Месть по закону - Вячеслав Денисов

Нервничают. Понимают – выполняют важное задание. Если не выполнят – пострадают.

Перед глазами Антона продолжал дрожать дульный срез пистолета. Он мешал разглядеть перед ним стоящих достаточно хорошо, но вполне позволял сопоставить силы и возможности. Вот этого, что перед ним, Струге уберет одним ударом. Но вот второй... Второй весил около ста килограммов, и сцепиться с ним означало потерю времени и, как следствие, инициативы. Теперь их нужно немного расслабить...

– Что за шутки, братва?

Расслабились... Зряче расслабились, откровенно. Настроены на выполнение любой их команды. Антон прикидывал, через сколько минут Пащенко забьет тревогу.

– С тобой никто не шутит. – Владелец «вальтера» аккуратно взял Струге за рукав рубашки и потянул к выходу. – Двигайся на улицу. Только плавнее. Тогда все будет в порядке.

Увидев, как к нему стал приближаться «великан», Антон понял, что пора действовать. Если они сейчас завладеют его обеими руками, рассчитывать будет уже не на что...

Короткий удар, с выдохом через нос!

«Вальтер» летит в одну сторону, салага – в другую. «Великан» полез правой рукой за пазуху. Молодец, спасибо!..

Струге молниеносным ударом раскроил обе губы амбала сквозь открывшийся промежуток. Удар был настолько силен, что кровь из рассеченных губ брызнула еще тогда, когда кулак Антона не успел отлететь от головы жертвы. Но для стокилограммового тела этого было мало. Тот лишь на мгновение потерял ориентацию. Короткий нокдаун вместо предполагаемого нокаута.

Малолетка, собрав в кучу растрясенные мозги, волю и желание выполнить поставленную задачу, уже поднимался с пола. Его рука, как в фильме ужасов, медленно ползла по мрамору к пистолету...

Струге с размаху опустил на нее свой каблук и одновременно уклонился от летящего кулака амбала. Малолетний отморозок коротко взвыл. Пытаясь продраться сквозь заслон, выставленный ему громилой, Антон откачнулся и головой ударил амбала в лицо. Раздался короткий сырой треск. За пять секунд мужской драки «великан» потерял два зуба, и теперь был свернут набок его нос. Вырываясь из упрямых рук, Струге оказался спиной к дверям, ведущим на улицу. Казалось, еще одно мгновение, еще пара мощных ударов... Не важно куда, главное – в цель. На поражение... Удар, еще удар!..

Громила стал обмякать, но продолжал держать Антона мертвой хваткой... Маленький, похожий на гоминдановца, напарник амбала уже не входил в боевой расчет. Фаланги его пальцев были сломаны, и сейчас он находился в состоянии болевого шока. Сидя на полу, он рассматривал вывернутые в неположенных местах казанки и становился все белее и белее...

Струге скорее почувствовал, нежели услышал, как сзади распахнулась дверь. Он даже успел обернуться. Но увидел лишь белый свет. Свет, ударивший его по глазам...

Снег, падающий с голубого неба.

– Это грибной снег, – говорит Вадим. – Видишь, солнце ярко светит, тепло, а снег идет и идет.

– А разве бывает грибной снег? – спрашивает Антон.

– Еще как бывает. – Вадим встает над лежащим Антоном и заслоняет солнце. – Но это – к беде. Ничего хорошего в идущем в августе снеге быть не может. Согласен?

– Согласен, – бормочет Антон. Он смотрит вверх и никак не может понять, почему Вадим стоит, а он лежит и не может встать.

Облака проносятся перед лицом быстро, словно при ускоренной перемотке видеопленки. Кто-то запустил время, приближая конец дня.

– Почему так холодно? – спрашивает Антон.

Но ему отвечает молчание...

– Вадим... – зовет он.

Ему больше некого звать в этой жизни.

– Вадим...

– Вадим...

Струге чувствует, как от пронизывающего насквозь холода не слушаются ни ноги, ни руки. Вокруг него царила кромешная тьма и гробовая тишина. Пол был покрыт инеем, и Антон с трудом оторвал от него рубашку. Через несколько секунд обмякшее за время лежания тело вновь обрело упругость, и его забило крупной дрожью. Голова болела так, как тогда, у банка. Пытаясь согреться, Струге обхватил себя руками и несколько раз присел. Ничего, кроме резкой боли в затылке, это не принесло. Тогда, вытянув вперед руку, он стал мелкими шажками двигаться вперед. Вскоре его рука уперлась в толстую корку льда. Повторив такое перемещение несколько раз, Антон понял, что находится в помещении площадью около восьми квадратных метров. Нет сомнений в том, что его чья-то заботливая рука поместила в промышленный холодильник. Чтобы не испортился...

Антон понял, что нужно двигаться. Если он будет стоять столбом, через двадцать минут он потеряет способность соображать. Звать кого-то бесполезно. Его сюда поместили не для того, чтобы забыть. И, если не вынимают обратно, значит, не хотят этого.

Безостановочно приседая и махая руками, Антон медленно передвигался по морозильнику. Стараясь разогреться, он одновременно думал о том, чтобы не вспотеть. Это самое худшее, что может сейчас произойти. Двигаясь, можно сохранить себе жизнь, а двигаясь бездумно – ускорить смерть. Вдруг, дойдя до одной из стенок, он почувствовал, как его ноги уткнулись во что-то твердое. Струге наклонился и на ощупь определил очертания и суть предмета.

Под его ногами лежало тело мертвого, замерзшего, словно кость, человека...

Очень мило. Его предшественник тоже не пользовался большим выбором в решении вопроса – как умереть. Ему было суждено замерзнуть. Здраво рассудив, что сейчас не самый подходящий момент для паники, Антон вернулся на середину помещения. Размахивая руками и насвистывая, он пытался разогнать заледенелую от холода и страха кровь.

Не боится только дурак. Все боятся. Страх – такое же нормальное человеческое чувство, как отправление естественных надобностей. Главное в первом и во втором, чтобы это чувство не захватывало тебя целиком и полностью...

– Пастор... – позвал Соха, прислушиваясь к звукам внутри морозильника. – Он это... Поет.

– Че-го?.. – Вор уставился на подельника непонимающим взглядом. Он подумал, что ослышался. Соха наверняка сказал – «плачет», «кричит» или «зовет».

– Я говорю – Струге поет.

Пастор раздраженно подошел к стенке холодильника и превратился в слух.

На улице Гороховой переполох,Урицкий всю Чека вооружае-е-ет...

– Во, бля... – Вор оторвался от стенки и недоуменно похлопал ресницами.

– Может, выпустить его да «растереть» здесь как следует? – предложил Соха.

Вместо ответа вор подошел к двери.

– Струге!

– Оу! – раздался замерзший голос из камеры. – Привет, Пастор!

– Не холодно?

– Холодно, – крякнул Струге. – А что поделаешь?

– Ничего, – согласился Пастор. – Где общак, судья?

После короткой паузы – узник отжимался от пола – из морозильника донеслось:

– Ты меня за... морозил этим вопросом! Не знаю я, где твой общак!

Вор повернулся к помощнику:

– Ну-ка, добавь парку...

Соха повернул ручку вниз, и через пять минут наружный термометр стал показывать температуру не восемнадцать, а двадцать два градуса ниже нуля. Пастор сел в кресло и снова развернул газету. Ему хотелось читать, но, пробегая глазами строчки, он понимал, что не понимает ни слова из текста. Все его мысли занимал человек, который даже сейчас продолжал оставаться человеком. Отбросив в сторону газету, от чего Соха вздрогнул, как от удара, он встал и решительно подошел к двери.

Ай-я-я-я-яй-яй, убили негра...Убили негра, суки, замочили...

Сомнений в том, что над ним издеваются, не было. Человек в одной рубашке, брюках и туфлях находился в морозильной камере на территории завода механических изделий уже второй час. С яростью плюнув в угол комнаты, Пастор вернулся к газете.

Голос внутри становился все глуше и прерывистее. Человек замерзал. Замерзал, но продолжал бороться со смертью и всем, что с ней связано. Он не звал на помощь, не впадал в истерику. Он просто замерзал, окоченевшими губами напевая песенки. И Пастор понял – если сейчас дать ему умереть – он, вор, проиграл. И дело даже не в навсегда потерянном общаке. Дело в том, что судья останется при своих интересах. Он так и замерзнет, не переубежденный и не сбитый с собственного пути.

– Открой, – сквозь зубы процедил вор.

Соха быстро исполнил приказание, и уже через секунду из открытых дверей камеры потянулся дымок мороза. В комнате мгновенно повис холод. Но судья выходить не торопился. Умер?!

Соха метнулся было внутрь и чуть не столкнулся с подошедшим к двери Струге. На Антона было страшно смотреть. Он принял тот синюшный оттенок, который говорил лишь об одном – жизни в его теле оставалось на несколько минут. Потом – падение на мерзлый пол и смерть. Соха вывел его из камеры и усадил в кресло напротив Пастора. На столике стояла пузатая бутылка армянского коньяка и несколько стаканов. Сохин плеснул коньяку в свой стакан и в стакан Пастора. Обслуживать судью никто не собирался. Не хватало еще этого западла...