2012 Хроники смутного времени - Евгений Зубарев

Чужой успел предупредить меня, когда с севера подобрались урки на уцелевшем «козелке» и ударили по моим заветным кустикам из ручного миномета. Я вышел на них слева, и пока они разворачивали свои удивленные рыла, выпалил в них весь автоматный рожок. Потом я перемахнул ограду и все-таки не удержался — добежал до полыхающей машины и несколько минут кромсал корчившиеся на земле тела штык-ножом.

Потом я поднял глаза на пустырь и понял, что проиграл — по пустырю уверенно ехал БМП, и ее пушка, как и оба пулемета, смотрели мне прямо в лицо.

Чужой опять вскипел в мозгу кровавой пеной, но я не поддался на его уговоры убить эту машину штык-ножом. Я рванул назад, в сад, а потом за угол дома, лег там и вынул из кармана обе гранаты, понимая, что кинуть их в броневик мне вряд ли позволят — продырявят пулеметами, едва я покажусь в зоне видимости стрелков.

Это был чистый проигрыш, и даже Чужой признал это, неровными рывками запульсировав в моей голове, а потом спустившись куда-то в грудь, а потом в живот и

ниже… Вот откуда взялось это странное выражение — душа уходит в пятки. Моя душа уходила в пятки, а я ничего не мог с этим поделать.

По дому откуда-то со стороны фасада вдарили из крупнокалиберных пулеметов, а потом опять заработал миномет. После нескольких взрывов с первого этажа донесся жуткий, корежащий душу детский рев, и я понял, что урки опять попали в коридор.

Я застонал от бессильной злобы, закрывая глаза и уши, чтобы не видеть этого кошмара и хотя бы не слышать криков умирающих детей. А потом на меня нашло прояснение — я взял по гранате в каждую руку, вынул из них чеки и, зажав спусковые скобы, пошел на броневик. При этом я вовсе не чувствовал себя героем — больше всего меня глодала мысль о глупой, дурацкой ошибке, которую мы все совершили, оставшись в этой долбаной западне — в долбаном садике трижды долба-ной Каширы.

Мне хотелось умереть от обиды, и я шел умирать, но еще сильнее мне хотелось наказать за свою ошибку как можно большее количество ублюдков вокруг.

Впрочем, они не стали убивать меня сразу — я успел пройти метров пятьдесят по пустырю навстречу броневику, когда он вдруг остановился и из его люка посыпались на землю люди в знакомых до отвращения спортивных костюмах, но с черно-красными повязками на рукавах.

Я искренне надеялся, что они кинутся на меня врукопашную и тогда получится порвать их руками, но они, сделав пару шагов ко мне, вдруг выстроились в линию, показав сжатые в салюте кулаки.

— Честь и порядок! — заорали они, прижимая кулаки к правому виску.— Вождю Антону — слава и честь!

В совершеннейшем изумлении я тоже приложил сжатый кулак к своему виску. Судя по всему, это был верный отзыв, потому что шеренга еще раз дрогнула в дружном порыве, выкрикнув мне в лицо:

— Да, вождь! Да, честь! Честь и порядок!

Я замотал контуженной головой, отгоняя бредовые ассоциации, но когда мужики в спортивных костюмах опять завели свою шарманку про «честь и порядок!», я едва не ответил им, что Гитлер давно уже капут.

Стрельба вокруг неожиданно стихла, и я никак не мог понять, куда же подевались злобные урки. Те люди, что сейчас стояли передо мной, на бандитов были не похожи — чистые, выбритые до синевы лица, а в глазах — странная в такой ситуации преданность и даже обожание.

Чужой завозился под черепом, пришел в себя и начал бодро выбираться наверх, из самых пяток. Угнездившись в моей голове на привычном месте, где-то в районе затылка, этот старый вояка напомнил мне про снятые с чеки гранаты, которые я так и держал в потных руках.

— Оружие есть? — осипшим от напряжения голосом спросил я у ближайшего визитера, лысого щекастого крепыша лет пятидесяти.

Лысый выкатил на меня глаза и восторженно гаркнул:

— Так точно! Оружие есть!

После чего добавил, деликатно понизив голос:

— Патронов только нет ни хрена, вождь Антон…

Всего их прибыло человек пятнадцать — курсанты и преподаватели Каширского артиллерийского училища, с восторгом узнавшие из телевизионного репортажа, что в их город наконец вошли те самые знаменитые «гризли» и ведут сейчас отчаянный бой с бандой «коломенских» в Южном микрорайоне.

Я быстро вооружил этих сумасшедших всем, что нашлось в нашем арсенале, а потом мы пошли в атаку на учебном, но вполне надежном БМП.

Не знаю, как там полагается действовать в теории общевойскового боя, а на практике большую часть вражеских огневых точек мы просто раздавили. Все-таки бронетехника в городе рулит, если к ней прилагаются настоящие бойцы. Мои новые бойцы оказались настоящими — никто не прятался за спины, не ныл, если цепляло пулей или осколком, а уж команды выполняли беспрекословно, не задумываясь о последствиях.

Северный квартал мы зачистили часам к пяти вечера, а потом больше двух часов штурмовали минометное гнездо на крыше соседней пятиэтажки. Минометчика я брал лично, и мне невероятно повезло — я взял его целым и невредимым.

Потом я позвонил Сыроежкину, и когда он прибыл, я на скорую руку сочинил ритуал казни, которую Иван снял, не дрогнув ни единым мускулом своего вечно небритого лица.

Минометчиком оказался красивый рослый парень лет двадцати пяти, и когда я привел его на проволочном аркане в садик, Юля с Валентиной попытались даже отбить его у меня, умоляя «не делать этого, потому что это дикость и варварство».

Но потом в садик привели еще пару пленных, которые с готовностью указали на того, кто так ловко

забрасывал мины в окна первого этажа, и обе женщины успокоились. Они даже помогли бойцам вынести три детских трупика к основанию фонарного столба, на котором я лично вздернул минометчика.Трупов было три, потому что девочка Ксюша тоже умерла — по счастью, так и не придя в сознание. Раненых детей вообще было много, и мы пока не понимали, сможем ли спасти их без квалифицированной медпомощи.

Других пленных я решил не вешать — не заслужили. Их просто расстреляли там же, у столба, и Иван сразу уехал, даже не попрощавшись со мной. Я понял эта так, что он не согласен с моими действиями. Но я тоже не хотел это обсуждать, потому что твердо знал: я все делаю правильно.

Сразу после казни я построил личный состав, и лысый крепыш наконец представился по полной форме, преданно выкатив глазки:

— Михаил Холмогоров! Профессор кафедры баллистики Каширского артиллерийского училища. Майор в отставке.

Бойцы у него за спиной тут же принялись орать «Честь и порядок!», а я торжественно салютовал им сжатым у правого виска кулаком.

Мне, правда, не понравился ответный выкрик: «Да, вождь!» С этим ритуалом Холмогоров явно перемудрил — я понял это, увидев хмурое лицо Олега Мееро-вича, соблаговолившего выбраться из садика на шум и вставшего неподалеку с детским горшком в руках и «беломориной» в зубах.

Устыдившись, я гаркнул бойцам:

— Молчать!

Они послушно замерли, и в наступившей тишине я спокойно сказал:

— Меня действительно зовут Антон, и я действительно «гризли». Но мне не нравится слово «вождь». Меня устраивает слово «товарищ». Или «соратник», если вам не по душе коммунистические ассоциации. Итак, меня зовут «соратник Антон». Вопросы есть?

— Никак нет, соратник Антон! — послушно рявкнули они хором, и майор Холмогоров орал громче всех.

Весь вечер и целые сутки потом прошли в странных, каких-то вздорных перестрелках. В результате мы не только зачистили микрорайон от коломенских упырей, но и захватили богатые трофеи — «жигули» на ходу, водовозку на базе «ЗИЛа» и несколько ящиков боеприпасов. При этом каждый бой начинался и заканчивался одинаково — случайно обнаружив себя, противник тут же удирал сломя голову под шквальным огнем моих бойцов. Видимо, дело было в нашем неоспоримом психологическом преимуществе — мы знали, за что

воюем, а урки об этом даже не догадывались. Или же Иван так накачал своими репортажами горожан — простые люди высыпали на улицы, не дожидаясь окончания пальбы, и орали «Честь и порядок!» такими запо-лошными голосами, что заглушали уханье миномета.

Я и не знал, что в районе выжило так много обывателей — пустынные доселе улицы вдруг заполнились народом, и, чтобы навести должный порядок, мы с майором отобрали из добровольцев человек тридцать самых достойных, торжественно обозвали их Первым Добровольческим корпусом и направили патрулировать улицы, дав в усиление к каждому патрулю по одному курсанту-артиллеристу.В тот же день мы вывесили на крыше садика черно-красное полотнище, наспех сшитое Валентиной из оконных гардин — черных и красных, разумеется. Еще Валя успела настрочить из того же материала с полсотни черно-красных повязок. Из их вручения соратникам Добровольческого корпуса мы устроили праздник, поглазеть на который явилось несколько тысяч гражданских и две съемочные группы московских стрингеров.