2012 Хроники смутного времени - Евгений Зубарев

Патрульные повесили атамана, причем за ноги, и пока он болтался посреди города на стреле самоходногокрана, злопамятные горожане лечили его керосином и мочой, как тот сам любил проповедовать. Но даже эти волшебные средства не помогли всероссийскому шаману дожить до следующего вечера…

Любопытно, что федеральное телевидение, особенно Первый канал, с огромным возмущением прокомментировало новость о казни атамана, целый день демонстрируя видеокартинку с залеченным до смерти^ Его Превосходительством, а федеральный министр ~ МВД даже выступил с отдельным заявлением, в котором предупредил «некоторых представителей движения Восточные медведи о недопустимости внесудебных преследований российских граждан».

Можно подумать, казаки преследовали российских граждан законно. Впрочем, критика была аккуратной — мое имя в тех репортажах даже назвать не осмелились, а сам факт казни атамана подавался как выходка нескольких утомленных затяжными боями «гризли».

После стабилизации ситуации на Южном фронте мы вернули контроль над Каширской ГРЭС, выбив оттуда казанских боевиков меньше чем за сутки. В результате несчастному Зарайску не повезло второй раз за эту осень, потому что Магу с его правоверными бойцами мы неделю гоняли то от Рязанского, то от Каширского шоссе, в конце концов зажав в клещи у речи Осетр, аккурат у Зарайских окраин. Воспользовавшись оказией, казанские нукеры вырезали там всех белых горожан, объявив эту акцию ответом на первую этническую чистку, поэтому, когда мы снова вошли в Зарайск, жителей там почти не осталось — ни брюнетов, ни блондинов, ни даже лысых. А те, кто выжил,— большей частью поседели…

Олег Меерович потом настоял на тотальном психиатрическом обследовании бойцов Второй Добровольческой бригады, бравшей зарайск, и человек пятьдесят нам пришлось комиссовать, хотя терять почти роту опытных бойцов мне совершенно не хотелось. Увы, эти бойцы, выслушав рассказы немногих выживших аборигенов и в особенности после осмотра реальных городских иллюстраций к этим рассказам, перестали подчиняться приказам и хотели только одного — сровнять с землей сразу два города, Краснодар и Казань.

Как будто дело было только в географических координатах зла, как будто не в нас оно сидит и не нами погоняет.

Дождь вдруг закончился, и я еще минут десять спокойно погулял по площади, наблюдая за строевой подготовкой Гвардейского полка, но потом заметил, что здорово нервирую старших офицеров «гризли», вынужденных отдавать мне честь при каждом моем взгляде на них.

Я вернулся к подъезду управления и вызвал для себя машину. Правительственный гараж находился в пятистах метрах от здания управления, но первый из трех

«хаммеров», выделенных в распоряжение Совета Движения, прибыл к подъезду лишь спустя пятнадцать минут, к тому же появившись со стороны набережной, а не гаража.

Я сел рядом с водителем и внимательно посмотрел в его вспотевшее от волнения лицо.

— Халтурил, сукин сын! — сказал я уверенно, и водитель тут же пошел красными пятнами, понурив стриженную под ноль голову.

Внезапно мне пришла в голову очевидная мысль: а жизнь-то налаживается!.. Ведь если водила не боится выполнять заказы случайных людей, а эти люди не боятся садиться в машину к незнакомцу, значит, кровавая вакханалия последних недель подходит к концу.

— Кого возил? — спросил я, с расчетливым дружелюбием улыбнувшись ему.

Он поднял голову и несмело улыбнулся в ответ:

— Картошку возил. В Жилево. Соседи очень просили. Ну, и мешок картошки дали за работу. Мне ваш секретарь сказал, что вы целый день в управлении работать будете… ну, я и рискнул. Вы меня простите, соратник Антон. Больше не повторится!

— На первый раз прощаю. На второй раз останешься в Жилево до конца года — там сейчас как раз очень руки рабочие нужны, свинарник строить.

Мы поехали по вечернему городу, и я с интересом принялся смотреть в окна, на сияющие всеми огнями улицы Каширы. Света мы не жалели сознательно, потому что наша ГРЭС, даже работая едва на четверть своей мощности, оставалась избыточным ресурсом для местных предприятий, а продавать электроэнергию в другие регионы было пока невозможно. Самый крупный потенциальный потребитель, Москва, находился в плотном кольце из тысяч, если не десятков тысяч неорганизованных мародерских кланов, терпеливо ожидающих часа, когда они смогут прорваться к жирному белому телу столицы Империи. В зоне, контролируемой этими кланами, не осталось не то что линий электропередач — там, как говорили случайно уцелевшие очевидцы, даже деревья все уже спилили и разобрали по винтику все мосты.

Конечно, нам здорово повезло, что ни одна из беснующихся весной и летом вокруг Каширы группировок не спалила подземное газохранилище и склады ГСМ Литейного завода. По словам хозяйственников, при нынешнем режиме уровне потребления мы могли не волноваться насчет запасов углеводородного сырья еще лет десять и даже экспортировать половину из них без ущерба для своей промышленности и коммунального хозяйства. Кстати, последнюю неделю Аналитическое управление плотно работало над этим вопросом — Холмогоров предложил проложить подземные кабели в те регионы, которые безоговорочно поддерживают Движение, и я признал, что энергетическая дубинка — ничуть не худший аргумент, чем автомат Калашникова.

Впрочем, хотя освещенные улицы и выглядели красиво, до мирной картинки пейзаж за окном не дотягивал — там не было видно ни единой живой души, кроме патрулей Движения, пеших и моторизованных — на машинах, выкрашенных в нашу символику: красный с черным.

Отменять комендантский час я еще не решался, несмотря на настойчивые советы Олега Мееровича — он уверял, что такой жест придаст нашим людям «огромный позитивный заряд». А вот Холмогоров опасался, что огромным будет ущерб от ночных налетов — какая-никакая, а преступность у нас еще была, и провоцировать ее рост мне совершенно не хотелось.

Джип въехал в зону партийно-правительственной резиденции, и сразу после ворот КПП город стал похож на ту самую, довоенную сказку — по улицам коттеджного поселка сновали спокойные, но безоружные мужчины, а ярко одетые женщины и веселые дети гуляли без охраны.

Машина остановилась возле крыльца центрального коттеджа, и я, кивнув водителю на прощание, выбрался наружу, потягиваясь и полной грудью вдыхая влажный вечерний воздух.

В коттедже было тихо и сумрачно — прислуга ушла еще в восемь, как положено, а больше здесь никого и не было.

Мне все больше нравились эти тихие одинокие вечера, когда не надо было держать лицо перед соратниками, принимать быстрые, жесткие, но далеко не всегда верные решения, успокаивать буйных поклонников или обезвреживать опасных интриганов. Люди все больше утомляли и раздражали меня, и я с каждымз днем все яснее понимал, что эта работа, это каждоднев ное лидерство в огромном, но таком разнородном людм ском коллективе однажды сведет меня с ума. К тому жЩ Чужой больше никак не проявлял себя, и я боялся, что| он растворился во мне без остатка — это пугало так, что я просыпался ночами, представляя себя огромной, сочащейся слизью, кошмарной тварью, разрывающей на куски всех попадающихся мне под руки людей…

Я быстро разделся и с наслаждением поплескался в душе, напевая там вполголоса гимн Движения. Текст и музыку написал я сам, по настоятельному требованию психиатра — дед ведь поначалу с большим энтузиазмом отнесся к созданию мифов и ритуалов Движения и даже лично написал две главы Хартии Порядка.

Получившийся у меня текст для гимна подходил мало, но психиатру понравился припев, и он утвердил всю песню целиком.

Первый и единственный куплет нашего гимна полагалось петь с укором, а потом шел припев, который можно было радостно горланить сколько угодно раз подряд:

«Но каждый твой шаг — это новая цель, для тех, кто шагает рядом!

И пусть ты не выполнил все, что хотел, — ты прожил, как было надо!»

До лапидарности и гибкости Михалкова мне, конечно, было далеко, зато была в этом гимне какая-то искренность, густо замешанная на подростковой рефлексии и недетской романтике. В общем, наш контингент эта песня, что называется, «цепляла», и мне нравилось слушать, как ее горланят даже на закрытых семейных торжествах, где демонстрировать лояльность было некому и не перед кем.

Накинув халат, я отправился в гостиную и уселся на диван перед телевизором. Ассортимент телезрелищ стремительно сокращался с каждой неделей — международных спутниковых каналов к концу октября уцелело не больше десятка, а российских и вовсе осталось всего два. Один, интересный только москвичам да подмосковным мародерам из Кольца Ожидания, живописал столичные будни во всей их гламурной красе, а единственный федеральный транслировал не столько новости, сколько бесконечные «круглые столы» да обращения людей, называющих себя политиками. Впрочем, федеральный канал я вечерами посматривал — надо же было знать, когда нас наконец объявят вне закона… Дело явно шло к тому — чем большую силу мы набирали, тем откровеннее нервничали в Кремле, справедливо усматривая в Движении реальную, а не картонную оппозицию.