День Святого Никогда - Антон Фарб

— Музей так музей, — кивнул герр Шульц, хотя у Феликса осталось подозрение, что поверенный имел в виду что-то вроде кафе или закусочной, где можно было бы и поужинать за счет клиента. «И вообще, — подумал Феликс, — если судить по внешности этого поверенного, его хозяин взялся защищать Бальтазара не из жадности или честолюбия, а исключительно из нежелания загреметь в долговую тюрьму».

Вчетвером они покинули площадь и очутились в просторных и почти безлюдных музейных залах. После духоты весеннего вечера и почти летнего зноя, исходящего от нагретой за день и теперь отдающей накопленное тепло брусчатки площади, музей казался оазисом свежести и прохлады. Очень пыльным оазисом, надо заметить… Выбрав местечко подальше от дремлющего у дверей зала смотрителя, Шульц остановился под самым крылом драконьего скелета и оценивающе посмотрел на Патрика.

— Это?..

— Племянник вашего подзащитного, — представил юношу Феликс.

— Очень хорошо. Тогда, с вашего разрешения…

— Да-да, будьте добры, — поторопил его Йозеф, опасливо поглядывая на висящего над их головами дракона. Стальные тросики, удерживающие массивные на вид (но пустотелые, чего ни Йозеф, ни Шульц знать не могли) кости звероящера, доверия не внушали, и Йозеф, похоже, всерьез побаивался, как бы драгоценная реликвия не рухнула им на головы. Шульц, очевидно, побаивался того же, потому что начал тараторить с безумной скоростью, вводя Феликса и Патрика в курс последних известий из жизни Дворца Правосудия.

Оказывается, аудиенцию у прокурора для Сигизмунда выхлопотал «какой-то французский пройдоха, кажется, Огюст или как там его», а итогом этой аудиенции стали не только рассуждения Сигизмунда о насквозь прогнившей сущности бюрократии, но и весьма решительные действия со стороны этой самой бюрократии в лице господина прокурора. Выпроводив Сигизмунда за дверь, прокурор тотчас же составил петицию в Канцлерский суд, посоветовав дело героя Бальтазара передать на рассмотрение лично господину канцлеру. Свой совет прокурор обосновал беспрецедентностью, особой важностью и широкой общественной оглаской, присущими вышеуказанному делу. Петиция будет отправлена с курьером в главную канцелярию магистрата завтра же утром, а до тех пор дело формально остается в ведении прокуратуры, но благодаря тому, что секретарь господина прокурора за скромное вознаграждение сообщил о намерениях своего хозяина хозяину герра Шульца, у ответчиков по делу героя Бальтазара впервые за весь процесс появился шанс опередить противную сторону.

— Ни черта не понимаю! — сказал Феликс. — Какой еще, к Хтону, Канцлерский суд?

Герр Шульц недовольно замолчал, а Йозеф торопливо объяснил, что канцлер Палаты Представителей, согласно недавно принятому (или, точнее, восстановленному после двухвекового небытия) закону, имеет право вершить суд в тех особо оговоренных случаях, когда прокуратура слагает с себя свои полномочия в силу причин, схожих с теми, что перечислил господин прокурор. Самое интересное, что канцлер в своих судебных решениях не связан никакими законами и прецедентами, и должен руководствоваться только соображениями справедливости — как дословно процитировал Йозеф. За время, минувшее со дня восстановления этого воистину средневекового закона, прокуратура успела спихнуть в канцелярию магистрата уже около полусотни щекотливых дел, и ни одно из них еще не было рассмотрено, поделился служебной тайной чиновник третьего разряда.

— А кто такой этот канцлер? — спросил Феликс, до этого момента и не подозревавший о существовании такой должности при Палате Представителей.

Йозеф объяснил, что в задачу господина канцлера входит урегулирование взаимоотношений между магистратом и Палатой Представителей, а также…

— Нет, я спрашиваю — кто он такой? Имя у него есть?

— Конечно, — опешил Йозеф. — Господин Нестор! Мой начальник и твой ученик, ну помнишь?

Феликс помнил. Причем помнил так хорошо, что дальнейшую беседу Йозефа с адвокатским поверенным слушал краем уха, прокручивая в голове все, что ему было известно о Несторе. Герр Шульц тем временем предложил вернуться во Дворец Правосудия и составить там ходатайство о помиловании, которое следовало передать в канцелярию ратуши одновременно с петицией прокурора, что, несомненно, оказало бы должное впечатление на господина канцлера… Возвращаться во Дворец Феликс не собирался.

— Вы поезжайте, — сказал он, — а я что-то устал. Неважно себя чувствую. Патрик проводит меня домой.

После недолгих раздумий о сущности сыновнего долга Йозеф решил, что выполнить отцовскую волю все же лучше, чем проявлять чрезмерную заботливость, и вместе с поверенным быстро покинул Метрополитен-музей, оставив Феликса и Патрика наедине с костяным драконом.

— Ну, — сказал Феликс, — кажется, это оно.

— Оно самое, — угрюмо сказал Патрик.

— Тогда пойдем…

Разузнать в ратуше адрес Нестора было делом десяти минут…

В коляске, под скрип и дребезжание изношенных рессор взбиравшейся по крутым улицам Верхнего Города в направлении престижных окраин, застроенных помпезными особняками нуворишей, Феликс сказал Патрику:

— Когда все кончится, тебе надо будет уехать из Столицы. Я напишу тебе рекомендательные письма, а ты отправляйся в…

— Нет.

— Патрик! Не спорь со мной, пожалуйста!

— Нет, Феликс. Я сделаю все, что вы скажете. Но я никуда не поеду. Без вас и Бальтазара — никуда. Даже не предлагайте, — упрямо сказал Патрик.

— Патрик, так надо. Понимаешь? Надо!

— А вы бы на моем месте уехали?

Феликс подумал.

— Извини, — сказал он.

Остаток пути они проделали в молчании.

К тому времени, когда кучер крутанул жалобно взвизгнувшую ручку тормоза и, позевывая, возвестил о прибытии к месту назначения, уже начало смеркаться. Солнечный диск, остывая, налился свежей, еще горячей кровью, окрасил перистые хлопья облаков и туго натянутую небесную ткань в алые, как кумачи мятежников, цвета, и медленно, но верно покатился к изломанной, в острых шипах заводских труб и бугристых силуэтах домов, линии горизонта на западе; на востоке же, над ухоженными лужайками и нетронутыми рощами вековых вязов, небо успело сменить свою пронзительную голубизну на бездонную синеву, которая в свою очередь уступила место ровной фиолетовой глади, усеянной, будто веснушками, робко помигивающими звездами, среди которых был криво подвешен блеклый и словно бы выцветший серпик луны.

Коляска остановилась у высоких чугунных ворот, украшенных вензелем с буквой Д. «Странно, ведь по идее должно быть Н», — удивился Феликс, но потом рассудил, что ворота скорее всего достались господину канцлеру от предыдущего хозяина особняка. В пользу такой догадки говорил и сам особняк: массивное двухэтажной здание, отделенное от ворот гравиевой дорожкой, просторным двором с фонтаном и традиционным садовым лабиринтом чуть в стороне, скорее всего было построено в прошлом веке, и в отличие от новостроев, не стремилось услаждать взор хозяев и возбуждать зависть гостей пышностью декора, предпочитая сдержанный классический стиль. А вот что у ворот действительно появилось недавно (если судить по свежести краски), так это полосатая будка, в которой дремал широкоплечий бугай в сером мундире и фуражке без козырька. Патрик растолкал его, и они принялись шептаться о чем-то своем, сугубо профессиональном, пока Феликс ожидал у ворот.