Синдром Л - Андрей Остальский

Я пожала плечами:

— Не знаю про это ничего… но даже если так, мне наплевать…

— Вот видишь! — торжественно провозгласил старикан. — Вот это вот наплевательство — ваше главное свойство, вот из-за чего все катится в тартарары. Из-за вас, из-за вашего равнодушия…

В другое время я бы поразилась: откуда же он про Фазера знает? И про евреев? Ведь и вправду намекала мне мама, что, помимо армянской, возможно, еще и немного иудейской крови во мне есть — от какого-то прадедушки. Но это все было шито-крыто, конечно, по понятным причинам. Неужели у старика действительно глаз такой наметанный? Такой чекистский взгляд — видит насквозь все и вся…

Но сейчас меня волновало совсем другое.

Поэтому я сказала:

— Уверяю вас, Петр Алексеевич, я совершенно согласна с вашими оценками морального облика Александра. Между мной и им, естественно, все теперь кончено. Так что поддерживаю ваше намерение информировать генерала Сердюка. Я и сама со своей стороны готова сигнализировать…

Старик вдруг разозлился. И как заорет. Крепким таким, вмиг помолодевшим голосом:

— И тебе не стыдно, Александра! Ну и ну! Малейшие трудности, конфликт, и современная девушка готова тут же и про любовь, и про нежные слова забыть! Не так было в мое время. Где же верность женская? Где же жертвенность? Нет, уж будь добра. Садись, пей чай и думай, думай… Так не годится. Жестокость какая! Не ожидал. Не наша ты девушка, но, думал, по-своему, наверно, преданная и верная. А оказывается… тьфу! Нет, ты подумай. Он ведь не такой плохой. Александр-то. Карьера перед ним открывается… Кто знает, может, ты даже генеральской женой еще можешь стать!

Шебякин, видно, считал, что убийственный аргумент придумал — про генеральские горизонты, и я не стала его разочаровывать, признаваться, что нарисованная им блистательная перспектива нисколько меня не привлекает. Боже, только представить себе…

Вслух же я сказала:

— Странный вы все-таки человек, Алексей Петрович! То одно говорите, то совершенно противоположное. То к позорному столбу Санька гвоздите, то его защищаете… не пойму я вас. Нет, я не готова к таким разворотам… Знаете, меня уже отец, наверно, обыскался. И вообще у меня был тяжелый день. Позвольте вас поблагодарить за чай и откланяться.

Старик некоторое время смотрел на меня своими рыбьими, ничего не выражающими глазами. Наконец вымолвил:

— Ишь ты — откланяться! Чего захотела. Да ничего подобного. Никаких откланяться! Будешь сидеть как миленькая и думать о своем поведении. О своем отношении к человеку. К офицеру, между прочим.

— Нет, извините, я уж пойду.

Я встала.

— А куда это ты собралась? Ключ-то от двери, вот он! — И старикан похлопал себя по карману. — Без моего согласия никуда не пойдешь. Садись вон чай пить, как раз заварился. — И налил мне полную чашку. — Садись, садись, в ногах правды нет.

И я села. А что оставалось делать?

Он весь был грязный, опилки облепили измятый мокрый плащ. Я старался не смотреть на его лицо, покрытое коркой запекшейся черной крови. Свежая алая жидкость сочилась из разбитого носа и рассеченной брови — результат контакта с представителем правоохранительных органов. Слава богу, дело не дошло до автозака. А то по дороге еще бы отметелили, а по прибытии в вытрезвитель добавили. И дело бы закончилось в больнице, а то и в морге. Отчаянный парень! Хотя сопротивлялся, наверно, по пьяни, думал я. И все равно — отчаянный…

Чертыхаясь про себя, я держал его крепко, не давая упасть, в конце концов мы постепенно дошли до подъезда и стали подниматься по лестнице. Это тот еще был подъем! Я практически тащил его на себе и, как ни силился уберечь пальто и костюм, все равно весь перепачкался.

Когда мы остановились — вернее я остановился — на первом этаже перевести дух, услышал — он что-то бормочет. Сначала не мог понять, что. Потом кое-как разобрал. Он бубнил одну и ту же фразу. «Мой мозг — ваш помощник», — говорил он. Я чуть не расхохотался, хотя было мне не до смеха.

К счастью, дверь нам открыла Баба-яга, а не хабалка в чалме. Кажется, вид гражданина Кентрова ее не слишком удивил, наверно, с ним такое уже случалось.

— Ну и перепачкался ты, родимый… — посочувствовала она мне. — Нет, ну же надо! Как же теперь по улице пойдешь? Как в Ярославль свой поедешь? А ты, Кирюха, посмотри, что с человеком сделал! Эх ты!

— Пожалуйста… ключ в кармане, — с трудом произнес Кентров.

Пошарив, я действительно обнаружил ключ от двери в кармане брюк.

— Мой мозг — ваш помощник, — снова пробормотал Кентров.

— Помощник, помощник, еще какой, — язвительно прокомментировала старуха. И, обращаясь ко мне, добавила: — Давай помогу тебе его помыть… а потом и тебя почистим, как сможем.

Мы втащили Кентрова к нему в комнату. Там было значительно чище, чем я предполагал. Я-то ждал, что увижу толстый слой пыли, немытую посуду с остатками плесневеющей еды и грязное белье… Нет, жилище производило достаточно приличное впечатление. Даже занавески на окнах были чистые, а на подоконнике красовался фикус. Было видно, что тот-то даже не забывал его вовремя поливать.

— Это я тут у него убираюсь, — похвасталась старуха. Видно, очень гордилась своей ролью опекунши одинокого пьянчужки.

Мы усадили Кентрова в кресло, и Баба-яга ловко, видно привычка имелась, сняла с него свитер и брюки.

Потом мы взяли его под руки и потащили в коммунальную ванную, под аккомпанемент все того же «мой мозг — ваш помощник». Там раздели его окончательно и голым поместили в холодную воду. Кроме того, откуда-то взялся тазик с губкой, и старуха принялась сноровисто — видно, и это занятие было ей знакомо — протирать раны.

Кровотечение тем временем прекратилось, но сильно рассеченная левая бровь производила страшноватое впечатление.

— Зашивать придется, — деловито сказала старуха. — Что, Кучерявому позвонить, да, Кирюш?

— Никифировна, мой мозг — твой помощник, — объявил Кентров.

— Ладно, ты вылезай давай из ванны, а то простудишься вместе со своим помощником…

Кирилл покорно вылез. Я протянул руку, чтобы его поддержать, но он покачал головой и действительно худо-бедно справился сам. Вообще, он заметно протрезвел после холодной воды.

Никифировна завернула его в чистую, накрахмаленную простыню, и мы двинулись в обратный путь. По дороге обнаружилась давешняя злыдня с полотенцем на голове, которая тут же зашипела что-то про тунеядцев и алкоголиков, которых давно пора выслать за сто первый километр.

— А-а, мели, Емеля, твоя неделя, — отмахнулась от нее наша старуха.

В комнате она быстро извлекла из платяного шкафа толстый шерстяной свитер, который Кентров натянул на голое тело, оттуда же появились тренировочные штаны, носки грубой деревенской вязки… Через несколько секунд хозяин комнаты выглядел уже почти прилично, если не считать жутковатой бледности и, конечно, раны на лбу.