У каждого своя война - Виктор Тюрин

Я посмотрел в сторону графа, но тот стоял и как завороженный смотрел на поле боя. За его плечами стояла сотня легкой кавалерии, его последний резерв.

Поняв, что возы это ловушка, латная конница Буанаротте, растекаясь по обе стороны перед обозами, начала обходить их с флангов. Я плюнул на стратегию графа, птицей взлетев в седло, закричал:

– Руби!! Святой Георгий!!

– Святой Георгий!! – подхватили за моей спиной клич – девиз латники и бросились на врага. Уже вступив в схватку, я успел заметить, как резервная сотня графа, пошла в атаку, но этот отчаянный шаг уже ничего не смог изменить, а только оттянуть поражение.

Бугрунцы, ввязавшись в бой у возов, потеряли все то, что предвещало им победу – напор и стремительность, теперь они просто давили на нас своей массой и если бы не ливень стрел, они бы смели нас за десять минут. Я не мог знать, что в эти минуты, погиб рыжий баварец, после чего его солдаты кинулись врассыпную, тем самым, оставив швейцарцев с врагом один на один. Когда те, оказавшись прижатыми к возам, получили весомую поддержку в виде английских стрел, это заставило их еще ожесточенней обороняться.

Битва была проиграна и все это понимали. Сейчас лишняя минута на поле боя забирала жизни моих солдат, а этого я допустить не мог. Вырвавшись из схватки, нашел глазами лейтенанта швейцарцев, закричал: – Вернер!! Шиффель!! Отходим!! – затем закричал, надеясь, что меня услышат: – Кеннет!! Сэм!! Егерь!! Отходить!!

В этот самый миг, рубящийся передо мной английский латник, замахнувшись мечом на противника, вдруг замер, потом дико закричал и закачался в седле, следом за ним другой англичанин, с залитым кровью лицом, обмякнув, упал лицом на гриву своего коня.

Сначала отступили лучники. Их прикрыли швейцарцы и мы. Граф, наконец, понял, что все кончено, собрал всех кого можно и присоединился к нам. В этот самый момент мы услышал звуки боя на холмах – там сражались тяжелые латники Бузонне, но сейчас это было для нас бесполезно. Как я позже узнал, наша латная конница завязла в обозах и попала под удар вражеских арбалетчиков и пехоты. Возглавляя одну из атак, сам Бузонне был ранен и попал в плен, после чего его конница была рассеяна и бежала с поля боя.

Мы отступали медленно и трудно, оставляя на пожухлой траве своих бойцов – славных парней, которые уже никогда не вернутся домой. Поле битвы, куда не кинь взгляд, было усеяно телами павших воинов, конскими трупами, знаменами и изломанным оружием.

Уйти от окончательного разгрома мы смогли, достигнув неглубокой, но быстрой речушки. Лучники с ходу переправились на тот берег, после чего прикрыли нас, швейцарцев и остатки нашей кавалерии. Бой на берегу был коротким, но кровавым и жестоким до предела. Я переправился одним из последних. Вместе со мной из боя вышли двадцать три, оставшихся в живых, латника. Большая их часть осталась лежать на поле боя и у переправы.

Легкая кавалерия противника попыталась преследовать нас, но, окрасив воду в речушке своей кровью, развернувшись, ускакала вспять. Тяжеловооруженные бургунцы даже не стали делать попыток переправиться на другой берег.

Впрочем, наш окончательный разгром был только делом времени. Стоило нам отступить от реки, как конница, переправившись, снова повиснет у нас на плечах, а дожидаться подхода вражеской пехоты – тоже своего рода самоубийство, так как значительный перевес сил противника уже автоматически давал ему победу. Я быстро прикинул свои потери. Погибло двадцать шесть лучников и больше половины латников, в том числе их командир, Черный Дик, но еще большие потери понесли немцы и швейцарцы. Копейщиков из трех сотен солдат осталось не больше шестидесяти человек, но как воинское подразделение они уже не существовали. Причем не только из-за оружия, брошенного на поле боя, а в основном из-за того, что потеряли воинский дух. Мне противно было смотреть на них: солдат должен оставаться с солдатом, чтобы не случилось. Швейцарцы несмотря на свои потери, выглядели не в пример лучше копейщиков. Даже сейчас их глаза зло сверкали, когда они бросали взгляды на лагерь противника. Было, похоже, что подобную ситуацию, они воспринимали словно вызов.

Какие потери понесла кавалерия, подсчитать было невозможно. Вместе с раненым в бедро графом на другой берег речки переправилось полторы сотни всадников. Хотя рана графа была не опасна, но в седле он сидеть не мог и теперь лежал на плаще, наброшенном поверх ложа из нарубленного кустарника.

– Господа, не вижу другого выхода, как только сдаться, – этими словами открыл наш военный совет граф.

Швейцарский лейтенант и я согласно кивнули. Да и что тут скажешь? Помимо убитых в сражении солдат у нас было около сорока человек раненых. Я прикинул, что если мы решимся на новое сражение, то драться с противником нам придется в пропорции «один к трем». Единственное, что радовал меня, то это приличный запас стрел оставшийся у лучников. Граф предложил дождаться приезда самого Буанаротти и только тогда начать переговоры, а сейчас послать кого-либо из нас, чтобы сообщить противнику о нашей сдаче. Пошел я. Выйдя на берег, я криками и жестами добился того, чтобы кто-нибудь из всадников подъехал поближе, затем растолковал ему, что мы готовы сдаться и хотим обговорить их условия с командующим. Солдат уехал, а мы стали ждать. Я был злой и голодный. Хотя часть моих доспехов пришла в негодность, мне на этот раз здорово повезло. На мне кроме синяков ушибов, не было не царапины. Большинство солдат сейчас сидели у костров, чистили оружие и сушили амуницию. Унылые лица и хмурые взгляды. Так в унылом молчании прошло около двух часов, пока на противоположном берегу не наметилось оживление. Подошел отряд вражеской пехоты, сопровождавший небольшой обоз. На том берегу реки тут же занялись костры, на которых стали готовить пищу. Нам же оставалось глотать слюни. И только когда солнце покатилось с небосклона, прискакал главнокомандующий во главе свиты и отряда конных солдат. С его появлением мы снова собрались на совет. Граф сказал, каких условий следует придерживаться на переговорах, после чего я снова вышел на берег. Переговоры с офицером из свиты Буанаротти долго не затянулись, так как мы и наши противники прекрасно понимали, как обстоят дела.

Единственное, что мы могли сделать в нашей ситуации, то еще выдержать сутки, а то и дать бой, но и то и другое было совершенно бессмысленным в нашем положении. Так как дело шло к вечеру, то мы договорились, что сдача произойдет завтра, с раннего утра. На том и решили. Офицер поехал в свой лагерь, а я немного постоял, а затем побрел вдоль берега. Пройдя ярдов пятьдесят, я набрел на песчаную отмель, где скинул всю одежду и минут двадцать плескался в воде. Потом прилег на солнце, прикрыл глаза и задремал. Я бы спал еще, но чужое присутствие, заставило меня, словно зверя насторожиться, а затем проснуться. Открыл глаза. В двух шагах от меня сидел Игнат. Увидев, что я смотрю на него, сказал виновато: – Я искал вас, господин. Я сел, потом сказал: – Все нормально, парень.

Ближайшие кусты темнели черным пятном в сгустившихся сумерках. Где-то недалеко закричала хрипло какая-то птица. В траве звенели цикады. Вдруг что-то неожиданно плеснуло в воде, почти рядом с берегом. Я вскочил на ноги, за мной тут же оказался на ногах телохранитель. Пока я всматривался в темную воду, за моей спиной раздался голос Игнацио: – Рыба плеснула. Видно крупная, вон как хвостом по воде ударила.

Подойдя к одежде, только начал одеваться, как… мне в голову пришла одна мысль, и я снова посмотрел на черное зеркало воды. «Гм! А почему бы и нет? – и я посмотрел в сторону лагеря противника.

На противоположной стороне речушки горело множество костров, на фоне которых виднелись темные фигуры солдат Буанаротти. Они ели, чистили оружие, разговаривали. Часть лагеря было ограждено возами, рядом с ними поставили палатки офицеров и самого командующего. Его палатку охранял часовой. С другой стороны лагеря, выходившего на свободное пространство, редкой цепочкой стояли часовые. Усиленный пост был выставлен прямо на берегу. Две пары солдат то сходились и расходились в разные стороны. Я заметил, что ходят они недалеко. Тридцать – сорок ярдов в сторону. План потихоньку вырисовывался у меня в голове, приводя меня во взвинченное состояние.

Снова бросил взгляд в сторону шатра командующего. В этот самый момент полог откинулся и оттуда вышли двое. Один поддерживал другого под руку. Пьяный, похоже, уже и лыка не вязал. У главнокомандующего шла пьянка. Если до этого у меня были сомнения, то сейчас они стали испаряться. Посмотрел в сторону нашего лагеря. Наши солдаты тоже сидели у костров, но, ни радости на их лицах, ни веселого гомона, ни аппетитного дымка в нашем лагере не было. Радость, оттого что они живы, которую они испытывали вначале, сейчас уже рассеялась. Осталась злоба, голод и печаль. У многих из них на поле боя остались друзья и приятели, а то и близкие родственники. Глядя на эту мрачную картину, неожиданно почувствовал непонятно откуда взявшееся чувство вины.