Гиперборей - Юрий Никитин

На Олега Гостомысл зыркнул люто, лицо было землистого цвета, даже не улыбнулся, как другим гостям, подал знак, что поговорит позже, и Олег отправился в палату. Гостей была тьма, и он скромненько устроился в уголке. Люди тут беседовали уверенные в себе, оборотистые. Гостомысл не чтил тех, кто богатство обрел по наследству. Здесь собирались те, кто из-под стоячего подошвы выпорет, — быстрые, хваткие, сметливые и жестокие, если нужда будет.

Один из таких — старик с серым волчьим лицом, косматый, глаз не видно под кустистыми бровями. В молодости был ушкуйником, грабил купеческие караваны, потом жажда нового занесла на край света через чужие страны до самой Индии. И дальше бы понесло сорвиголову, но потянулось бескрайнее океан-море, в котором, как объяснили сведущие люди, вода через сто верст становится как клей, корабли застывают, а из моря поднимаются чудища и жрут всех на палубе и в трюмах... Впрочем, вернулся из Индии с великой прибылью: нашел сокровища или ограбил кого — никто не ведает, но по его следам кинулось еще три ватаги бродяг.

Вон тот так же смутно знаком — древний, как сами палаты Гостомысла, русич рубился с варягами пятьдесят лет назад, доныне рубцы на лице не разгладились. Голос дребезжит, но спину держит прямо, а молодняку, что толпится возле, назойливо рассказывает о днях былой славы.

Почти у входа на лавке сидит, широко расставив ноги, грузный седой мужик с угрюмым красным лицом. Большие бугристые руки уложил на гнутую рукоять трости, упер ее в дубовый пол. Рукоять трости и пальцы старца блещут драгоценными камнями, но сам старик одет вызывающе простецки, чуть ли не в мешковину. Олег все еще силился вспомнить, где его видел, когда по залу пронесся говорок, и все стихли, завидев Гостомысла.

Посадник от самых дверей широко развел руки, провозгласил сильным приятным голосом:

— Добро пожаловать, дорогие мои друзья, к столу!

Он отступил, давая дорогу холопам, — те враз набросили на длинный стол узорчатую скатерть, сверху постелили голубую, затем — зеленую... Олег терпеливо ждал, пока дойдет дело до красной, думал — закончится, но после красной постелили темно-красную, коричневую, а уж в самом конце была снежно-белая. Другие холопы мигом уставили стол золотой и серебряной посудой — точенной и кованной лучшими мастерами: широкие братины, высокие чары и кубки на тонких ножках.

Олега подхватили под руки, он усмехнулся — почетный гость! Так же под руки и с поклонами усадили за стол старейших бояр, тысяцких, русичей. Хороший обычай, отметил Олег про себя. Каждого сажаешь так, чтобы не поцапался с соседом.

Холопы шли нескончаемой вереницей, подавая хмельной мед, брагу, пиво, заморские вина. Гостомысл занял свое место за столом — оказалось, сидел рядом с Олегом. Когда кубки и чары наполнились, Гостомысл взмахом руки остановил музыкантов, поднялся, воздев чару:

— За честь и славу Великого Новгорода!

— За честь... славу... — прошелестело по палате.

Гостомысл величаво испил до дна. Тем временем уже расставили блюда с белорыбицей, нежными карасями, стерлядью. За рыбой подали мясные блюда — Олег едва успел отщипнуть от белорыбицы, затем в серебряном ковшике перед ним поставили уху, ее сменила мясная похлебка, сдобренная восточными специями. Перед ним поочередно появлялись рябчики, тетерки, болотные кулики, скворцы в кисло-сладких ягодах. Олег съел скворца, перед ним поставили миску с зайчатиной, справа — лебедя с гордо выгнутой шеей, нашпигованного яблоками, душистыми травами. Слева придвинули серебряную тарелочку с отделениями для черного и красного перца, горчицы, уксуса, укропа, соли.

Гостомысл пытливо посматривал на пьющих и жующих, ловя нужный ему момент. Он чувствовал взгляд Олега, они сидели плечо в плечо, но не поворачивал голову, даже раздраженно подергивал щекой, словно пещерника посадили здесь вопреки его воле.

После третьей чары разговоры пошли не столь чинные, как вначале, хотя новгородцы вовсе не отличались чинностью, не в пример киянам или любечанам. Гостомысл медленно поднялся, чара снова была в его руке, оглядел гостей:

— Здеся собрались самые мудрые и самые сметливые... Так кому ж еще поведаем печаль свою? Снился мне сегодня престранный сон. Я, ваш посадник, не верю ни в сон, ни в чох, ни в бабье шептанье, но тут поверил сразу, что сон — вещий! У меня было семеро детей. Четверо сыновей, как вы знаете, доблестно погибли, защищая наш Новгород... Остались три дочери, но во сне я увидел только свою середульшую, Умилу.

За столом была тишина, все уже опустили ножи и ложки, смотрели на Гостомысла. Посадник никогда не советовался с волхвами, не читал знаки на небе — боги подсказывают только слабым, говаривал он, а сильные да умные сами выбирают себе дорогу, богам на радость. Ежели Гостомысл заговорил о вещем сне, то это точно вещий, еще какой вещий!

— Из чрева Умилы вдруг выросло дерево, — продолжал Гостомысл. Лицо его слегка побледнело, глаза нездорово поблескивали. — Огромное невиданное дерево! На каждой ветке повисли сочные плоды, было веток столько, что покрыли огромный город — наш Новгород! — а дерево все росло, ветки простирались далее. Я смотрел на дерево, плоды, и мне было так сладко и радостно... Кто сумеет истолковать сон?

За столом переглядывались, наконец один боярин сказал с сомнением и смешком:

— Мне обычно снится, что здоровенный бык топчется по моему животу, но я люблю на ночь плотно поесть. Тебе снилось радостное, снилась Умила, твоя скромница и умница... Древо из ее чрева — это мечта каждого отца! Она у тебя не заяловеет, Гостомысл!

Старый воевода по другую сторону стола сказал веско:

— Древо — это древо. Лесное или человеческое. Умила — твоя дочь, так что это и твое древо. Древо рода твоего. Боги посылают тебе на старости великую радость за твою тяжкую жизнь во благо Новгорода. Все помним, как доблестно стояли твои сыны за наш город, как сложили за него головы... Вместо погибших сынов боги тебе посылают множество внуков, правнуков!

Рядом с ним закивали седые головы, голоса прозвенели один за другим:

— Сон простой!.. Другого толкования нет, Гостомысл.

— Быть твоим внукам и правнукам великими князьями, воителями, радетелями...

— Твой род не прервется, Гостомысл!..

— Мне бы такую участь... Двенадцать сыновей, а толку?

— Твое семя прославится в веках...

— Дети Умилы прославят твое имя, имя своего деда...

Наконец один из самых старых и богатых знатных мужей сказал старческим голосом, который, однако, перекрыл другие голоса:

— Гостомысл, сон даже дюже прост. Чтобы даже ты, невера, не сумлевался. Не смог толковать как-то иначе.

Олег покосился на посадника. Лицо у него было несчастное, явно хотел истолковать иначе, не получилось — прибег к последней попытке, рассказал на пиру, вдруг да кто-то повернет по-другому. Но как сговорились, талдычат одно и то же: дети Умилы будут в Новгороде, станут защитниками, укрывая от дождей, грозы, одаряя плодами...