраняются дольше.

— Дело не в деньгах. Нечто намного более желанное, нечто, о чём страстно мечтаешь, сгораешь от вожделения, терзаешься от зависти.

— И не деньги?

— Слава, Чарльз. Роли. Она была посредственной актрисой, но жаждала больших ролей. Не только для себя, но и для дружка. Она видела себя и своих друзей, играющих все роли в постановках Харвелла ныне и присно и во веки веков. Он послал её в вечность более коротким маршрутом.

— Она утонула. Вскрытие не обнаружило признаков ран. Она, возможно, упала с моста. Это мог быть любой мост в Лондоне.

— Мог. Но не считаешь ли ты, что пора взглянуть на театр Крэнбоурн?

— Я могу получить ордер, если желаешь, и обыскать место.

— Я подумал, что мог бы организовать небольшую провокацию. Я знаю, что ты не можешь баловаться чёрной магией, но я могу. Думаю, Харвелл — существо импульсивное.

— Импульсивное? И ты говоришь так после всей этой тщательно продуманной постановки с маской?

— Он как шахматист, который совершает глупые ошибки, но затем очень хорошо восстанавливает положение. Человек, который не может перенести проигрыш, кто считает, что имеет право одержать победу, кто думает, что законы Божеские и человеческие не относятся к нему. Я прекрасно понимаю, Чарльз, что возможность убедительно связать его с телом, плавающим свободно в Темзе, не слишком велика. Нам требуется его же помощь: мы должны заставить его испытать такое потрясение, чтобы он сказал какую-нибудь глупость. Смотри, вот что я имею в виду…

19

В ад, в ад ступай и расскажи, что я

Тебя послал туда…

Уильям Шекспир [217]

Театр Крэнбоурн был построен в 1780 году и частично сохранил изящество и славу века барокко. Его ложи и ярусы плавно огибают партер, его арка авансцены насыщена буйной смесью бронзовых барельефов, а потолок украшен розовеющими облаками и фигурками летающих ангелов. Здание было построено как оперный театр и в дни Гайдна и Моцарта выполняло свою роль; в наши дни, слишком маленькое для этой цели, со слишком небольшой оркестровой ямой и отсутствием места для громоздких декораций, оно стало просто одним из многих лондонских драматических театров, хотя всё ещё остаётся самым изящным.