Идол липовый, слегка говорящий - Николай Бахрошин

Они выпили. Потом еще выпили. Еще немного…

– Я пока никому не говорил, что связи с Большой Землей давно уже нет, – рассказывал мэр, оживляясь все больше и больше. – Ну, вы понимаете… Понятно, узкий круг доверенных лиц это знают, прокурор Валерий Иванович, допустим, товарищ Чердыкин, ответственный за ПВО и военную подготовку юношества, господин Костиков, председатель АО «Деревокомбинат» – эти знают, конечно… Ну, вы понимаете… Но люди все проверенные, кремни, не люди. Столбы железобетонные! Гвозди бы делать из этих людей, как пожелал нам поэт пролетарской направленности. Помните, как раньше учили, гвозди бы делать из этих людей – крепче бы не было в мире гвоздей! Молотки ковать! А лучше – сразу кувалды! – воодушевлялся Арсений Петрович. – И делали! И забивали! На одних опорах энтузиазма возводили державу! И стояло все, так сказать, как монолит на ногах колосса! А что теперь? Умные все стали, куда ни плюнь – одни умные… – мэр затуманился, видимо припомнив собственную семью. – А кто подставит плечо под родительскую ношу?! Кто возложит, так сказать, и углубит, спрашиваю я вас?!

– И давно нет? – поинтересовался Саша, отвлекая Рассольникова от скорбной темы, умноженной на воспитание юношества.

– Чего? – не понял мэр.

– Ну, связи…

– Да лет десять уже, – показалось, что Рассольников посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Ага! –сказал Саша значительно.

– Такие дела, – подтвердил мэр.

– А как народ? – озабоченно спросил Саша, делая на лице государственное выражение.

– А что народ? Народ – как народ… – снова расстроился Рассольников. – Всем все по фигу, конечно. Живут себе… Нет, прокурор Валерий Иванович, товарищ Чердыкин, господин Костиков, другие ответственные товарищи – эти переживают, конечно, эти думают о завтрашнем благе. Ну, вы их еще увидите, сами поймете… А остальным – до фонаря все! Такой народ! Не приведи господи! Живут и живут… Ну, вы сами все увидите…

Слушая пьяного, но не пьянеющего мэра, Саша наконец начал догадываться, за кого его принимают и что от него хотят…

Время, проведенное в компании мэра, потом представлялось Саше этаким черным пятном, чернильной кляксой, под которой смутно проступали контуры людей и событий. От постоянного изобилия спиртного в голове все время мутилось, лица путались, слова превращались в бессмысленную фонетическую кашу, а люди мелькали перед глазами невнятными силуэтами, как привидения, надвигающиеся сквозь туман.

Не только Рассольников, остальные острожинские кремни и столбы общества тоже считали водку единственным способом времяпрепровождения. Молотки и гвозди градоуправления зашибали так, что стук стоял день и ночь. Прокурор Валерий Иванович с приплюснутой головой, вдавленной в плечи по самые уши, приземистый и массивный, словно бабушкин комод позапрошлого века и плотно упакованный в форменный черный мундир, пил молча, вдумчиво, сосредоточенно, не отвлекаясь на мелочи вроде закуски.

Капитан запаса товарищ Чердыкин, седой, тощий и угловатый, пил громко, остервенело, затравленно блестя глазами и провожая каждую стопку нецензурными выражениями восхищения. По меньшей мере, спивающийся полковник Генерального штаба, предчувствующий скорый конец блестящей карьеры. Господин Костиков, круглый, масляный и рябой, как блин, пил весело, но как-то однообразно весело. Его бесконечные, несвежие прибаутки, как первая пошла – вторую позвала, одна колом – другая соколом, грибок – рюмочке дружок, с похмелья вообще слушались как откровенное издевательство над больной головой.

Впрочем, они оказались не единственными, проверенными на прочность. Скоро к ним присоединились начальник УВД майор Ряпушкин, начальник стройгортреста Миндлин и еще какие-то люди, мечтающие перекинуться парой слов с «человеком из центра» или хотя бы глянуть на него. Как паломник жаждет глянуть на святую икону хотя бы издали.

Саша уже понимал, что мэр, остервенев от краевой изоляции, принял его за человека, присланного из центра с ценными указаниями. Остальные с удовольствием в это поверили. Полностью войдя в роль, Саша никому не отказывал в малости человеческого общения. Без фамильярности, разумеется, фамильярности он не допускал, положение, что ни говори, обязывало. Но держался приветливо, если не сказать – милостиво. С понятной самоуверенностью человека, своим умом вышедшего из народа в люди, упоминал в разговорах известных политиков и министров, вворачивая фразочки типа: «и вот мы с премьером решили…», «а я и говорю президенту: по-другому нужно делать…», «а министр обороны меня и спрашивает: как думаете, Александр Иванович…». В остальном общался просто, демократично, чинами не козырял, положением не чванился, показывал своим видом, что люди из Москвы – тоже люди, а не просто аппарат управления всей страной. И ничто человеческое им не чуждо, наоборот, поддержать компанию и чокнуться раз-другой-третий где-нибудь на периферии, в сущности, хороший отдых от высокой политики…

Вообще, пребывание в высшем свете Острожина потом представлялось ему чем-то вроде хлестаковского заезда в Н-ск или возвращения барина из Парижа на историческую родину в Кологрив. Трезвым он бы не решился на такой откровенный треп, стыдно все-таки, неудобно, как нудисту на пикнике старшекурсников-семинаристов. Но местная водка подогрела природный авантюризм журналиста, бесконечная пьянка окончательно пережгла тормоза, а репортерское знание нюансов жизни политической элиты придавали его рассказам необходимое правдоподобие. Зная за собой определенные актерские дарования (какая без них оперативная журналистика?), Саша разошелся, как лауреат на пике своего бенефиса. Болтал о государственных делах небрежно, нарочно подчеркивая смешные стороны, словно бы главная составляющая государственного управления ему давно уже так надоела, что и говорить о ней не хотелось…

Сработало на удивление. Через три дня беспробудных посиделок местная верхушка, алея залысинами и щеками, как боевыми знаменами, уже смотрела на него снизу вверх. Не меньше, чем на полномочного и представительного эмиссара Кремля, способного росчерком пера решить все их проблемы. Саша, трезвея, боялся и прикидывал, когда его будут бить. А выпивая от нервов, делался еще безудержнее в речах и гипотетических возможностях.

Проблем много, нудно толковали ему местные чиновники, очень много. Сложный регион, просто архи-сложный. «Денег нет, руководящие указания – отсутствуют, народ – говно, ничего не слушает и никакой власти не признает…» – жаловался Рассольников. «Что есть, то – есть, дрянь народ! Бегут со всеми проблемами к хранителю идола, некоему Иннокентию Савичу, слушают его, как отца родного не слушают. Как будто они – люди, специально обученные руководству, поставлены здесь, чтоб только водку жрать», – подтверждал прокурор Валерий Иванович, разливая по очередному кругу.