Каспий, 1920 год - Иван Исаков

С рассвета и до вечера, почти полсуток, этот страж Курильской гряды продолжал приближаться навстречу кораблю, вырастая постепенно до грандиозных размеров, и необычным казалось то, что с начала и до конца он не терял своей воздушной легкости, оставаясь как бы взвешенным в сиреневой дымке на фоне бесцветного неба. Но самым удивительным было то, что светлая снежная вершина выделялась совершенно отчетливо, даже резко, в то время как основание острова, расплывавшееся в какой-то темной и мутной полосе у горизонта, представлялось более удаленным.

Не случайно память возродила из прошлого Алоид. Хотя теперь вместо мрачных вод вечно неспокойного Охотского моря с его леденящими ветрами мы шли в оранжерейном тепле, по штилевой глади сине-зеленого Каспия, вдали на горизонте все яснее проглядывался величественный конус необычайно красивой вершины. Вернее, не на горизонте, а высоко над горизонтом, так как границы между морем и сушей не было видно, но тот же оптический обман приближал к кораблю вершину Демавенда, скрывая и отдаляя его основание.

Этот исполин, страж древнего Ирана, как бы предупреждал моряков, еще не обнаруживших суши, что это море отнюдь не безбрежно. Однако если он предостерегал о том, что есть где-то берег на юге, то очень обманывал в отношении расстояния до него.

Несколько любопытных голов одновременно склонилось над картой. Ближайшей вершиной оказался Кифт-хан (18000 футов), но пеленг не совпадал. Да простит аллах гидрографов за то, что они не сочли возможным опустить ниже рамку карты. Возможно, что в тот день, когда ученые мужи приближались к этим берегам, Демавенд был закрыт облаками, иначе такой замечательный ориентир обязательно был бы нанесен на планшеты на радость всем мореплавателям. Нам помогла разобраться топографическая пятиверстка, оказавшаяся у Чирикова в качестве общей оперативной карты. Теперь сомнений не оставалось, что это Демавенд (5604 метра), главная вершина хребта Эльбурс {102}, но почти невероятным казался тот факт, что он открылся на расстоянии сто шестьдесят-сто семьдесят миль! {103}

Не верилось. Слишком необычно.

Многократно проверяли себя, царапая циркулем неповинную карту. Каждый раз подтверждалось - сто шестьдесят миль.

По мере дальнейшего продвижения на юг стал проясняться зубчатый контур всего хребта, еще больше подчеркивавшего высоту великана. Немного погодя за сужающейся и отступавшей дымчатой завесой открылся более сглаженный гребень нижнего яруса гор, которые все же были еще настолько далеки, что представлялись в виде сплошной плоской стены. Наконец туманная полоса настолько сузилась, что над ней выступили верхушки пирамидальных тополей Казьяна, вдруг оказавшихся на неожиданно близком расстоянии от нас. Одновременно, как из-под приподнятого занавеса, начали показываться прерывистый пунктир ярко-желтого пляжа и белесоватого наката прибойной волны, а прямо по курсу - голова высокого мола.

Это означало, что эскадра вышла точно на вход в главный персидский порт, хотя самого Энзели еще нельзя было рассмотреть.

Молодцы штурмана! Ведь корабли шли полные сутки без обсервации. Не было времени заметить, определял ли Снежинский на переходе поправку компаса по звездам или по солнцу, но твердо помню, что в Баку так и не удалось из-за ремонта выйти на уничтожение девиации и добыть новый лаг {104}. Воистину прав был бакинский капитан, когда, постучав пальцем по черепу, сказал: «Карта здесь! Компас там!» - показав при этом на небо. Лучший прибор -хорошая голова.

Туманная дымка как-то сразу рассеялась, открыв перед нами изумительную панораму весеннего ландшафта. Над золотистой лентой песчаного берега теперь насколько видел глаз тянулась полоса свежей изумрудной зелени садов и парков, сквозь которые кое-где угадывались красные полоски черепичных крыш.

Но наступал момент, когда любование красотами природы становилось уже невозможным.

Прозвучал сигнал боевой тревоги - формальная дань уставу и дисциплине, так как не было ни одного товарища, который бы сам еще с рассвета не встал на свое место по боевому расписанию.

Все бинокли, старая подзорная труба и маленький дальномер впились во вражеское гнездо. Комендоры смотрели в прицельные трубы, остальные как могли; но теперь уже не красота или экзотика привлекала общее внимание.

Развертывание

Если смотреть с мостика в сторону берега под углом зрения решаемой задачи - а только так должен смотреть командир на местность перед операцией или боем, - то район предстоящего боя четко разделяется на три участка и выглядит так.

Левее (к осту) - пологий песчаный пляж от селения Кивру до предместий Казьяна с медленным, ленивым накатом прибоя от очень пологой зыби, почти незаметной для глаза. Вплотную за ним голые и невысокие дюны, через которые параллельно берегу пролегает шоссе и линии проводов на Решт. Единственная дорога то скрывается, то как на ладони. Сейчас пустынна.

Мы ожидали на подступах к Казьяну увидеть окопы или пулеметные гнезда, занимаемые по тревоге, но за дальностью расстояния рассмотреть их не могли.

Прямо на зюйд - после виноградников сплошной парк или лес, сквозь кроны которого выглядывают черепичные крыши или красные стены кирпичных домов. Это Казьян, район учреждений, мастерских и складов, рыболовных и путейских концессий российских фирм и министерств, еще в 1918 году захваченных интервентами и превращенных в военный городок английских войск. В парке Казьяна разбит лагерь для колониальных батальонов сикхов и гурков. Лучшие дома (бывш. Лианозова) занимают штаб и офицеры войск его величества. Тут же главная радиостанция, верхушки мачт которой торчат над деревьями. Со стороны залива Мурдаб должна быть стенка и пристань с посыльными судами и катерами. Где-то здесь же склад бензина и керосина (в бидонах), но местоположение его неизвестно, как неизвестны позиции батарей или других укреплений. Движения не видно.

Правее ( к весту) - отделенный от Казьяна проливом (служащим и входным фарватером), находится город и порт Энзели. Резиденция губернатора провинции Гилян, консульства, портовое управление, таможни, банки, множество контор, жилых домов и лавок. Несколько пристаней и стенок с близрасположенными складами и пакгаузами. Большинство судов (больше двадцати) стоит тесно кормой к городской стенке, отдав якоря в заливе. Видны только мачты и трубы. На окраине - склады импортных фирм, также занятые английским снабжением и запасами. Дальше - небольшой сухопутный аэродром, вернее площадка, оборудованная интервентами.

Все три наблюдаемых приморских участка отделены от гористого хинтерланда низменной болотистой равниной или лиманом Мурдаб, непосредственного фона в глубине они не имеют и потому кажутся расположенными как бы на острове, сзади которого на очень большом удалении начинается гористая местность. Там город Решт и высокие перевалы, выводящие к Тегерану. Это путь оккупантов и завоевателей, но это же и единственный путь их отступления. Где-то над Рештом нависают отряды Мирзы и Кучук-хана.