По лезвию катаны - Александр Логачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Артем не успел ни испугаться, ни удивиться.
Человек одновременно быстро и плавно отделился от дерева, растущего неподалеку от храма, вышел из-под навеса ветвей и поднял голову. Артем сразу узнал его. Это был Тибетец.
Опустив голову, монах направился к храму. Он держал руки на виду — сцепленными в замок на животе. Вряд ли при нем есть оружие. Зачем оружие человеку, который знает все точки человеческого тела? Ему достаточно всего лишь несильно ткнуть в нужную точку.
Но Артем не испытывал ни страха, ни волнения. Если предстоит биться насмерть — значит, так тому и быть.
Тибетец остановился перед первой ступенью храмового крыльца, подниматься не стал. Он поднял голову. В его глазах стояла страшная тоска и боль.
— Когда я вернулся, здесь все уже было кончено, — первым заговорил Тибетец.
— Кто это сделал? — спросил Артем.
— Нобунага, — ответил монах. — Когда я вернулся, он уже покинул монастырь. Он обыскал обитель, не нашел тебя и ушел.
— Странно, что он не оставил своих людей. Он ведь мог предположить, что меня могли спрятать где-нибудь в горах и рано или поздно я покину укрытие.
— Так и было. Он оставил двух самураев. Они лежат возле Ступы. Можешь сходить и посмотреть на них.
— Ты их убил?
— Сперва они попытались убить меня. А до этого они убили брата Ёсико, который вернулся прежде меня.
Артем невесело усмехнулся:
— А теперь ты попытаешься убить меня как главного виновника?
— Нет, — просто сказал Тибетец. — Я уже попытался убить тебя, но у меня не получилось. Раз ты остался после этого в живых и раз ты вернулся с Тропы, значит, твоя жизнь нужна Небу. И я не вправе ее отнимать.
— А-а, — понимающе протянул Артем. — Выходит, я не ошибся, и это ты пустил по желобу камушки. И наверное, именно ты являлся мне на площадке, запугивал, чтоб я ушел из монастыря до ночи, а то ночь, дескать, не переживу.
— Ты бы ее не пережил, — бесстрастным тоном произнес Тибетец. — Не проснулся. Иглами можно не только лечить. Можно заставить заснуть навечно.
— Не, ну ты хорош! — Артем мотнул головой. — А как же быть с главной заповедью буддизма — не тронь живые существа! Зачем же ты вылечил меня? Тебе так просто было от меня избавиться…
— Лечить — это мой долг, — пожал плечами монах. — К тому же… когда я лечил тебя, я еще не чувствовал…
— Чего?
— Я тоже прошел по Тропе и испытал Сатори. С тех пор мне дано предчувствовать будущее. Не видеть его, а предчувствовать. Как собака издали по запаху узнает, что ее ждет впереди. Пока тебя не было в монастыре, будущее ощущалось… как бы тебе объяснить… Оно было похоже на спокойное море. Ты появился, и горизонт стал набухать черным, как бывает на море перед ураганом.
— А теперь как ты чувствуешь будущее? — спросил Артем.
— Туман. Он застилает передо мной будущее.
— Минуту. А почему я вижу среди убитых монахов в красной одежде? Это же монахи с горы… как ее…
— С горы Тосёгу, — подсказал Тибетец. — Я тоже сперва удивился. Но потом я понял замысел Нобунага. Он привел с собой монахов с горы Тосёгу, пообещав им в будущем наши земли. Он убил их вместе с моими братьями. Увидев ту картину, что ты видишь сейчас, люди решили бы так — давняя вражда братьев двух монастырей вылилась в страшное кровопролитие…
— Тогда появляется Нобунага и обвиняет в кровопролитии монастырь, что стоит на какой-то там горе Тосёгу, — задумчиво продолжил Артем. — Этот монастырь, на чьи земли зарился Нобунага, уничтожен, и его земли теперь легко прибрать. А кроме того, и монастырь с горы Тосёгу теперь в случае чего легко прижать к ногтю.
— «Прижать к ногтю» — незнакомое мне, но очень точное выражение, — сказал Тибетец. — Поджидая тебя, я пришел к мысли, что рано или поздно подобная беда все равно бы случилось. Поэтому в случившемся мало твоей вины, брат Ямамото. Ты лишь ускорил осуществление того, что Нобунага давно готовил.
— А ты не боишься, что я захочу тебя убить? — Артем поднялся со ступеней. — Мне есть за что тебя убить. Ты покушался на мою жизнь. Или ты решил, что я тебя прощаю?
— Ты изменился за ночь в горах, — сказал Тибетец, изучающе вглядываясь в лицо Артема. — В тебе появилась злость.
— Именно так, Тибетец. Ты прав. Злость. Вот чего мне не хватало всю мою жизнь — злости. — Артем принялся спускаться по ступеням. — Наверное, это главное, что пришло в эту ночь. Плохо, когда злость захлестывает с головой, плохо, когда ее мало. Это как с приготовлением пищи. Чтобы блюдо получилось, все должно быть положено в определенных долях. Не больше — иначе блюдо станет несъедобным, не меньше — иначе будет пресным и невкусным, а ровно столько, сколько надо. Вот ровно столько, сколько надо, я получил злости. Через Сатори или через все мои японские кувыркания — это уже неважно. Думаю, не в Сатори одном дело. Опять же повторяю — неважно. Важно, что теперь я зол так, как надо, и знаю, что мне теперь делать. Твердо и безусловно знаю.
— Ты увидел свой Путь?
— Можно и так сказать. — Артем уже спустился вниз и стоял рядом с Тибетцем. — Что ты собираешься делать?
— Я должен позаботиться о братьях.
— А потом?
Тибетец промолчал.
— А я ухожу отсюда прямо сейчас, — сказал Артем. — Здесь осталась еда?
— Надо посмотреть в продуктовых ямах.
— Тогда мы сейчас сходим и посмотрим. А потом я возьму запас еды на три дня и уйду отсюда.
Тибетец поклонился, повернулся к Артему спиной и направился в сторону кухни, где, наверное, и находились те самые продуктовые ямы. Артем оглянулся на храм — вряд ли он когда-нибудь сюда вернется, незачем, — и пошел следом.
Нет, не к морю, до которого как раз и было три дня пути, собирался Артем. Его путь лежал совсем в другую сторону.
Такой предельной простоты и ясности жизненного пути у него раньше никогда не было. После того как он вышел за двери храма и увидел уничтоженный монастырь, увидел убитых монахов — все то, что вызревало в нем, сошлось наконец в одной точке. А разговор с Тибетцем расставил все окончательно по своим местам. Истина открылась перед Артемом, как ворота.
Он понял: все в этой жизни предельно просто. Настолько просто, что в его прежней жизни людям приходилось забалтывать все на свете, чтобы простота не вылезла наружу…
Словом, Артем теперь ясно представлял свой путь.
Ему надо спасти свою женщину и, возможно, спасти своего ребенка. И совершенно неважно, любит ли он эту женщину или не любит. Так уж получилось, что она стала его женщиной, ей угрожает опасность, значит, он должен ее спасти.
У него появился враг, от которого он раньше убегал, от которого хотел оказаться подальше. Теперь он понимал: надо быть счастливым, что у тебя есть сильный враг, не каждому это дано.
И еще одно он понял — нет непобедимых врагов. И стоило только Артему подумать о Нобунага не как об неостановимой инфернальной силе, неотступно и неумолимо следующей по пятам, а как о человеке и сопернике, все сразу стало выглядеть по-другому. Артем не только осознал, что можно победить Нобунага, но и понял, как это можно сделать.
Опять же не стоит ничего выдумывать, когда все уже давно выдумано. Надо просто обратиться к извечным истинам. Например, можно вспомнить, что враг моего врага — мой друг. А из этого следует, что у Артема обязательно найдутся союзники. Собственно, они уже нашлись — яма-буси. И не такие уж, как выяснилось, слабые союзники. Особенно если умело распорядиться их возможностями.
А касаемо того, что он для японцев презренный гайдзин и не будет ему в Ямато любви и уважения, а будет лишь презрение и ненависть… Всегда можно заставить считаться с собой. Артем теперь знал и это — как заставить считаться. Ночь в пещерах предъявила ему это знание самым наилучшим и наинагляднейшим образом…
Артем не мог пока сказать, имея в виду Хидейоши, что у него появился здесь друг. Но по крайней мере появился человек, который не желает ему зла и может стать другом, а это уже немало. Правда, они с Хидейоши вроде бы неумолимо должны оказаться по разные стороны баррикады, потому что Хидейоши ненавидит яма-буси, которых Артем собирался сделать союзниками, а яма-буси ненавидят всех самураев до единого. Но эти противоречия могут стать неразрешимыми для японца, скованного предрассудками и кастовыми условностями. Артем же ничем не скован. И в этом его главная сила. И он намерен этой силой воспользоваться в самом что ни на есть ближайшем будущем…
Примечание
1
Старик Такамори был не вполне прав — да, эти слова Артем слышал впервые, но значение их понимал: «яма-но-хидзири» (горные мудрецы), «сидосо-гёдзя» (сидосо — странствующий монах, гёдзя — отшельничество), «яма-буси» (спящие в горах, другое прочтение иероглифа — горные воины).
2
В Японии счет лет издревле велся по годам правления императоров. Каждый император, вступая на престол, объявлял девиз, под которым будет править. Этот девиз становился названием и точкой отсчета нового исторического периода. Иногда в ходе правления император менял девизы, случалось, и по нескольку раз. Как правило, это происходило, если страну постигали несчастья, — считалось, что одной из причин несчастья может быть неудачно выбранный девиз. Тогда соответственно открывался и новый исторический период. Но окончательно в истории период правления закреплялся по так называемому посмертному имени императора — краткой, однословной характеристике его правления. Иногда она совпадала с девизом, под которым он правил, иногда нет .