Ночное солнце - Александр Кулешов

Илья Сергеевич не думал, что Петр будет так страдать. А что Петр глубоко страдает, бросалось в глаза, несмотря, а может быть, как раз из-за всей этой его жалкой маскировки.

Может быть, именно потому, что так больно было сейчас самому Илье Сергеевичу, он сказал непривычно жестко:

— Хватит, Петр, не паясничай. Веселого мало. Но земля не остановилась — вертится. Поужинаем и обсудим, что к чему. Мы не в театре, и комедии играть незачем. Как и драмы. Решать надо. А примем решение, будем проводить его в жизнь. Так солдаты поступают.

— Да я-то, как видишь, не солдат… — с горечью произнес Петр.

— Я сказал, чтоб ты бросил этот тон, Петр. — Илья Сергеевич нахмурился. — Будем говорить о фактах, не о чувствах. О них потом. Давай все рассказывай и подробно.

— Без чувств тут не обойдется, отец, — печально сказал Петр. — Садись, сейчас чайник принесу.

Они сели за стол, налили чай, но, так ни к чему и не притронувшись, начали этот невеселый, вечерний, затянувшийся далеко за полночь разговор.

Подробно, откровенно, как он привык это делать, Петр рассказал отцу все, начиная с первого дня прибытия в Москву.

Илья Сергеевич слушал не перебивая.

— Здорово не повезло, отец, — закончил Петр свой невеселый рассказ, — просто не знаю, что делать.

Он тоскливо смотрел в незанавешенное окно, за которым все серебрилось в свете луны — деревья, крыши, легкие неподвижные облачка.

— Я же сказал, Петр. Надо принять решение и проводить его в жизнь, — повторил Илья Сергеевич.

Петр взглянул на отца. Он только сейчас вспомнил, что то же самое сказала Рута, только еще раньше, до его отъезда. Наверное, то же самое посоветовала бы и мать. Они что, все из одного теста сделаны, одинаково думают? Или это сама очевидность. И только он один не понимает?

— Какое решение? — спросил Петр.

— Это уж тебе виднее. Я могу только советовать.

— И что ты советуешь, отец?

— Вот что, сын (так Илья Сергеевич называл его очень редко, в особо важных случаях). Не будем все смешивать. Ты ведь ездил сначала в Москву, чтобы все для себя выяснить. Ты сам это сказал. Так?

— Так…

— Выяснил?

— Я же тебе рассказал, отец…

— Ты мне рассказал, что произошло, Петр. Как говорится, изложил факты. А выводы?

— С Ниной покончено.

— Твердо? Ты уверен? Сомнений нет?

— Твердо, отец. После всего… я б не смог с ней встречаться. Я не хочу ее видеть, — Петр поднял глаза на отца.

— А тебе не жаль? — помолчав, неожиданно спросил Илья Сергеевич.

— Жаль. Очень жаль. Мне было здорово с ней. Но, понимаешь, отец, как бы тебе объяснить — мне жаль то, что у нас было, жаль такую, какой она была. А такая, как сейчас, она мне не нужна, ну пойми, я просто не смог бы. Словом, Нина для меня больше не существует! — закончил Петр твердо.

— Значит, одно решение принято, — подчеркнуто деловито констатировал Илья Сергеевич. — Остается провести его в жизнь.

— Провести в жизнь? — не понял Петр.

— Конечно. А ты как думал. Решил, что Нина для тебя больше не существует, и воображаешь, что она вообще не существует? Но ведь она есть. И ты это знаешь. А вдруг она напишет тебе?

— Не напишет…

— Кто знает. Или жизнь снова вас сведет. Мало ли, что бывает. Если она действительно для тебя не существует, ты не должен о ней думать, ее помнить. Но ведь и думать и помнить будешь.

— Нет!

— Будешь, сын, будешь. В твоем возрасте ничего так легко не приходит и так трудно не уходит, как любовь. Словом, смотри, принял решение — проводи в жизнь. Только предупреждаю, не так это будет просто.

— Справлюсь.

— Конечно, — подтвердил Илья Сергеевич, — только постарайся побыстрее, — он улыбнулся, — иначе тебя это будет отвлекать от главного.

— А это ведь не главное, — не то спросил, не то подтвердил Петр.

— Нет, — отрезал Илья Сергеевич, — главное — училище. Так, по крайней мере, было для меня. Надеюсь, для тебя тоже. Вот об этом давай и поговорим.

Теперь он был сосредоточен, нахмурил лоб. Он старался вывести сына из сферы эмоций, придать разговору максимально деловой характер. Двое военных обсуждают план операции после неудачного наступления. Где крылась ошибка, как исправить, как перегруппировать силы, откуда начать новую атаку. Чтобы в конечном счете выполнить боевую задачу.

— С чего думаешь начать?

— С врача, — неожиданно сказал Петр.

— Правильно! — поддержал Илья Сергеевич.

— Выясню подробно, что за дистония эта, — продолжал Петр, — как с нею разделаться, как стать нормальным. — Он грустно усмехнулся.

— Вот, вот, — без улыбки сказал Илья Сергеевич, — главное — стать опять нормальным. Во всех отношениях, — добавил он.

— Ладно, отец, с первым вопросом ведь покончено. Узнаю у врача, что к чему, и буду железно соблюдать режим, лечение, диету. Словом, все, что скажет. Никаких отрицательных эмоций! — Он опять усмехнулся.

— А положительные? — по-прежнему серьезно спросил Илья Сергеевич.

— Положительные? — переспросил Петр. Он вдруг подумал о Лене Соловьевой. — Найду положительные, отец. — И впервые за весь разговор улыбнулся.

— Отлично, — улыбнулся и Илья Сергеевич.

— Завтра же отправлюсь в аэроклуб. Вообще-то у них занятия в октябре, но может, какие-нибудь сборы. Словом, выясню… — Он говорил теперь оживленно, горячо, строил планы. — А на будущий год снова подам в Рязанское. И поступлю! Увидишь, отец, поступлю. Это железно.

— Да я и не сомневаюсь, — заметил Илья Сергеевич. — Что ты рано или поздно поступишь, сомнений нет. Но лучше раньше, чем позже. А так в училище ты и из армии можешь пойти. Между прочим, раз тебе десантником стать не противопоказано по здоровью, так можно и другое училище кончить. Донецкое, например. Как сын Логинова Николая Николаевича. Или…

— Нет, отец, — сказал Петр, вставая, — я хочу окончить Рязанское училище, и я его окончу. Не сомневайся!

— Ну что ж, сын, — Илья Сергеевич тоже встал, — решение принято, остается провести его в жизнь. А теперь спать, — он посмотрел на часы, — время позднее, служебное совещание окончено. — Он улыбнулся, обнял Петра за плечи.

Впервые за много дней Петр заснул в ту ночь спокойно. Не сразу, поворочавшись, повздыхав. В общем-то теперь все стало ясно. Он твердо знал теперь, что будет делать. Рядом был отец… Конечно, еще много трудностей на пути, он понимал это. «Мы ведь Чайковские», — повторял он слова отца, засыпая.

На следующий день с утра Петр помчался в поликлинику. Врач подтвердил диагноз, задал множество вопросов и без труда угадал причины болезни. «Лекарства» прописал те же: режим, воздержание, чистый воздух, спорт, положительные эмоции. Словом, все то, что любой врач советует любому больному и что ни один больной не соблюдает. Но Петр дал себе слово скрупулезно выполнять предписания врача.

Начал с положительных эмоций. Для него таковыми было все, что связано с аэроклубом. Но там он никого не застал. Подумав, решил пойти к Руте домой. Ему сказали, что она в городе, только что переехала на новую квартиру.

Не без труда, путаясь в новостройках, нашел высокий дом, хотел одним махом взбежать по лестнице на двенадцатый этаж, но вспомнил врачей и нажал кнопку лифта. «Скоро потребую, чтобы мне место в автобусе уступали», — с горечью подумал он.

Перед тем как позвонить в дверь, неожиданно оробел — неудобно, приперся ни с того ни с сего. «Ничего, — решил он, — скажу, что узнал о переезде, может, нужно помочь, вот пришел узнать».

Петр вдруг подумал, что не имеет представления о том, замужем ли Рута, есть ли у нее дети, с кем она живет — с родителями, с семьей, одна… Интересно, почему все же мама никогда ему о ней не рассказывала?

Он поискал кнопку звонка. Ее не было. Наверное, еще не успели провести. Постучал.

Дверь открыла Рута. Привыкший видеть ее всегда подтянутую, тщательно причесанную, аккуратно одетую, он даже не сразу узнал ее. Рута загорела, спутанные волосы падали на глаза. На ней был вылинявший тренировочный костюм неопределенного цвета, старые резиновые тапки. В руках тряпка, с которой капала вода.

Некоторое время они изумленно смотрели друг на друга. Неожиданно Рута широко улыбнулась, движением головы откинула волосы со лба.

— Ну заходи, заходи же, десантник! Сдал на «отлично»?

Лицо ее светилось радостью. Петр понял, что она действительно рада его приходу. Не просто — очень рада. Ему сразу стало легко, весело, как-то тепло. Его даже не огорчил ее вопрос. Впрочем, он постарался быстрее рассеять недоразумение.

— Никакой я не десантник, Рута. Выяснилось, что я дистрофик…

Она смотрела на него, не понимая.

— Не приняли меня. По здоровью.

Взгляд ее сразу потух, улыбка сползла с лица. Она опустилась на испачканную мелом табуретку, единственную мебель в передней.