Синдром Л - Андрей Остальский

— Каких только глупостей про нас не болтают. То есть, я хотел сказать, про них не болтают.

Кентров опять побледнел, казалось, он вот-вот потеряет сознание. Наверно, подумал я, разволновал я его. Но что поделаешь! Не было у меня другого выхода, и ждать, когда клиент поправит здоровье, я тоже не мог.

Тут в дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел человек средних лет. Стащил с себя видавшую виды меховую шапку. И обнаружилось, что он совершенно лыс.

«Кучерявый!» — догадался я.

— Привет, Кент, — сказал пришедший и подозрительно уставился на меня. — А это еще кто такой?

— Да вот, один тут… спас меня сегодня из лап милиции… Говорит, что я ему и бульшим еще обязан. Что вместе с Чайником за мной в Конторе подчищал.

— Тише ты, — зашикал Кучерявый. — Ты еще на весь Вишняковский про такие дела покричи. А доказательства своего благородства гражданин офицер предъявил?

— Не-а, — задумчиво сказал Кентров. — Говорит, все доказательства — в голове у него. Приглашает заглянуть.

— О, это мы запросто! — обрадовался Кучерявый. — Сейчас прямо и устроим!

Якобы веселился, но глаза не смеялись, а смотрели колюче, подозрительно. «Опасный тип!» — подумал я.

— Ты меня зашей сначала. Инструменты-то принес? — спросил Кент.

Кучерявый похлопал рукой по старенькому кожаному чемоданчику, который держал на весу, словно боялся с ним расстаться даже на секунду.

— Нет, давай быстренько с гостем разберемся. Чтобы потом уже спокойно другой хирургией заниматься.

Смотрел Кучерявый на меня при этом, как зоолог на подопытного кролика. Будто уже примеривался, где будет мне череп вскрывать.

— Ложитесь, джентльмен, на диван. Не бойтесь, больно не будет, — сказал он, сверкая глазами.

Что было делать? Я колебался. С одной стороны, не хотелось отдавать себя в руки какому-то подозрительному типу. С другой — не убедив Кентрова в своей искренности, я не мог надеяться на его помощь. А на нее у меня была единственная надежда. Убедить же бывшего психиарта мне помочь можно было, судя по всему, только с помощью Кучерявого. «Ну не убьют же они меня, в самом-то деле», — рассуждал я. Эх, была не была! Я снял пиджак и лег на диван. Закрыл глаза. Кучерявый быстро закатал мне рукав, всадил иглу в вену. Сказал: считайте до десяти. Я начал: ич, ни, сан, си, ого…

Вскоре сбился со счета, провалился. И тут же открыл глаза — через секунду, как мне показалось.

Но комната успела сильно измениться. Мебель была как будто переставлена. Стол выдвинут на середину, а у дальней стены в полу зияла дыра, которую стоящий на коленях человек лихорадочно закладывал досками. Голова у человека была забинтована. «Кентров», — догадался я.

— Быстрей, быстрей! — шипел человек, стоявший в противоположном конце комнаты. Я с трудом узнал в нем Кучерявого, лицо его было в тени, а лысина прикрыта темной шапкой. — Сейчас наркоз кончится! Все бросай, кроме документов и денег. Бежим, если жизнь тебе дорога.

Я привстал на диване. Голова была тяжелая, как колокол. Язык не слушался. Но я все-таки как-то выдавил:

— Что здесь происходит?

На долю секунды они остолбенели. Посмотрели друг на друга и затем, не сговариваясь, опрометью бросились к выходу. Роняя на ходу предметы и, кажется, деньги, сбивая друг друга с ног, они убегали прочь.

— Куда вы? — выкрикнул я и тут же понял, что глупее вопроса нельзя было придумать.

В самых дверях Кентров обернулся — не полностью, а так, наполовинку — и посмотрел на меня одним глазом. Никогда, мне кажется, в жизни моей не видел я выражения такого неподдельного ужаса, как на его лице. На этой половине перепуганного бледного лица.

Дверь захлопнулась. В замке повернулся ключ. Я остался один. Запертый!

«Вот это фокус», — подумал я.

Глава 10.

Я подергал дверь один раз, другой, третий, с каждым разом все сильней. Дернул изо всех сил. Ничего. Фига с маслом.

Нет, решил я, надо подойти к делу по-научному. Подготовиться как следует. Учили же нас когда-то в Вышке психотехнике йогов. И самурайским приемчикам всяким, карате и так далее…

Я долго смотрел на ручку двери, вбирал ее в себя. Учил себя ненавидеть ее, как главного своего врага. Сконцентрировалcя на одной точке. Собирал силу, все, что есть внутри, складывал вместе. Аккумулировал энергию, закрыв глаза. Сжимал в кулак руку. Все, все войдет в одно-единственное, одномоментное, но страшное движение. Весь я буду в нем! Наконец начал отсчет: ич, ни, сан… открыл глаза — и в ту же секунду, не растрачивая накопленное, — СИ-ИИ! На выдохе, с криком — мощно! — рывок!

Как будто что-то в голове лопнуло. Словно гром в ушах раздался. Меня отбросило от двери. Я лежал на полу, зажав в кулаке дверную ручку. Я оторвал ее, вырвал с корнем! Боль пронзала руку до самого плеча. Но проклятая дверь так и осталась запертой.

Когда боль отпустила, я стал хохотать как сумасшедший. Ах, какая сцена замечательная! Представлял себе, как бы Шурочка смеялась, если бы видела. Здоровенный мужик с диким, зверским воплем тянет-потянет дверную ручку, вырывает ее вместе со всеми болтами и винтами, летит на пол с трофеем в руках и стонет от боли. Прекра-асно! Ох, Шурочка, как бы мы посмеялись с тобой вместе от души!

И вдруг весь смех кончился. Вылетел из меня, как газ из дырявого шарика. Что-то странное со мной случилось — наверно, результат перенапряжения и шока.

Тревога, острая, болезненная, проникла откуда-то из космоса в тело, вцепилась колючими шипами во внутренности — где-то между желудком и легкими, дошла до горла, перехватила его железным обручем… Какая-то опасность угрожала — не мне, а человеку, который — вдруг я это понял — был в сто раз важней и дороже для меня, чем все и вся, чем страна и планета, чем все народы, вместе взятые, и все прогрессивное человечество. (И непрогрессивное тоже.) И уж точно она была гораздо важнее меня самого. Удивительное открытие — осознать, что готов отдать себя на любое растерзание — лишь бы спасти другое существо, избавить его от страданий. Я готов был глотку перегрызть за каждый ее ноготок. И свою глотку подставить под любые удары, чтобы ее защитить. Это было очень странно. Разве такое бывает? Болезнь, наверно, такая. Наваждение. Тот, который всегда во мне сидел и говорил вещи циничные, но трезвые, даже когда я бывал пьян, на этот раз почему-то молчал. И это было самое поразительное. Что с ним случилось? Или он тихо скончался без водки?

Чувство тревоги было похоже на сосущую меня изнутри пиявку. Овчарка у нас была в детстве, и однажды она проглотила это кровососущее. Вот, наверно, она что-то подобное испытывала.